Меня всегда тянуло к обществу тех светских людей, которые хорошо воспитаны, соблюдают этикет и, располагая значительным досугом и образованием, задумываются о чем-то большем, нежели цены на сельскохозяйственную продукцию и суровая борьба за выживание. Прежде я только читала о подобных компаниях или видела их на картинах, а теперь сама оказалась в такой обстановке и с азартом ухватилась за эту возможность. В ответ на мои вопросы и проявленный интерес к своим объяснениям Эверард изложил мне содержание всех новейших пьес, рассказал о своих знакомых из актерской среды, описал фешенебельные балы, ужины и садовые вечеринки, на которых присутствовал сам. Исчерпав эту тему, мы перешли к обсуждению книг, и я по памяти цитировала отрывки из любимых стихов.
Положив ладони мне на плечи, Эверард сказал:
– Сибилла, известно ли тебе, что ты – совершено чудесная девушка? У тебя идеальная фигура, вдохновляющий облик и необычайно интересное лицо. Оно изменчиво, словно калейдоскоп: то веселое, то серьезное, то сочувственное, а когда ты спокойна – грустное. Можно подумать, тебя не отпускает какая-то печаль.
Подобрав юбку с боков, я отвесила несколько очень низких поклонов, которые про себя называла сценическими, и пустила в ход сценическую улыбку, которая обнажила два ряда зубов, белых и совершенно ровных, как протезы за двадцать гиней, установленные на золоченом каркасе модным дантистом.
– Очень любезно со стороны красавца-джентльмена тешиться издевками над маленькой деревенской дурочкой, но ему не вредно было бы вначале убедиться, что его лесть достигает цели, – саркастически проговорила я и, быстро нырнув к себе в спальню, чтобы там запереться, услышала, как он зовет меня по имени.
Никому не позволено меня высмеивать, осыпая бессмысленными, глупейшими комплиментами! Я знаю, что у меня отталкивающая внешность, и не хочу, чтобы другие брали грех на душу, притворяясь, будто считают иначе. Есть ли у меня право быть коротышкой? Почему я не наделена крупным орлиным носом и статной, властной фигурой?
Так я и сидела взаперти, сгорая от досады и скверного расположения духа, пока меня не успокоили струящиеся в распахнутое окно благоухания роз и лучи мягкого весеннего солнца. Несколько цветников сплошь покрывали ковры из разноцветных фиалок – белых, голубых, простых и махровых. Воздух полнился запахами резеды и нарциссов. Я наслаждалась роскошными ароматами, они влекли меня к себе. Мои взбудораженные чувства усмирило очарование старого сада. Я собрала несколько ваз, наполнила их водой, вынесла на веранду и расставила перед одним из окон гостиной. Потом набрала охапку дивных цветов и занялась составлением букетов.
Старый дом в Каддагате был частично сложен из досок, и одна деревянная стена разделяла веранду и гостиную, поэтому фортепианные песни, исполняемые тетей Элен и Эверардом Греем, стали желанным сопровождением для моих приятных стараний.
Вскоре они перешли от пения к разговорам. На моем месте героиня какого-нибудь рассказа либо ускользнула бы прочь, либо, если это нельзя было сделать незаметно, в жутком волнении заткнула бы уши, боясь услышать нечто, не предназначенное для ее слуха. Впрочем, у меня-то даже в мыслях не было подслушивать. До такой низости я никогда не опускаюсь. Я была уверена, что они видели меня на веранде, но нет: разговор у них зашел обо мне (для меня – захватывающая тема), и я без малейших угрызений совести осталась там, чтобы ловить каждое слово.
– Подумать только, какой шум подняла маменька сегодня утром, когда я предложил направить Сибиллу на театральную стезю! Ты же знаешь, у девочки талант бьет через край; я просто обязан дать ей сценическое образование. Я не отстану от маменьки, пока она не свыкнется с этой мыслью. Буду постоянно талдычить, что мы, дескать, не вправе отвергать дар Божий, и прошу тебя, Элен, тоже использовать свое влияние.
– Нет, Эверард, на подмостках добиваются успеха единицы. А свое влияние я использовать отказываюсь, потому что не одобряю такой образ жизни.
– Но Сибиллу определенно ждет успех! Я дружен с ведущими импресарио, и мое содействие будет ей весьма полезно.
– Возможно, только как ты ее представишь? Молодой джентльмен не может опекать девушку и выводить ее в свет, не замарав ее репутацию. Вас будут преследовать бесконечные скандалы – довод о том, что она приходится тебе сестрой, не выдержит никакой критики.
– Есть другой путь, а скандалы я пресеку с легкостью.
– Эверард, о чем ты говоришь?!
– Я говорю о законном браке, – решительно ответил он.
– Милый мальчик размечтался! Ты провел с нею рядом час-другой, а то и меньше. Я не верю в такую внезапную привязанность.
Наверное, тут ей вспомнилась привязанность (ее собственная), которую иначе как внезапной не назовешь: счастья она не принесла.
– Эверард, не совершай безрассудных поступков. Сам знаешь, ты переменчив и слывешь сердцеедом: умоляю, пожалей мою бедняжку Сибиллу. Для тебя это лишь очередное мимолетное увлечение. Не надо терзать пылкое юное сердечко; все равно ты ее бросишь, и девочка будет обречена на страдания и смерть.
