— Так, а где он работает?
— Не знаю точно, в каком-то ПМК.
— Однако нам пора, — встал капитан. — Простите за беспокойство, спасибо вам... Так, а где они чаще всего выпивают?
— Насколько мне известно, они обычно пьянствуют у какого-то Тураба Кривого в бараках...
— Эх, Максим Петрович, зря мы не уточнили, где это! — воскликнул Рустам, когда они были уже внизу.
— Зачем? Где бараки, я знаю, — спокойно ответил Максим Петрович. — Если там собрались типы, под стать нашему, то мы услышим их издали.
Сурков оказался прав: машина еще не подъехала, а оперработники были буквально оглушены пьяными воплями. Несколько мужских и женских голосов вразнобой орали какую-то дикую песню.
— Оставаться всем на местах, — скомандовал Сурков. Он легко выпрыгнул из машины, осторожно подошел к окнам, заглянул в одно, другое.
— Ну это вы зря, Максим Петрович, — рассмеялся Рустам, когда капитан вернулся к машине. — Они сейчас даже на колонну танков не обратили бы внимания.
— Осторожность в нашем деле никогда не лишняя, — сухо заметил Максим Петрович, за эти несколько секунд он преобразился, стал строже, собранней. — Тем более, что наш подопечный, видел я его, не из простачков, такой детина! И еще трое: мужчина и две женщины, все порядком выпивши, но вполне на ногах.
— Будем брать. — Капитан оглядел всю группу: напряженного как струна Абдуллаева, спокойного, несколько флегматичного великана Султанова, опытных, бывалых и потому готовых ко всему старшин милиции Шакирова и Кучкарова. — Рустам, Сабирджан — со мной, Абдуллаев, ты в форме, начнешь; Шакиров, Кучкаров — под окна, вмешаетесь только в крайнем случае.
Дверь оказалась незапертой и они вошли в полутемную прихожую, освещенную полоской света, что пробивалась через приоткрытую дверь.
Оттуда слышен был пьяный галдеж, тянуло табачным дымом и резким запахом водки.
— Всем оставаться на местах. Руки положите на стол, — негромко скомандовал Рустам Абдуллаев, но услышали все. В наступившей тишине сзади справа раздался специфический щелчок затвора, досылающего в ствол патрон.
«Это Султанов, зачем торопиться», — с досадой подумал Рустам, и тут же забыл о промахе товарища.
— Назад! — крикнул он, бросаясь наперерез высокому широкоплечему блондину, который прыгнул в окно. И не успел. С треском распахнулись обе створки и блондин резко отпрянул, увидев под окном еще двух милиционеров. Бессильно опустились руки, на указательном пальце левой не хватало двух фаланг.
— Спокойно, молодой человек, без фокусов, — это Максим Петрович стремительно подскочил к задержанному и завернул ему правую руку за спину. — А что это у вас за игрушка? Так. — Он ловко извлек у того из внутреннего кармана пиджака самодельный финский нож.
...Когда закончили оформление документов и сдали преступника, было без двадцати минут три. «Время вторых или даже третьих снов» — подумал Рустам, позевывая в кулак.
— Абдуллаев, зайди на минуту, — сказал по селектору дежурный, — нужно записать для сводки фамилии пострадавших.
— Фамилии пострадавших? Откуда их взять? Розыском занимались, не до этого было, — налетел Рустам на дежурного.
— Да, положеньице, — дежурный нервно щелкал шариковой ручкой. — Капитан Абдураимов, которого посылали в больницу, звонил в полпервого: пострадавшие еще не пришли в сознание.
— Где тут у вас справочник? — Рустам решительно снял телефонную трубку.
В больнице к телефону подошла дежурная медсестра. Она отвечала отрывисто, усталым голосом. Раненые все еще в тяжелом состоянии, обоих уже оперировали. Но один в очень тяжелом состоянии, нужна еще одна операция. Ждут машину, послали в Ташкент, случай очень серьезный, задеты легкие, селезенка, кишечник.
— Причем здесь машина, почему Ташкент? — растерянно забормотал Рустам. Невольно вспомнилась сытая, самодовольная физиономия задержанного, который несколько минут назад здесь нахально заявлял о своей невиновности и что им никогда не удастся найти ни одной улики против него.
— Почему из Ташкента? За кровью послали, она у него очень редкой группы. Запасы исчерпаны во время операции.
— Возьмите кровь у меня.
— Ваша вряд ли подойдет. — Видно было, что дежурной очень трудно сдержать раздражение. — Подобная группа, да еще при отрицательном резусе встречается у одного из пятидесяти-шестидесяти доноров.
— Ну так я вам их сейчас приведу, хотите — сто? — предложил Абдуллаев и услышал в ответ короткие гудки. — Чего это она?
— Действительно, нашел время шутить, — укоризненно заметил дежурный. — Ну где ты возьмешь столько людей в четвертом часу ночи?
— А что, так и будем сидеть? Что-то нужно делать. Неужели действительно безвыходное положение?
— Все, товарищ лейтенант, я ставлю машину в гараж? — зашел в это время старшина Шакиров.
— Подожди, подожди, — Абдуллаев стремительно направился к Максиму Петровичу. Капитан безучастно сидел в углу кабинета и казалось дремал.
— Помните, та Назира, кажется, говорила, что ребята с Файзабадской. Давайте подымать махаллю. Неужели откажутся помочь?
