— А ты, Клавка, чего встреваешь не в свое дело? — тут же отреагировала хозяйка. — Молчала бы лучше, спекулянтка чертова!
— Ах ты, злыдня проклятая!.. — возвысила голос соседка.
— Тихо, бабоньки, кончайте! — решительно вмешался Максим Петрович. — Обмен мнениями продолжите завтра в оперпункте участкового.
Соседка моментально ретировалась и слышно было, как громко хряснула дверь в доме.
— Все-таки куда он мог переехать? — снова подступил к хозяйке Рустам. Он, как наиболее молодой и наименее опытный, все еще надеялся, что они тут же не сходя с места все узнают.
— Откуда я знаю! — в сердцах воскликнула старуха, еще не остыв после перепалки с соседкой. — Может, к одной из своих вертихвосток.
— Как вы говорите?
— Приводил он тут разных.
— Вы их знаете?
— Не знаю и знать не хочу, — отрезала хозяйка, сердито поджав тонкие, темные губы. — Не хватало еще на старости знаться с такими.
— Конечно, конечно, — поспешил успокоить ее Сурков. — Мы просто хотим узнать, не заметили ли вы чего-нибудь приметного у них, особенного. Вы ведь женщина умная, наблюдательная.
— Известно, какие у них приметы, — смягчилась старуха. — Такие бесстыдницы, все перекрашенные, перемазанные, черт-те как одетые — глядеть страшно. Курят все, пьют водку, лаются, как мужики.
— Вот они разговаривали, так может слышали, о чем?
— Какие у них разговоры! Похабщина одна. И все такие нахальные. Тут одна последнее время приходила чаще других. Санькой зовут. Такая здоровенная, голосина, как иерехонская труба, прости господи. Квартиру где-то за городом имеет, все его жить к себе звала. Придет и ко мне пристает. Я, говорит, бабуля, с тебя человека сделаю. Я тебе паникюр, маникюр засобачу и еще за молодого выдам. Нет, видали подобное нахальство?
...— А фамилию его я записал, еще тогда, — услужливо засуетился Джуманиязов, когда оперработники молча вышли со двора. — Записал прямо с паспорта, со всеми данными.
— Так. Не ожидал я этого от тебя, Хашим, — покачал головой Сурков. — Опытный работник, как же ты? Неизвестно, кто и что, целых полгода проживал без прописки, хождения всякие, пьянки...
— Понимаешь, Петрович, руки не дошли, — бормотал Джуманиязов. — Большой участок, тяжелый, а работы у нашего брата участкового столько всегда...
— Ты это брось, — резко оборвал его капитан. — Начинали с тобой вместе, и участки сколько лет были рядом. А вспомни, какой был порядок. Что-то ты обленился, жирком заплыл. Как хочешь, а придется продолжить этот разговор на партбюро.
— Кажется, на сегодня всё, — устало сказал капитан, когда снова уселись в машину. — Сейчас в отдел. Так. И если подтвердятся слова хозяйки о судимости, то скоро будем иметь его фото. И никуда голубчик не денется, если еще до этого наши не задержат. Так, Рустам?
— Да, да, правда, правда... — машинально отвечал тот, испытывая мучительное ощущение, что они только что упустили какую-то важнейшую деталь, ключ к поискам.
— Товарищ лейтенант, а что такое паникюр? — толкнул его в бок водитель Шакиров.
— Не паникюр, а педикюр. Это когда цветным лаком ногти на ногах покрывают, — досадливо отозвался Абдуллаев и вдруг подскочил на сидении. Он обернулся к капитану. — Скорее всего эта Санька работает маникюршей или там дамским мастером. И ее личность можно установить. Сколько у нас всего парикмахерских?
— Три, — немедленно отозвался Сурков. Чутьем опытного оперативника он сразу понял, что в этом что-то есть, но хвалить лейтенанта не спешил.
— Ведь он мог и переехать к ней, — продолжал рассуждать Абдуллаев. — Жаль, что адрес ее сможем узнать только с утра.
— Постой, постой. Почему с утра? Есть у меня одна знакомая старушка.
— Какая старуха, — разочарованно протянул Рустам. — Нам нужна молодая.
— Так она же в этой системе всю жизнь проработала и знает там о каждом буквально все.
И снова по Самаркандской, мимо парка, пивзавода и возле мебельной фабрики свернули влево и вниз через мост.
— Вот увидишь, старушка очень толковая, — говорил Сурков, пока они пробирались по узкому переулку. — Ей и объяснять ничего не нужно. Так что в основном молчи, можешь только улыбаться.
Он уверенно застучал в калитку.
— Кто там? — спросил мягкий старческий голос.
— Это я, Ходича-апа.
В доме капитана, видимо, знали хорошо, калитка тотчас же отворилась и оперработников встретила худенькая, маленькая старушка.
— Вот жениха привез, Ходича-апа, — улыбаясь заговорил Максим Петрович, когда после обязательных взаимных приветствий и расспросов хозяйка усадила их на деревянном топчане под старой развесистой урючиной. — Ищем невесту. И чтобы она обязательно работала дамским мастером или маникюршей.
— Что, серьезно? — старуха доверчиво взглянула на Рустама. — А зачем вам это, сынок?
Рустам лишь молча улыбнулся и дело было совсем не в наставлениях.
— Я тоже спрашивал его об этом, — поспешил на выручку Максим Петрович. — Вот вбил себе в голову — хочу жену-парикмахершу.
