– Лучше вам замолчать, – бросила я через плечо, – не то скажете что-нибудь такое, чего лучше не говорить вовсе, как во время нашей первой встречи. Помните?
– Мне ли не помнить?! Силы небесные, ты, как раньше, дерзишь мне вот так, через плечо! – весело ответил он.
– Так, да не так, – со вздохом выговорила я.
Глава тридцать шестая. Давным-давно, когда дни были долгими и жаркими
На другой день было воскресенье, и оно тоже выдалось жарким. Я предложила, чтобы после обеда желающие сходили в церковь. Отец счел, что это безумие. За здорово живешь тащиться две мили по такой жаре! Но добираться и в самом деле пришлось пешком, поскольку в такую засуху конское поголовье слишком ценно, чтобы изнурять его пустыми прогулками. Впрочем, как ни удивительно, Гарольд, который никогда не передвигался на своих двоих, если в его распоряжении была хоть какая-нибудь кляча, изъявил желание пройтись. После обеда он, Стэнли и я отправились в путь. Для обитателей Поссумова Лога главным событием недели оставался поход в церковь. Это была небольшая протестантская часовня, где каждое воскресенье в три часа пополудни кто-нибудь из мирян произносил полуграмотную речь; однако паства принадлежала к самым разным конфессиям: люди приходили сюда скорее для того, чтобы до и после службы посидеть на бревнах снаружи и обсудить цены на масло, длительную засуху и последние слухи.
Я знала, что появление Гарольда Бичема произведет сенсацию местного значения и даст пищу для множества домыслов и разговоров. В любой компании он выглядел привлекательно, а среди этих изнуренных тяжелым трудом фермеров-животноводов, на чьих изможденных чертах жестокие последствия засухи оставляли дополнительный отпечаток тревоги, – особенно. Я испытывала гордость за своего возлюбленного. В нем чувствовалось неосознанное врожденное благородство, и выглядел он просто шикарно – не тем одетым в черное, чисто выбритым франтом, какого можно встретить в конторе и на городской улице, с белыми манжетами и воротничком, а таким, как простой загорелый скваттер, от которого веет солнцем, седлом, открытыми просторами; мужчина как мужчина, без малейших признаков изнеженности, способный зарабатывать свой хлеб в поте лица своего, готовый протянуть руку и спасти от беды.
По мере нашего приближения все взгляды устремлялись на нас, и я знала, что те знаки внимания, которые он оказывал из простой вежливости – завязывал мне шнурки, нес мою книгу, держал надо мною зонтик от солнца, – будут расценены как знаки внимания влюбленного.
Представив его группе мужчин, сидевших на бревне под сенью эвкалипта, и оставив его беседовать с ними, я направилась к женщинам, сидевшим под камедным деревом. Третью группу, в некотором отдалении, составляли дети. Мы всегда делились на такие компании. Молодому парню нужно было основательно собраться с духом, прежде чем заговорить с приглянувшейся ему девушкой: такого смельчака ожидал целый град насмешек.
Я поприветствовала всех девушек и женщин, начиная с прабабушки этого прихода, которая наглядно воплощала собой угрюмо-саркастическое прочтение пятой заповеди. До глубокой старости она трудилась в поте лица, сколько хватало сил, а теперь, совсем одряхлев, устало скиталась по округе в ожидании своей кончины. При встрече она обычно выливала на меня стенания по поводу своих «ревматизмов» и вопрошала: «Когда ж меня Господь приберет?» – но сегодня даже не заикнулась о себе: при виде Гарольда ее разобрало любопытство.
– Ну-ка, ну-ка, Сибби, это кто ж таков? Никак ухажер твой? Сроду не видывала такого ладного мужика.
Мой рассказ о его родословной был прерван появлением проповедника, и мы все потянулись в дощатый, крытый железом молельный дом.
После службы ко мне подошла одна из девушек и прошептала:
– Это и вправду твой ухажер, Сибби? В храме он с тебя глаз не сводил!
– Ничего подобного! Давай я вас познакомлю.
Так я и сделала, а потом наблюдала за Гарольдом, пока они обменивались замечаниями о жаре и засухе. В нем не было ни тени развязности или заносчивости, а краткая пора испытаний сгладила все шероховатости его нрава, сохранив те качества, что равно восхищают большинство людей обоих полов: если женщин привлекали его мощное телосложение, обходительность, густые каштановые усы… и богатство, то мужчины ценили в нем мужественность.
Я знаю, в церковь он пошел для того, чтобы получить возможность переговорить со мной о Герти, прежде чем обратиться за согласием к ее родителям, но за нами увязался Стэнли, который, как свойственно мальчишкам, был не прочь погреть уши, так что нам оставалось только обмениваться банальными фразами. Зной не спадал. То и дело утирая лица от пота и мух, мы на ходу вспугивали полчища саранчи. Эта нечисть сожрала все садовые плоды и даже загубила множество деревьев, с которых обглодала кору, а теперь принялась за листву кустарников. Как наглядное свидетельство этого бесчинства, в одном из садов, мимо которых лежал наш путь, на голых ветвях висели одни косточки – абрикосовые, сливовые и персиковые. В такую жару связный разговор не клеился. Через дорогу ползла тигровая змея. Подняв с земли какой-то сук, Гарольд ее прибил, а Стэнли забросил на ближайшую проволочную ограду. После этого мы на протяжении нескольких ярдов беседовали о змеях.