— Так, молодец, Рустам. — Сурков поспешно поднялся. — Поехали.
Под утро люди спят особенно крепко. Приходилось подолгу стучать в каждый двор, извиняться и объяснять. И открывали очень неохотно, но узнав цель прихода, сразу же начинали собираться. Впереди лежала темная спящая улица, позади во всех дворах горел свет, слышался возбужденный говор, хлопали двери.
В десятом или двенадцатом дворе их встретил Махмуд Убайдуллаев, председатель махаллинского комитета, ветеран милиции, бывший когда-то лучшим участковым в городе. Он даже прикрикнул гневно на Рустама, когда, объяснив все, тот снова начал было извиняться.
— Зачем говорить лишние слова! Да любой из нас всю кровь отдаст, лишь бы эти парни жили, — и он тут же вызвался идти дальше по дворам. — А вам, Максим Петрович, нужно быстрей в больницу. Чтобы принять столько людей, нужно готовить инструмент, оборудование. А со мной будут мои внуки, — и старик указал на двух высоких плечистых парней, которые стояли рядом. — Они товарищи пострадавших, кому же, как не им, помогать.
...Народу во дворе больницы прибывало. Медленно, но все же росло число доноров с нужной группой. В первой десятке — только у Абдуллаева, во второй — еще у одного, в четвертой — даже у двоих, и двоих отобрали из седьмого и девятого десятка, в том числе у родственника одного из пострадавших. Хотя только отобранным нужно было около часа ждать результатов анализа на резус, со двора не ушел никто. Люди стояли, сидели, негромко переговаривались: старики, пожилые мужчины, совсем молодые парни. Чужое несчастье сблизило, сроднило всех.
Наконец минут через сорок объявили, чтобы зашел тридцать седьмой номер. Он оказался у одного из внуков Убайдуллаева.
— Ну иди, сынок, и помни, что тебе выпала большая честь. — Махмуд-ака обнял внука.
Все взоры были обращены на ярко освещенные окна второго этажа, где шла операция. Кажется, никто и не заметил, как в лучах восходящего солнца побледнел и будто растаял этот свет. И только, когда выбежала во двор медсестра и срывающимся голосом объявила, что операция закончена и доктор Балтабаев сказал, что оперированный будет жить, все разом заговорили, заулыбались и стали спокойно расходиться.
Михаил ГРЕБЕНЮКТЫ НЕ ОДИН, ЮРА!Из дневника инспектора
Этот разговор происходил в детской комнате одного из отделений милиции Ташкента. Посторонний человек вряд ли бы смог уловить его смысл.
— Ты не ошибся? Гариков будет один?
— Да. А вы сами придете?
— Обязательно.
Дверь захлопнулась.
Лейтенант милиции Шавкат Махмудов подошел к окну и, приоткрыв шторы, выглянул на улицу. В его распоряжении оставалось больше часа. Сообщить ли старшему инспектору детской комнаты Голощаповой о том, что предстояло делать в этот вечер?
Судьба Юры Погодина вот уже несколько недель волновала Шавката Махмудова. Они с Ниной Федоровной немало сделали, чтобы вытащить мальчишку. Труд был нелегким, однако он не пропал даром: вчера Юра рассказал наконец все, что ему было известно.
Махмудов отошел от окна и, пройдясь по комнате, вернулся за стол, придвинул к себе объемистую тетрадь, на обложке которой старательно было выведено слово «дневник». Взял авторучку. Но прежде чем писать, прочел то, что было написано раньше...
Возвращаясь с работы, увидел мальчика, бежавшего к чайхане от трамвайной остановки. Вроде ничего подозрительного. Однако по опыту, выработавшемуся за годы работы в милиции, я понял, что мальчик совершил какой-то проступок и теперь убегает от преследователей.
Предположение тут же подтвердилось. Едва я остановил беглеца, как в конце улицы увидел несколько человек, бежавших вслед за молодой полной женщиной.
Мальчик попытался спрятаться за меня, цепко ухватившись за мою руку.
— Где брошь? Где брошь, бандит?! Я тебя спрашиваю, почему ты молчишь?! Где брошь?
С этими словами женщина набросилась на мальчугана. Не успел я вмешаться, как раздался мужской голос:
— Чего пристали к ребенку?
Я увидел высокого молодого человека в белом модном костюме. Он стоял в гуще собравшейся толпы, глубоко запустив руки в карманы. У него было продолговатое загорелое лицо с высокими скулами. На шее, чуть пониже правого уха, темнела черная родинка.
— Милиция, что ты хочешь! — поддержал молодого человека пожилой, круглый, как шар, мужчина.
Толпа тотчас загудела.
— Отпустите мальца, что он такое сделал?
— Не отпускай, товарищ милиционер! Знаю я их: они только и норовят взять, что поближе лежит!
— Замолчи, старая, не твоего ума дело!
— Ты обыщи его, может, гражданка правду говорит.
— Обыщите его, товарищ лейтенант!
— Наверно, сами куда-нибудь засунули брошь, а на ребенка сваливаете!
С минуту я прислушивался к разноголосому и разноречивому гулу толпы, потом стал обыскивать мальчика. К сожалению, оправдались худшие предположения собравшихся: в школьном портфеле беглеца я обнаружил золотую брошь.