— Мы же договорились на «ты».
— Ах, ну да. Так вот, все это было очень тяжело… И вообще, чем старше я становилась, тем более напряженными делались наши отношения. И я решила — чем раньше их прерву, тем лучше. У меня появилась возможность устроиться на работу и получить жилье — так что от него я больше не зависела.
— А что ты закончила?
— Ленинградский педагогический институт имени Герцена, заочно.
— А родители там и живут — я имею в виду Питер?
— Да. Маленькая комнатушка в коммунальной квартире неподалеку от Лиговского проспекта. Потому-то так и не терпелось оттуда вырваться, хотя я очень люблю свою маму.
Мы уже углубились в лес, где одновременно с наступившей темнотой нас все плотнее окутывала всеми своими застывшими шорохами чудная летняя тишина, когда каждый вздох отдавался в ушах нескромным сладострастием, звуки шагов становились пугающе отчетливыми, а все слова приобретали многозначительный оттенок.
«Н-да, погода благоприятствует любви, — привычными цитатами из «Золотого теленка» подумал я, — тем более, что здесь тоже тепло и темно, как между ладонями, а рядом идет нежная и удивительная».
— А почему ты не вышла замуж еще раз? Ведь предлагали же, наверное, и неоднократно?
— О да, чуть ли не в каждой экскурсионной группе есть хотя бы один мужчина, который непременно влюбляется и делает предложение. И куда меня только не звали! Один датчанин недавно предложил уехать с ним в Удольфбирген.
— Где это? — усмехнулся я.
— Как он объяснил, неподалеку от Копенгагена.
— Ну, а ты что же?
— А что я? — И на мгновение тон ее голоса лишился уже привычного для меня иронического оттенка: — А я женщина гордая и самостоятельная и мне никто, кроме Даши, не нужен.
Я почувствовал в этих словах легкую неправду, но ничего не сказал.
— Сам-то почему не женат?
— Не знаю. То ли не влюблялся еще до такой степени, то ли самого еще по-настоящему не любили.
Мне нестерпимо хотелось обнять Светлану, но я боялся, не чувствуя ее настроения и возможной реакции. Я знал, что обязательно попытаюсь это сделать, и старался оттянуть момент, чтобы подготовить его как можно лучше, лихорадочно подбирая соответствующие темы и слова. А она смотрела себе под ноги, о чем-то задумавшись, словно бы забыла о моем существовании. Несколько минут мы шли молча, а затем она подняла голову.
— Давай присядем и покурим?
— Давай. А ты что, куришь?
— Балуюсь, тайком от Даши.
Мы сели на скамейку, и я, поставив свою неизменную сумку рядом с собой, извлек из нее пачку «Кэмела» и две банки пива.
— Хочешь?
Она улыбнулась и кивнула.
— Хочу. Вот что, оказывается, ты в ней носишь. А то у меня Даша все интересовалась: что там у дяди в сумке?
В сумке у «дяди» было еще кое-что, и я только усмехнулся, распечатывая банку пива и передавая Светлане.
— Замечательная у тебя дочь.
— Спасибо. А сама я разве не замечательная?
— Слов не хватает, чтобы выразить. Хочется говорить стихами.
— А ты пишешь стихи?
— Балуюсь. Так же, как ты, — сигаретами.
— Почитаешь? — Она прикурила и выпустила в сторону струю ароматного дыма.
Высоко над лесом появилась луна, я внимательно посмотрел на Светлану, чувствуя, что мне совсем не до стихов, потому что начинают дрожать и холодеть руки. Я жадно отпил глоток пива.
— Только не перебивай.
— Не буду.
— Когда простейший разговор
Вмиг превращается в объятье,
Когда лукавство и укор
Ты отряхаешь, словно платье,
Когда вдруг задрожит рука,
Коснувшись полного бокала,
И жизнь покажется легка,
Какою раньше не бывала;
Тогда забудь, что дальше ждет,
Не омрачай грядущим вечер.
Лишь самый крайний идиот
О смерти думает при встрече.
Тогда читай мой легкий стих,
Ласкай, как раньше ты ласкала…
Тогда Вселенной на двоих
Нам поневоле будет мало.
— Замечательно! — воскликнула Светлана и слегка откинула назад голову.
У меня пересохло в горле. Я сделал еще глоток, поставил банку на скамейку и придвинулся к Светлане. Она не пошевелилась, не повернула головы, и тогда я осторожно обнял ее и, медленно нагнувшись, поцеловал в загорелую щеку. Потом отвел в сторону прядь волос, казавшихся в лунном свете совсем черными, поцеловал ушко, а затем еще и еще раз.
Вдруг она слегка поежилась, повернула ко мне лицо, и я прижался губами к ее губам. Мгновение какой-то смутной, трепещущей нерешительности — и вот они уже раздвинулись, и мой язык жадно приникает к ее языку. Рука Светланы с горящей сигаретой медленно опустилась на скамейку, и я обнял ее за талию, прижавшись еще плотнее. Мы замерли, прошла минута, я оторвался от ее губ, стал целовать шею, мгновенно расстегнул две верхние пуговицы платья и стал опускаться все ниже…
Банка пива, слетев со скамейки, звякнула об асфальт, но я уже ничего не осознавал, кроме одного — на ней нет бюстгальтера, и там, за отворотом платья, уже начинается теплая белая полоска незагорелой груди. Светлана позволила обнажить ее целиком и даже чуть подалась вперед, когда я стал мягко проводить кончиком горячего, влажного языка вокруг упругого коричневого соска. Мы избегали встречаться взглядами, пока я, осторожно и умело, обнажал и целовал вторую грудь.