– По-моему, она не из таких! – со смехом ответил он.
– Хорошо, она не умрет, но заразится цинизмом и скепсисом, а это самый жалкий удел. Оставь ее в покое. Флиртуй сколько влезет со светскими красотками, которые разбираются в этой игре, но деревенскую девчушку не трогай. У меня еще есть надежда выковать из нее превосходную личность.
– Но, Элен, если допустить, что я в кои-то веки заговорил серьезно, неужели ты думаешь, что во мне она найдет лишь гнусного старикашку-мужа?
– Она тебе не подходит. Ты не тот мужчина, который сможет с нею совладать. Быть может, тебе неприятно такое слышать, но это правда. Кроме того, ей даже нет семнадцати, а я не одобряю, когда романтические юные девочки очертя голову бросаются замуж. Пусть вначале разовьют в себе женственность.
– Значит, мне рекомендуется зарыть в землю свои достоинства на все время пребывания в Каддагате?
– Вот именно. Будь с девочкой сколь угодно мил, но помни: никакие ухаживания, которыми так легко завоевать…
Слушать дальше было невыносимо: переполняемая самыми разными чувствами, я бросилась в цветник, а оттуда – в старый плодовый сад. Там деловито жужжали пчелы и порхали разноцветные бабочки, упиваясь нектаром сотен бело-розовых цветущих деревьев, но вся эта красота проходила мимо меня. Застыв под сучковатой старой яблоней, по щиколотку в буйно разросшихся фиалках, я принялась выплескивать свою уязвленную гордость:
– Деревенская девчушка – надо же! Совсем не нужно ему зарывать в землю свои достоинства! Пусть хоть из кожи вон лезет – ему не заставить меня в него влюбиться! Я не ребенок. После часа знакомства я его насквозь видела. Не получится у него завоевать мою любовь. Он еще узнает, что запал мне в душу не больше, чем гусеницы на этом старом дереве. Я не дура, чтобы влюбляться в каждого смазливого проходимца. Чего-чего, а этого опасаться не стоит! Ненавижу и презираю мужчин!
– Сдается мне, ты репетируешь арию, которой сразишь публику сегодня вечером, – насмешливо бросил голос у меня за спиной.
– Ничего подобного! Как вы смеете навязывать мне свое беспардонное присутствие, когда у меня есть желание побыть в одиночестве! Разве я недостаточно ясно…
– Пока девушка свободна, любой мужчина, который приходится ей ровней, имеет право к ней обратиться, если у него серьезные намерения, – перебил мистер Хоуден: передо мной стоял именно он.
– Это мне понятно, – ответила я. – Но привилегия женщины – отвергать такие знаки внимания, если они ей неприятны. А вы, похоже, не желаете предоставлять мне такую привилегию.
Выпалив свою отповедь, я вернулась в дом, а он остался стоять в саду с самым дурацким видом – и поделом ему.
Я считаю, что австралиец, который ведет себя по-мужски, не заслуживает, чтобы его любовь растаптывали, но Фрэнк Хоуден показал себя таким слащавым, скользким ухажером, что мое терпение лопнуло. Тетя Элен и Эверард уже освободили гостиную; я плюхнулась на вращающийся табурет и стала молотить «Галоп»[26] Ковальского, а потом «Gaite de Cœur»[27], да так, что рояль трясся и плясал, как одержимый. Досада моя пошла на убыль, и я в медленном темпе сыграла самый печальный из вальсов, «Последний вальс Вебера»[28]. Почувствовав в гостиной чье-то присутствие, я оглянулась и встретила взгляд Эверарда Грея.
– Давно здесь стоите? – требовательно спросила я.
– С той минуты, как ты начала играть. Где, скажи на милость, ты так поднаторела? Великолепное исполнение. Спой-ка, пожалуйста, «Три рыбака».
– Прошу прощения, но сейчас мне некогда. А кроме того, у меня недостаточно мастерства, чтобы для вас петь, – отрезала я и вышла.
– Сибилла, – позвала тетя Элен, – тебя хочет видеть мистер Хоуден. Узнай, что ему нужно, и пусть возвращается к работе, не то бабушка рассердится, что он все утро отлынивает.
– Мисс Сибилла, – начал он, когда мы остались наедине, – хочу перед вами извиниться. Я не имел права досаждать вам, но причина заключается в том, что я вас люблю. Поймите, даже мелочи вызывают у мужчины ревность.
– Больше не донимайте меня такой чушью, – сказала я и с неприязнью отвернулась.
– Но, мисс Сибилла, как же мне с этим быть?
– Что вы имеете в виду?
– Мою любовь.
– Любовь! – презрительно повторила я. – Ее не существует.
– Еще как существует, и я ее нашел.
– Тогда мой вам совет – держитесь за нее. Она станет вашим сокровищем. Если отошлете ее моему отцу, он укупорит ее в подходящую бутылку и передаст в дар музею Гоулберна. Он уже отправил туда несколько вещиц.
– Не потешайтесь над бедолагой. Вы же знаете, что я на такое не способен.
– Тогда положите ее в мешок, туда же для верности добавьте булыжник потяжелее и зашвырните в реку.