— А что, правильно, люди у нас хорошие, работа интересная, — кажется, хозяйка восприняла все всерьёз. — Есть у нас одна девчонка, скромная, умница, красавица. Ее отец...
— Нет, Ходича-апа, простите, — остановил ее Сурков, — нам такая не подойдет.
— Я не понимаю...
— Ходича-апа, давайте, пожалуйста, о других.
— Но у нас больше нет незамужних узбечек.
— А нам все равно, давайте любых.
— Что, что такое?.. — опешила хозяйка.
— Пожалуйста, назовите нам еще молодых.
— В другом зале есть одна Сания Измайловна, только какая она невеста...
— Так, прекрасно, это, кажется, то, что нам нужно. Расскажите-ка, пожалуйста, о ней.
— Ах вот как! — Ходича-апа начала наконец понимать, чего от нее хотят. — Максим-ака, вы можете когда-нибудь говорить серьезно? Ну что вам о ней рассказать. Работница неважная, говорят, нечиста на руку, пьет, гуляет.
— Так, очень хорошо. Опишите, как она выглядит.
— Женщина видная, но одевается безобразно, волосы чуть ли не каждую неделю в другой цвет красит, сейчас у нее, кажется, какой-то ярко-красный. Еще голос у нее гудит, как карнай[3].
— Достаточно, Ходича-апа, спасибо вам, — обрадовался капитан. — Теперь нам бы узнать, где она живет, и простите за беспокойство.
— За городом, в поселке сельхозинститута. В пятиэтажном доме, говорят, он там один такой. Ну а квартира тринадцатая, еще помню, смеялись мы, что номер счастливый.
...Нужный дом нашли сразу, вокруг действительно больше не было пятиэтажных. По дороге связались с отделом и начальник тут же направил в помощь группу с переезда. Так что обе группы подъехали к дому почти одновременно. Идти решили втроем: Сурков, Абдуллаев и лейтенант Султанов, старший второй опергруппы.
Вошли в полутемный подъезд. Двадцативаттная лампочка тускло и уныло освещала лестничную клетку. Нужная квартира оказалась на пятом этаже. Дверь грязная, залатанная фанерой, свисает до пола оборванная проводка от звонка. Пришлось стучать, хотя каким-то шестым чувством Максим Петрович сразу определил, что стучит в пустую квартиру. Наконец приоткрылась соседняя дверь и в щель, ограниченную цепочкой, выглянул пожилой мужчина.
— Зря стучите. Саньки дома нет.
— Где же она?
Сначала, видимо, мужчина не собирался выходить, но заметив наконец Абдуллаева в форме, снял цепочку и шагнул на площадку.
— Да она еще с вечера со своим куда-то умоталась.
— Уехали?
— Да нет, просто на пьянку, наверное. Вы за ней или за ним? — И не дожидаясь ответа, сосед продолжал ворчливо: — Давно за них взяться пора. — Мужчина с самого начала разговаривал только с Абдуллаевым, будто не замечая остальных. — А то в последнее время они здесь такое вытворяли. И куда вы только, милиция, смотрите.
— Так. Вот вы здесь, уважаемый, на милицию киваете, — негромко, но с явным раздражением сказал Максим Петрович. — А скажите, пожалуйста, сами вы что-нибудь делали, чтобы прекратить их безобразия?
— Да я что, — смутился тот. — Я как все...
— Вот-вот, как все, что означает: каждый сам по себе. — Сурков устало привалился к стене, некоторое время молча курил. Молчали и все остальные. — Так. Вы сказали — на пьянку... А куда они чаще всего ходят?
— У кого вы спрашиваете? Да он же боится нос высунуть со своей квартиры, — неожиданно раздался громкий голос снизу. — В разговор вмешалась высокая, пышная дама в летах, одетая в длинный ярко-желтый халат. — А если вы таки хотите что-то узнать, то не устраивайте гвалт на весь подъезд и зайдите ко мне.
— Значит, как все? — капитан повернулся к своему собеседнику, но тот уже начал пятиться к своей двери и на лице его было такое унылое и безразличное выражение, что Максим Петрович только рукой махнул.
— Сабирджан, — повернулся он к Султанову, — машины припрячьте поблизости и смотрите внимательно за дорогой, не спугнуть бы, если будут возвращаться.
— Что же он натворил? — не скрывая жгучего любопытства, повернулась к Суркову дама, едва успев усадить их в тесно заставленной разностильной мебелью комнате.
— Да нет, просто живет без прописки, — с наигранным безразличием ответил Максим Петрович.
— Вы мне, пожалуйста, таких вещей не говорите. Я ведь все, все знаю.
— Простите, не понял.
— Сегодня я все слышала. Вы знаете эти блочные дома, в них ведь никакой звукоизоляции. А у Саньки такой голосище, что когда они начинают ругаться, то это же кошмар! Нет, нет, молодой человек, — остановила она Рустама, который уже не мог сидеть спокойно и решительно надел фуражку. — Вам таки некуда спешить. Он уедет только утром, первым экспрессом.
Максим Петрович, невозмутимо расположившийся в кресле, моментально насторожился.
— Так. И куда он уедет?
— Сказал, в Самарканд к приятелю.
— Почему уезжает?
— Что-то натворил. Вечером прибежал, тихо сказал о чем-то, а Санька как вскрикнет, а он ей: «Молчи, дура, за мной все чисто. Просто уберусь на всякий случай дней на десять». Велел позвонить на работу, сказать, что болен.