тей.
Он проводил тетушек, проинспектировал пастбища со всеми находящимися там стадами, уволил всех женщин и почти всех мужчин, сложил с себя бразды правления и в качестве Гарольда Огастаса Бичема, бывшего хозяина Полтинных, готовился навсегда покинуть эти места в понедельник двадцать первого декабря тысяча восемьсот девяносто шестого года. В воскресенье двадцатого декабря он заехал к нам, чтобы со всеми проститься и достичь понимания со мной в отношении всего, что я наговорила ровно неделю назад. Как ни странно, бабушка не допускала мысли, что нас что-то связывает. Гарольд держался отстраненно; он всегда наезжал в Каддагат без приглашения и уезжал, когда заблагорассудится, так что бабушка ничего не заподозрила, а потому дозволяла нам свободу в общении, почти такую же, как между родными или двоюродными сестрой и братом.
В день прощания мы немного побеседовали с бабушкой, и я, зная, что у Гарольда есть ко мне вопросы, позвала его в сад собирать крыжовник. Мы отправились туда без всяких возражений с чьей-либо стороны, и, когда оказались вне пределов слышимости, Гарольд спросил, правильно ли он меня понял.
– Конечно, – ответила я. – То есть если вы и вправду меня любите и приняли обдуманное решение выбрать меня из всех представительниц моего пола.
Прежде чем он выразил это словами, я прочла ответ в устремленных на меня ясных карих глазах.
– Сиб, ты знаешь, что́ я чувствую и чего желаю, но, думаю, было бы низостью с моей стороны принять от тебя такую жертву.
Я понимала, что имею дело не с каким-то там простаком, а с разумным, дальновидным человеком, и потому взвешивала каждое слово, чтобы ни на миг не создать у него впечатления, будто обещаю стать его женой из-за того… сама не знаю чего, да оно и не важно… Я сказала так:
– Гэл, не кажется ли вам, что это несколько эгоистично – бросить меня только потому, что вы лишились денег? Вы молоды, в добром здравии, у вас замечательный характер и обширные связи, огромная практическая сметка и здравый смысл, так что провал определенно вам не грозит, – стоит только смело развернуться лицом к миру. Ступайте и будьте самим собой; но если все же потерпите неудачу, то я дождусь, когда мне исполнится двадцать один год, выйду за вас замуж, и мы будем друг друга поддерживать. Я тоже молода и полна сил, привычна к тяжелой работе, поэтому бедность нисколько меня не испугает. Если я вам нужна, то и вы нужны мне.
– Сиб, ты настолько славная малышка, что совесть не позволит мне принять такие условия. Я убежден: ты была абсолютно последовательна и в своих смешных причудах, и в упрямстве; но сможешь ли ты и вправду любить меня в бедности?
Я ответила с горячностью:
– По-вашему, я из тех, кто испытывает чувства к человеку только потому, что у него есть кое-какие средства? Ведь это как раз то самое, против чего я всегда восставала! Будь мужчина хоть лордом, хоть миллионером – без любви я бы даже смотреть не стала в его сторону, но вышла бы замуж за бедного калеку, если б его полюбила. Вы приглянулись мне не тем, что владели Полтинными Дюнами, а тем, что у вас большое, горячее сердце, вы верный, добрый, сильный, и… – Тут я почувствовала, что у меня срывается голос, и умолкла, боясь расплакаться и стать посмешищем.
– Сиб, я попытаюсь хоть как-то исправить положение и тогда приеду за тобой, если, конечно, обзаведусь своим домом.
– Если не передумаете, то приезжайте за мной независимо от того, будет у вас дом или нет, но я поставлю одно условие. Не говорите никому о нашей помолвке и помните, что вы совершенно свободны. Дайте мне честное-благородное слово, что, встретив женщину, которая понравится вам больше, чем я, вы не станете мучиться напрасными, дурацкими мыслями о необходимости хранить мне верность. Обещайте.
– Да, обещаю, – с легкостью согласился он, явно думая в этот миг, как думали многие испокон веков, что от него никогда не потребуют сдержать свое слово.
– А я в ответ пообещаю, что не посмотрю ни на одного другого мужчину как на потенциального супруга до истечения этих четырех лет, поэтому вам не придется ревновать и беспокоиться, поскольку, Гэл, мне можно доверять, правда?
Взяв меня за руку и пронзив исполненным безмерной любви взглядом, отчего я невольно растрогалась, он сказал:
– Я смогу тебе доверять во всем до скончания времен.
– Спасибо, Гарольд. Значит, мы договорились… То есть, конечно, в той мере, в какой дела обстоят в настоящий момент: если возникнет какая-нибудь причина, способная расстроить эту договоренность, то последняя ни в коем случае не должна считаться бесповоротной, – если что, мы сможем наметить более подходящие планы. Четыре года пролетят быстро, и к концу этого срока я сделаюсь более разумной… Ну, если, конечно, мне не откажет разум. Ни вести переписку, ни общаться каким-либо иным способом мы не будем, так что, встретившись с кем-то, кто понравится вам больше, чем я, вы будете вольны завязать отношения и победить. Согласны?
