Я сокрушалась о лопнувшей сбруе, боясь, что теперь она станет основанием для запрета на мои одинокие поездки.
У ворот меня встречал Джо Слокомб – конюх и подсобный работник.
– Рад-радешенек вашему долгожданному возвращению, мисс Сибби. Миссис уж так за вами тревожилась. Выбегала на дорогу, будто барышня: все высматривала свою любимицу и готовилась меня навстречу отправлять, но как пришло время чай пить, тут же ваш экипаж на дороге приметила. Дайте-ка я посылки к черному ходу отнесу, а вы не мешкайте, не то к чаю опоздаете.
– Представляешь, Джо, сбруя лопнула, пришлось ее по кусочкам собирать. Из-за этого такая задержка вышла, – объяснила я.
– Сбруя лопнула! – воскликнул он. – Не было печали – черти накачали! Вижу, вот тут пристяжь порвана, вон там – ремешок лопнул! Чтоб я сдох! Мне всегда думалось, будто ремешки рвутся только под огроменной нагрузкой. Хозяин такого не спускает. Боюсь, откажет он мне от места, ведь я тока вчера упряжь эту проверял. Ума не приложу, отчего ж она лопнула. Хозяин, как узнает, такой шум подымет – чертям тошно станет: будет мне пенять, что вы, дескать, чуть не убились.
Теперь события предстали в ином свете. Я знала, что Джо Слокомб способен запросто починить сбрую, – недаром же дядя говорил о нем «рукастый чертяка» и столько лет держал его в Каддагате. Изображая беспечность, я сказала:
– Если ты прямо сейчас подправишь сбрую, Джо, дяде Джулиусу можно будет о ней не докладывать. Сам видишь, ничего страшного не случилось, а я не проболтаюсь.
– Вот спасибочки, мисс, – с жаром согласился он. – Сей момент подправлю.
Поскольку это дело решилось само собой, меня уже не пугала встреча с бабушкой. Забрав с крыльца все письма и посылки, я вошла в столовую и мило защебетала:
– Бабушка, я образцовый почтальон. Целый ворох писем доставила и все твои наказы выполнила.
– Об этом после, – отрезала она, вытягивая свои милые старческие губы в жесткую линию, и я поняла, что так просто не отделаюсь. – Я желаю знать причину твоего сегодняшнего поведения.
– Что именно требуется объяснить, бабушка? – осведомилась я.
– Хватит притворства! Ты не только крайне оскорбительно поступила с мистером Хоуденом, который от меня лично получил приказ тебя сопровождать, но и намеренно, беспардонно выказала мне свое неповиновение.
Дядя Джулиус ловил каждое слово, а Хоуден уставился на меня с таким похотливым торжеством, что мне захотелось надавать ему затрещин.
Повернувшись лицом к бабушке, я выговорила отчетливо и резко:
– Бабушка, никакого намеренного неповиновения не было. Мне даже в голову не приходило тебя ослушаться. То, что произошло, омерзительно. Когда он вышел за ворота, я не смогла побороть искушение уехать, чтобы только от него отделаться. Он показал себя полным придурком – ты бы сама при виде его посмеялась.
– Господи боже! Ах ты, гадкая девчонка, что с тобою сталось?! – Бабушка трясла головой, пытаясь хранить суровость, а сама за салфеткой скрывала улыбку.
– Твои манеры отнюдь не улучшаются, Сибилла, – высказалась тетя Элен. – Начинаю думать, что ты и впрямь неисправима.
Когда дядя Джей-Джей выслушал все подробности этой истории, он откинулся на спинку кресла и хохотал до изнеможения.
– Стыдись, Джулиус, ты вечно потакаешь ей в этих мальчишеских проделках. Прискорбно видеть, что она не прилагает ни малейших усилий к превращению в истинную леди, – изрекла бабушка.
Мистеру Хоудену досталось немногим меньше моего; даже не закончив ужин, он встал из-за стола, с топотом вышел за порог и хлопнул дверью, бормоча нечто вроде «донельзя избалованная, заласканная хулиганка», «дикарка бешеная» и так далее.
Дядя Джей-Джей посвятил в эту историю всех и вся, с особым чувством напирая на то, что Фрэнку Хоудену пришлось в жару тащиться четыре мили пешком, глотая пыль.
Глава восемнадцатая, по краткости равная большинству слышанных мною проповедей – какими они бы стали, будь на то моя воля
Оставшись наедине с тетей Элен, я призналась, что Гарольд проводил меня почти до самого дома. Она не ответила мне своей обычной улыбкой, а, наоборот, помрачнела и, поставив меня перед собой, высказалась так:
– Сибилла, ты сама-то соображаешь, что творишь? Разве ты любишь Гарри Бичема? Разве намерена с ним обвенчаться?
– Тетя Элен, что за вопросы?! У меня и в мыслях ничего такого не было. За весь срок знакомства он не сказал мне ни одного нежного слова. Обвенчаться! Я уверена, он даже не рассматривает меня в таком свете. Мне ведь еще семнадцати нет.
– Верно, ты молода, но есть люди, чей возраст измеряется не годами. Мне отрадно видеть, что за последнее время в тебе появилась полуреальная, полунаигранная юность, но, когда новизна твоей нынешней жизни померкнет, к тебе вернется прошлая, зрелая натура, так что изображать прежнюю ребячливость не имеет смысла. Гарольд Бичем не блещет словесами, они у него заменяются действиями. Ты можешь, Сибилла, глядя мне в глаза, сказать, что у Гарольда в обхождении с тобой никогда не проскальзывает нечто большее, чем простая вежливость?
