Лились беседы, не замечая, что не остановить, ибо заканчивается, обнажая грани душ, которые сломаются от молчания. Она закралась в головы и поселилась, не желая выйти. Тайна и понимание, которое видится внутри, остальным не хочешь показывать, дабы понять тревогу и породившие причины. Не знал, что о чувствах лучше не молчать, сразу высказывая, не давая прогореть фитилем, не оставить след воска, а вечно гореть, чтобы светить во тьме окружающих проблем.
Если они тлеют в голове, то могут спалить систему отношения к миру. Будет не понятно, какой оттенок сути несут, где стирается грань между тем, что надумал, где новые пределы открывают жизнь и отношение к ней. То, что думается в миг и означает понятливость оценки, которая истлевает и не дает больше огня, раньше гревшего, теперь исчезнувшего в попытке озарить мир. Какое дело миру до твоих эмоций, если каждый человек видит далеко не весь вид, предполагающий след, который не взять, оставив в свалке эмоций. Не хранил в сердце, так как многое переросло черту, которая означает не хотящей брать лишний груз, который тянет на дно самооценки, осуждающей, клюющей вечной, как мир, проблемой.
Вижу в поступках, которые говорят о скрытии истинных чувств, иную подоплеку, становящейся понятной с осознанием, что увидел и понял, какое значение имело в прошлом. Семья понимала подавленное состояние и не хотела губить, ставить под пулю, нагнетая обстановку, которая не решится, если дальше придумывать проблемы, не свыкнуться с мыслью, надо идти дальше. Проще отпустить, чем привязать детей к себе, не давая повода посмотреть на событие иным способом, не своим взглядом, который имеет застарелый подход, никак не соотносимый с реальностью, а наоборот, уводящий обратно. Конечно, родители всегда хотят быть с нами, не пуская из гнезда, строят причины, по которым остаешься дольше, забывая, какие истинные мотивы кроются в поступках, которые ранее не были понятны.
Раньше было сотни линий, не понять, как нарисовать или найти объект суждения, в сравнении с которым понимается взгляд в целом. Понимание отличается от ранее видимой реальности, чем больше смотришь со стороны людей, которые относятся по-иному. У родителей четкая установка, надо максимум выжать из того, что имеют сейчас, подольше находится, не убегать. Понятно, что, сколько людей, столько мнений, но рассуждаю сейчас о взгляде со стороны, как понимания того, как чувства исходили от Аве и Мады. Ведь не знаю, что кроется за пеленой глаз, не могу сказать, какие тянутся мысли по поводу, как максимально выжать из момента, хочется подольше побыть и составить быт, который надолго забудется. Без детей дом опустеет.
Родители много переживают, это нормально, так как сходится переживание и жалость. Волнуются, не высказывают мысль, которая важнее рассуждений. Вот она: всегда думают, их дети никогда не вырастут, будут пребывать в таком возрасте, когда надо заботиться и считать шаг, рассуждая о нем и понимая, где кончается детство и начинается взрослая жизнь. А я тогда знал, нельзя вечно пребывать в колыбели семейного гнезда, должен начать путь, который перевернет реальность, что вырос. Родители не хотели принять и дать вожжи от жизни в руки. Хотя они начали нас провожать, но факт, что Аве не заправил корабль, сильно раскрывает характер, чем вся психология и исследование глубин необъятного сознания.
Отталкиваюсь от пребывания внутри себя, иду туда, где остановился в повествовании. Вспомнить, а то под толщей слов и рассуждений, которые льются потоком, трудно найти и проследить событие, случившееся и пойманное в тиски восприятия, когда можно проследить и уловить детали. Но метод также плох тем, что вечно пребывать в себе не смогу. Должен исходить из короткости того, что идет, не раздумывать в прошлом, а возвращаться к повествованию. В противном случае, конечное время пройдет, не остановиться. Не пойму до конца, который увидел, главное понял. Прокручиваю событие, чтобы яснее и четче увидеть, черты записать, дабы прорисовать точнее, а не оставить не ясную тень или подобие смысла, как бледную копию. Возвращаюсь к прошлому. Вижу…
… стол, наполненный скудными припасами, которые покинули опустевшую кладовку. Полки, бывшие наполненными, теперь источают бедноту и жалость обстановки. В сознание просачиваются запахи пирожков.
Вижу в мельчайших деталях, как идёт время в тесной кухне, где мы расположились. В тесноте да не в обиде, слова с Земли проникли в наш лексикон и не отличить, какой язык зародился раньше. Кухня теснилась, каждый погрузился в загадку начинки. Ароматы раскрывались и давали повод для насыщения, погружения в планы о жизни.
Кстати, о планах, не могу себе представить, что молодые люди смогут стать торговцами, поднатореть в искусстве переговоров, смочь дать отпор рынку и пиратам.
В тишину вклинился голос Аве, проложивший ясность в мысли, которые не давали покоя:
– Как вы собираетесь, не имея опыта, преуспеть в торговле?
Слышу свой голос, отливающий юностью, тогда переполнявшей сосуд тела:
– Мы хотели заработать кредитов. К примеру, купить мебель и продать её на Марсе.
Аве подтвердил мои слова:
– Это здраво, но всегда надо изучить, уточнить контакты на Марсе. Мада, дай телефон.