– Конечно; любую такую мелочь можно утрясти по своему усмотрению. Я готов, лишь бы только заполучить тебя, – это все, чего мне хочется. Было весьма непросто отказаться от старых привычек, но, если ты согласна меня поддерживать, это будет отличное начало. Повтори-ка еще раз то, что сказала мне в прошлое воскресенье, Сиб. Скажи, что будешь моей женой.
Я ожидала этих слов и, соблюдая принцип «все или ничего», представляла, как положу руку в его ладонь и пообещаю то, о чем он просит. Но почему-то от слова «жена» меня заколодило. Мне очень нравился Гарольд, нравился до такой степени, что, будь у меня значительное состояние, я с радостью все отдала бы ему: я чувствовала, что способна быть покорной ему всю жизнь. Я его любила – большого, мужественного, обаятельного, благоразумного Гарольда; он был хорош в моих глазах от макушки до пят, но ему недоставало власти, которая пробудила бы во мне желание стать матерью его детей.
Что до объяснения ему моих чувств, ха! Он со смехом назовет их одной из моих маленьких причуд. С его ортодоксальными, практичными, простыми, рациональными взглядами на такие вещи он меня не поймет. Было ли что понимать? Только то, что я странная и не похожа на других женщин. Но он ждал, пока я заговорю. А я уже взялась за гуж и повернуть назад не могла. Я не могла использовать слово «жена», но вложила свою руку в его ладонь, посмотрела на него в упор и сказала:
– Гарольд, в прошлое воскресенье я говорила серьезно. Если я вам нужна, если могу как-то быть полезна, я выйду за вас, когда достигну совершеннолетия.
Этим он удовлетворился.
С моими родными он распрощался вскоре после полудня, так как с утра пораньше намеревался отбыть из Полтинных, а перед отъездом еще должен был завершить пару дел.
Я вышла его проводить; он спешился и вел свою лошадь под уздцы. Мы расстались под старой ивой.
– До свидания, Гарольд. Я отвечаю за каждое свое слово.
Я подняла к нему лицо; он наклонился меня поцеловать: единственный поцелуй был легким, нежным, робким. Не говоря ни слова, он посмотрел на меня долгим неотрывным взглядом, а потом вскочил в седло, приподнял шляпу и поскакал вперед.
Я провожала его глазами: в ослепительном свете летнего солнца он удалялся по белой пыльной дороге, похожей на длинную змею, которая вместе с конником вскоре исчезла среди эвкалиптов и кустов орешника, размечавших линию горизонта.
Стоя на обочине, я вглядывалась в далекие, подернутые мечтательно-голубой вечерней дымкой холмы до тех пор, пока по моим щекам не поползли слезы.
Я никогда не была плаксой. Что со мной происходило? Внятного ответа я дать не могла. Дело не в отъезде Гарольда, хотя я знала, что буду по нему скучать. Быть может, это из-за разочарования в любви? Я убеждала себя, что никого не полюблю так же сильно и не смогу его бросить, тем более что сейчас я ему нужна. Но все же, все же, все же: я не хотела выходить замуж и предпочла бы, чтобы Гарольд попросил меня о чем угодно другом, потому что… потому что… сама не знаю почему… Я вскоре устыдилась своего эгоистического малодушия, нежелания принести столь малую жертву – поступиться своими склонностями ради того, чтобы помочь ближнему справиться с житейскими невзгодами.
– Прежде я не сомневался, что Гарри окажется на высоте положения, но, как видно, в последнее время ему было не до того, чтобы отвлекаться на девчонку в коротких юбках и с косичкой, – заметил в тот вечер дядя Джей-Джей.
– Что ж, Сибилла, бедный Гарри уехал: безусловно, всем нам, включая даже тебя, будет сильно его не хватать. Мне всегда казалось, что он к тебе неравнодушен. Вероятно, с нами он не переговорил по причине своего финансового краха, но столь же вероятно и то, что я ошибалась, – сказала тетя Элен, когда зашла пожелать мне спокойной ночи.
Я промолчала.
Глава двадцать шестая. Не хвались завтрашним днем
Мы очень, очень остро переживали отсутствие Бичемов. Грустно было думать, что Полтинные Дюны – милые, гостеприимные Полтинные Дюны – наглухо закрыты и никто, кроме одинокого смотрителя, не сможет туда проникнуть, покуда не разрешится вопрос с банкротством Бичемов, что в обширном старом цветнике не ухожены клумбы и пожухли газоны, что в плодовом саду валяются горы фруктов, что псарни, конюшни, птичники и скотные дворы пусты и заброшены. Но больше всего мы скучали по спокойному, загорелому, по-джентльменски благородному молодому великану с приятными чертами лица и подтянутой фигурой, которого всегда с радостью встречали в Каддагате.
Хорошо еще, что мы с головой ушли в рождественские хлопоты, а потому нам некогда было предаваться подобным размышлениям; кроме того, дядя Джей-Джей готовился к поездке и суетился так, что все вокруг бурлило.
В первый день Рождества мы веселились напропалую, пировали, принимали гостей. Целыми компаниями приезжали банковские клерки и молодые конторские служащие из Гул-Гула, беспутные девицы и гувернантки из соседних владений, и мы прекрасно проводили время.