— Что ты делаешь? — услышал я откуда-то сверху ее осторожный, прерывистый шепот и, на мгновение оторвавшись, тоже почему-то прошептал:
— Не знаю… схожу с ума, кажется…
И ее волновали мои поцелуи — я чувствовал это и по упругости сосков, и по нежному биению сердца. Но что, черт подери, делать дальше, не на скамейке же… Я вновь припал к ее послушно раскрывшимся губам. Затем, расстегнув и вытащив из-за пояса джинсов свою рубашку, прижал Светлану к себе с такой силой, что она только охнула, когда ее обнаженная грудь уперлась сосками в мою.
— Подожди… прекрати, — наконец промолвила она, когда я принялся осторожно скользить рукой по ее гладким коленям, сдвигая вверх платье. И, чуть помедлив, добавила: — Не здесь же…
Того мужчину, который в подобной ситуации удержался бы и не спросил, «а где?», можно было бы награждать орденом «За сдержанность». Я такого ордена явно не заслуживал, поскольку этот пресловутый вопрос мгновенно слетел с губ.
И вот теперь она уже хитро прищурилась, поправила волосы и, запахнув на груди платье, спросила:
— Что — где?
К счастью, я моментально понял, что не стоит давать ей повода для издевательств, и как-то интуитивно почувствовал: надо выждать паузу.
— Нет, ничего, вернемся к нашей приятной беседе. — Я хладнокровно отстранился и стал шарить под скамейкой в поисках закатившейся туда банки пива. — Может, тебе еще стихи почитать?
Когда я вновь поднял глаза, то увидел, что она, так и не застегнув платье, смотрит на меня с нескрываемым любопытством. И, хотя меня несколько раздосадовал этот изучающий взгляд, я вновь, словно повинуясь какому-то внутреннему толчку, прильнул к ней, разжал ее губы своим языком, жадно проник ладонями под платье и нащупал ее грудь.
— Ты — хитрое и насмешливое чудо! Я повешусь на ближайшем дереве, если ты меня сейчас прогонишь.
— Какие страшные угрозы! — рассмеялась она и, чуть погодя, добавила: — И какой пылкий мужчина, просто невозможно устоять… Дай еще сигарету.
Мы вновь закурили, и я при свете зажигалки увидел ее обнаженную грудь.
— Какая чудная ночь…
Я слегка отодвинулся от нее и сел боком. Она нащупала мою руку, лежавшую на скамейке, и слегка пожала. И в этом прикосновении ее пальцев было что-то столь обнадеживающее, что я уже почти не сомневался в дальнейшем.
— Ну, пойдем. — Светлана бросила сигарету на землю, придавив ее носком туфельки, затем встала, застегивая платье.
Вслед за ней поднялся и я.
— Куда?
— В музей, на экскурсию.
Я ждал этих слов и тем не менее обомлел и задрожал. Обнявшись, мы пошли по дорожке к скиту. Возле самого входа я повернул ее к себе и вновь поцеловал.
Затем она отстранилась и как-то просто, даже обыденно, проговорила спокойным тоном:
— Я пойду проведаю Дашу и заодно возьму ключи. А ты подходи к самому музею и жди меня там. И хотя это сложно, но постарайся, чтобы тебя никто не видел.
Я послушно кивнул, и, войдя в скит, мы расстались. Светлана повернула налево, а я обошел вокруг темневшую в лунном свете часовню и приблизился к музею, встав в тени дома. Где-то лаяли собаки, в некоторых окнах еще горел свет, ярко светили звезды, а я лихорадочно курил, пряча сигарету в ладони. Все вокруг казалось невероятным, таинственным, неуловимым. В том, что Светлана придет, я не сомневался, но все дальнейшее представлялось столь волнующим, что я старался не думать об этом раньше времени. Откуда-то донеслись позывные «Маяка», и я машинально бросил взгляд на часы. Половина двенадцатого. Два часа прошли так упоительно-незаметно, что можно было бояться только одного — столь же мгновенно пролетит и эта необыкновенная ночь.
Я ни о чем не думал и ничего не чувствовал — как до этого не чувствовал ни Бога, ни любви — и лишь хищно всматривался в темноту в надежде поскорее увидеть белое платье. Нетерпеливое ожидание — самая невозможная вещь на свете, но, не будь его, даже счастье покажется только мимолетной приятностью.
Когда Светлана наконец появилась из-за часовни, я почему-то подумал об ангеле и с усмешкой отогнал от себя это нелепое сравнение.
— Подожди, — первым делом прошептала она, — я сначала открою дверь, а потом ты поднимешься и войдешь.
Я согласно кивнул и не стал выходить из черной тени, пока не услышал звук открываемого замка. Поспешно, одним прыжком, я вскочил на веранду и боком втиснулся в полуоткрытую дверь. Светлана тут же заперла ее за мной, а я прошел дальше, в темные залы, откуда на меня повеяло теплой и устоявшейся духотой.