Аве его взял. Набрал номер и позвонил. Сотни тысяч километров, на удивление, быстро передали сигнал. Услышал писк и голос на Марсе:
– Красный рынок овощей вас слушает. Что хотели?
– Добрый день. Планета Фаэтон, Аве, – начал отец.
– Аве? Сколько лет, а крови утекло! – незнакомый голос перебил. – Что-то стряслось или овощи предложишь без крио-капсулы?
– Овощи не предложу, знаю, работаете с Землей, – поморщился Аве. – Слушай, есть контакт того, кому интересна мебель?
– Мебель всем нужна, так как нет качественной, – начал марсианин. – Могу сам приобрести, но с руками оторву и не пожалею тебя! У нас больше оружия, но на нем не поспишь.
Отец смутился и ушёл в раздумья.
Голос с Марса забеспокоился:
– Аве? Аве? Марс дери, связь плохая. Ты меня слышишь?
– Слышу. Забыл о ваших словах и манере разговаривать, – сказал отец.
– Дело привычки или пули! У вас всё модели есть? – марсианин ответил.
– Можем любую сделать, на заказ, по чертежу, по отличной цене. Говори, какая точно мебель требуется, а также количество, – взял себя в руки Аве.
– Арр! – голос заревел. – Мебель, без чертежей, все оружие чертят и собирают. Всё купим, по цене не обидим! Арр!
– Арр! – подражание Аве, которое закончилось кашлем.
– Охох, никогда не мог точно произнести клич! – голос расхохотался. – А земляне имитируют. Какие-то штуки с механическим голосом, будто вороны.
– Вы же уникальная нация, как вас можно покорить? – отец подбодрил. – Никто не в силах победить марсиан и дать отпор!
– Земляне что-то задумали, чует мое сердце запах крови, если так легко отдаем оружие в обмен на еду, которая покоряет нас, – сетует марсианин. – Она наркотик, лишает воли, а только бы ел и ничего не делал, пребывая во вкусе и эмоциях, какие она дает в избытке. Под стать опьянению, дышишь кровью. У тебя, Аве, отличная еда, которая настраивает на дело, а не прокрас. Тина. Ция.
– Это ты, верно подметил, что еда является каннабисом, – начал было Аве.
– Вот не надо этих слов! – голос с Марса его перебил. – Арр! Никогда их не понимал. Если говоришь нож, то понимаю, а, если катана, то уши сворачиваются в трубочки.
– Говорю, что согласен с тем, еда это наркотик, – легко подстроился под собеседника отец.
– Ешь её и ешь, каждый кусок летит в рот, не замечаешь, как всё отдаешь, лишь бы больше съёл, – марсианин легко ответил, сетуя. – Притом думаешь, много съел, то насытит, но нет, тело просит ещё, этим отравляешься, не видишь нормы и уходишь в грех, что злость за себя берёт, как какая-то плюшка могла стать причиной для радости! Это люди подстроили, но как объяснить племени? Ар!
– Всё не имеет смысл? Или есть марсиане, которые могут помощь в нелегком деле, или ты только один об этом знаешь? – начал задавать вопросы Аве.
– Никто не знает. Кто об этом сетует или говорит, того убивают или сажают за семь решеток, не сбежать. Секрет или дело правительства, не знаю. Но сказать тебе не мог. Чтобы ты знал, что тут происходит, – голос на другой планете начал тускнеть. – Закон о еде это зло.
Тут послышалось бряцанье. Крики и стоны:
– Я не против строя! Вы не правильно поняли!
Выстрел лазера, будто разрезал громким свистом слух, вырывая из него и толкая в реальность.
Крик донесся до наших ушей:
– Не убивай… Те.
Выстрел. Тишина заполнила кухню ледяным страхом, словно облили хладной водой или уходишь под лёд. Ощущение, что выстрел разрушил не только телефон и убил торговца, но повис молчанием, которое губит присутствующих в нем людей. Всех… И никого не осталось. Пустая комната. Никого нет. Всё мертвы. Никого нет! Ох.
Тишина объяла моё естество закрытой тайной, а теперь повторилась и дала возможность увидеть себя, в другом лице, уничтожающем и крошащем семейный покой. Думал, закон продовольственный использует другие меры и исходит не из убийства, а из подавления.
Тишина рождала неуверенность и ощущение гнета, обрамляющего жизнь. Всегда следует за ней, а не идёт следом, дабы выбрать случай, ударить, когда не ожидаешь, либо в наименьшей мере думаешь об ударе. Не думал, что звонок приведет к итогу, крушащему семейную обстановку и уют, из которого не хотелось уходить, а пребывал, радуясь, как складывается разговор, как достичь планы. Аве помогал решить проблемы, а теперь ушёл в себя, не мог помощь ничем.
Всё ушло внутрь, не имея структуры, которая могла увидиться, как реальная черта жизни, понимающаяся в полной мере. Мы всё были в состоянии, когда не интересует место, где пребываешь. Лишь бы не трогали, не отвлекали от переживаний, когда не знаешь, что сделать, дабы из них выйти. Нахождение в них отравляет, не давая повода и значения, чтобы понять или уразуметь часть того, что понимается в сравнении жизни. Через сравнение видится грань, которую надо пересилить и понять, где причина. По ней надо пройти и дойти до понятия, где кроется суть и познание ухода от проблем. На этот раз Мада первой не выдержала, а прервала молчание, которое сжало её сердце.