Морской ветерок, завывая и торопясь, летел с востока над горными кряжами, приносил с собой запахи бушующих в Токумвале и Бомбале пожаров и окутывал все вокруг тяжелыми складками тумана. Солнце скрылось за тучами, а в воздухе неожиданно похолодало, да так сильно, что меня, идущую в одном легком платье, пробирал озноб; Гарольд, как я заметила, поплотнее запахнул пиджак.
Стэнли пришлось отправиться за коровами, от которых, считай, остались кожа да кости; тем не менее утром и вечером их загоняли в коровник, чтобы от каждой получить тонкую струйку молока. Он отделился от нас в укромном уголке рощи, среди колючих кустов, и побежал через пастбище, чтобы развернуть стадо к дому. Мы с Гарольдом по обоюдному молчаливому согласию остановились.
– Сиб, мне надо с тобой поговорить, – серьезно начал он и тут же умолк.
– Давайте, «выкладывайте», как сказал бы Хорас; но если это что-то жуткое, то выражайтесь помягче, – легкомысленно бросила я.
– Я уверен, Сиб, ты сама догадываешься, о чем пойдет речь.
Да, я догадывалась, а точнее – твердо знала, что́ он скажет, и от этого мое сердце сдавила горькая тоска. Я знала: он скажет, что я была права, а он ошибался… Он встретил девушку, которую полюбил сильнее, чем меня, и этой девушкой оказалась моя сестра; он счел, что обязан дать мне кое-какие объяснения, прежде чем пойдет на штурм и одержит победу; и хотя я не отвечала ему взаимностью, меня больно резануло, когда единственный мужчина, который когда-либо делал вид, будто меня любит, собрался с духом, чтобы признать свою ошибку и открыть, что он предпочел мою сестру.
Наступила тишина, которую нарушал только стрекот кузнечиков в терновнике. Понятное дело, Гарольд ждал, чтобы я подсказала ему выход из этого неловкого положения, но во мне проснулась необузданная дикарка, которая не собиралась облегчать его задачу. Я подняла на него глаза. Рослый, видный мужчина, порядочный, искренний, богатый. Он полюбил мою сестру, они поженятся и будут счастливы. У меня мелькнула горькая мысль: к одним Господь милостив, а к другим жесток… И не в том дело, что мне хотелось заполучить этого мужчину для себя; просто я отличалась от других девушек, но почему?
А дальше мои мысли обратились к Герти, такой миловидной, такой юной, такой понятной, наделенной невинным подкупающим кокетством. Я смягчилась.
Разве мог хоть кто-нибудь выбрать не ее, а меня – странную, чудаковатую, изломанную… слишком острую на язык, чтобы считаться привлекательной, лишенную не только красоты, но и очаровательных черточек характера? Это мое собственное несчастье, и никто не виноват, что моя особая натура выделяет меня из общего ряда веселого, сердечного юношества, но кто мешает мне быть приятной с этими молодыми людьми?
Я была отнюдь не героиней из книжки, а всего лишь простой девчонкой из буша, и потому мне требовалось достойно выйти из этого положения, не опускаясь до паясничества. Я оторвала взгляд от скудных клочков жухлой травы, оперлась на руку Гэла и, привстав на цыпочки, чтобы хоть немного приблизить свой пятифутовый росточек к его стати, выговорила:
– Да, Гэл, я знаю, что вы хотите сказать. Говорите все как есть. Я не стану вредничать.
– Пойми, ты такая ранимая и так часто меня окорачивала, что я даже не знаю, с чего начать; но раз ты сама знаешь, что я собираюсь сказать, то, быть может, дашь мне ответ, не выслушивая моих объяснений?
– Конечно, Гэл, но все же выскажитесь сами: я ведь не знаю, на каких условиях…
– Опять условия! – он с готовностью поймал меня на слове. – Если тебя останавливает только это, выдвигай свои условия и выходи за меня замуж.
– Выйти за вас, Гарольд? Вы о чем? Вы понимаете, что говорите? – воскликнула я.
– Ну вот! – ответил он. – Я не сомневался, что ты воспримешь это как оскорбление. Ты гордячка, каких свет не видывал. Дело ясное, для меня ты слишком умна, но я тебя люблю и смогу дать тебе все, что пожелаешь.
– Гэл, дорогой, позвольте мне объяснить. Я не обиделась, а всего лишь удивилась. Мне казалось, вы собираетесь сказать, что полюбили Герти, а теперь просите меня не усугублять положение всякими колкостями и не рассказывать ей про наш глупый флирт.
– Жениться на Герти?! Да ведь она совсем ребенок! Малое дитя. Жениться на Герти! У меня и в мыслях такого не было; вот, значит, какого ты обо мне мнения, да, Сиб? – укоризненно спросил он.
– Нет, Гэл, – вырвалось у меня. – Дело не во мнении, просто я думала, что любой мужчина поступил бы именно так.
– Боже мой, Сиб! Неужели ты всерьез писала мне те февральские письма? Я ни на миг не сомневался, что это всего лишь игра в своенравие. Неужели ты меня забыла? Неужели даже не вспоминала свое обещание, данное два года назад, если считаешь то, что между нами было, ничтожным флиртом? Это все, что пришло тебе в голову?