Задай она мне тот же вопрос накануне, я бы вспыхнула от стыда. Но сегодня этого не случилось. Вчерашние слова Хоудена достигли цели. «Жуткая дикарка» – так он обо мне отозвался и, похоже, сказал правду. Тогда я выбросила это из головы, но моя жизнь в последнее время складывалась настолько приятно, что на этом фоне его комариный укус оказался вдвойне болезненным. Я не обладала никаким привлекательными качествами, которые могли бы завоевать для меня столь желанную любовь ближних.
Я ответила тете Элен взглядом в упор, не уступающим ее собственному, и с горечью выговорила:
– Да, тетя Элен, я могу честно сказать, что он никогда не проявлял и никогда не проявит ко мне ничего большего, чем простая вежливость. Равно как и любой другой мужчина. Конечно, ты, досконально зная мужскую природу, понимаешь, что такой замухрышке, как я, не грозит полюбиться мужчине. Любовь в мечтах и песнях – это красивый миф, в котором присутствуют и родственные души, и общность вкусов, и другие признаки единения. А в повседневной жизни все иначе: здесь на первый план выступают самые низменные страсти, которые пробуждает, к примеру, артистический носик или ротик, и если такое случается, то уже не важно, что представляет собой объект страсти, будь он хоть злобным и подлым, хоть безмозглым до идиотизма.
– Ах, Сибилла, Сибилла, – грустно произнесла тетя Элен, словно обращаясь к себе. – В самом расцвете юности – и такая ожесточенность. Почему?
– Потому, что меня гнетет проклятье – умение видеть, думать и, что хуже всего, чувствовать, а в придачу – мучительный недуг невзрачности, – ответила я.
– Знаешь, Сибилла, тебе придется себя переосмыслить. Для этого потребуется какая-нибудь встряска. Хотя бы время от времени проявляй здравый смысл. Твои суждения о мужской любви отчасти справедливы, но далеко не всегда и, уж конечно, не в отношении таких мужчин, как наш Гарри. Он взрослел на моих глазах, я его понимаю и могу с уверенностью сказать: он любит тебя по-настоящему. Ответь мне попросту: ты готова его принять?
– Готова его принять! – эхом повторила я. – Мне такое даже в голову не приходило. Я вообще не собираюсь замуж.
– Тебя совсем не тянет к Гарольду? Ничуть?
– С чего бы меня к нему потянуло?
– Причин множество. Он молод, очень добр и благороден. Один из самых статных и привлекательных мужчин – такого еще сыскать надо. Он из тех, кого невозможно презирать, потому что в нем нет ничего презренного. Но что самое главное – он правдив, а это, я считаю, залог всех добродетелей.
– Но уж такой самонадеянный, – отметила я.
– Это не значит, что он недостоин любви. Я знаю еще одну молодую персону, весьма самонадеянную, однако это не мешает мне любить ее всей душой. – Тут тетя Элен с теплотой улыбнулась, глядя на меня. – То, что тебе не нравится в Гарольде, не вечно: жизнь, видишь ли, всегда была к нему чересчур благосклонна.
– Но, тетушка, я уверена: он считает, что ему достаточно пальцем поманить любую девушку – и та не устоит.
– Ну что ж, выбор у него большой, он всеобщий любимец.
– Да, с такими-то деньжищами, – небрежно бросила я. – Пусть только попробует поманить меня пальцем – я ему устрою сюрприз.
– Только не флиртуй, Сибилла. Играть с мужским сердцем – это, на мой взгляд, ужасающая манера, недостойная женщины.
– Флиртовать с мужчиной – ниже моего достоинства, – горячо подхватила я. – Играть с мужским сердцем! Тебя послушать, тетя Элен, и невольно начнешь думать, что у них есть сердце. На пару дней уязвить их тщеславие – вот и все, на что способна женщина. Я по горло сыта всеми проповедями насчет игры с мужским сердцем. Эту старую песню давно пора забыть. Почему-то никого не волнует, как они играют с женщинами.
– Сибилла, тебя заносит, – сказала тетя Элен. – Мужские недостатки – не повод вести себя неподобающе.
Глава девятнадцатая. 9 ноября 1896 года
В глубинке день рождения принца Уэльского отмечали, как принято в тех краях, скачками на ипподроме Вайамбита, милях в четырнадцати от Каддагата.
Эти бега вошли в обычай давным-давно; за ними следовал бал для прислуги, устраиваемый семействами скваттеров. В прошлом году бал давали Бичемы, в позапрошлом – Боссье, а нынче бальным залом выбрали стригальню Джеймса Гранта из Иабтри. Приглашения получили, в числе всех прочих, обе наши служанки, садовник и Джо Слокомб, конюх. На скачки съезжался, почитай, весь округ: и господа, и слуги. Собрались туда и мы, а Фрэнк Хоуден вызвался остаться на хозяйстве.
Выехали мы в девять утра. Бабушка и Дядя Босс расположились на переднем сиденье экипажа, мы с тетей Элен – сзади. Дядя всегда пускал лошадей полевым галопом. Он принципиально выбирал не каких-нибудь кляч, а добрых лошадок, которых не щадил, поскольку менять их мог ежедневно. Так он поступил и этим утром. Бабушка выговаривала ему, что при такой скорости в глаза летит пыль. Я же хлопала в ладоши и только подначивала: «Вперед, мистер Боссье! Отлично, дядя Джей-Джей! Ай да Клэнси!»