Ганди. Я бы сказал, что Оксфордская группа может изменить чью угодно жизнь, но не заставит перейти в другую веру. Оксфордская группа может обратить внимание людей на лучшее, что есть в их вере, и изменить их жизнь, напомнив, что следует воплощать в жизнь заветы этих религий. Однажды ко мне пришёл человек из семьи брахманов и сказал, что ваша книга побудила его перейти в христианство. Тогда я спросил, считает ли он религию своих предков ложной. Нет, ответил он. Тогда я поинтересовался: неужели он не может принять Библию как одну из величайших священных книг, а Христа — как одного из величайших вероучителей? Я напомнил ему, что ни в одной из своих книг вы не призываете индийцев становиться на библейские позиции и переходить в христианство и что он неверно понял содержание ваших книг — если, конечно, вы не разделяете точку зрения покойного мистера Мухаммада Али, который говорил, что мусульманин, формально исполняющий заветы ислама, сколь бы порочную жизнь он ни вёл, всегда будет лучше доброго индуиста.
Чарльз Фрир Эндрюс. Я совершенно не согласен с мистером Мухаммадом Али. Я лишь хочу сказать, что, если человек хочет принять другую веру, я не буду ему препятствовать.
Ганди. Но разве вы не видите, что даже не даёте ему шанса? Вы даже не хотите его как следует расспросить. Если, например, ко мне придёт христианин, скажет, что на него снизошло озарение во время чтения «Бхагаватгиты», и заявит, что решил принять индуизм, я отвечу, что делать этого не стоит. «То, что даёт вам „Бхагаватгита”, — скажу я, — может дать и Библия. Вы просто не сделали усилий и оттого не разглядели, что таится в ней. Попытайтесь разглядеть и станьте добрым христианином».
Чарльз Фрир Эндрюс. Не уверен. Если кто-то со всей серьёзностью скажет мне, что хочет стать добрым христианином, я должен ответить: «Что ж, попробуйте», хотя вам известно, скольких восторженных энтузиастов, приходивших ко мне за советом, я старался разубедить. Я говорил им: «Только не делайте ничего подобного из-за меня». Однако человеческая природа требует конкретной веры.
Ганди. Если человек хочет верить в соответствии с библейскими принципами — что ж, пусть, но зачем ему отвергать собственную религию? Этот прозелитизм до добра не доведёт. Религия — вопрос глубоко личный. Живя в соответствии с принципами наших религий, мы должны делиться друг с другом лучшим, что есть в них, тем самым увеличивая общее число усилий обрести Бога.
Подумайте, что стоит проповедовать: взаимную терпимость или равенство всех религий? Я убеждён, что все великие религии в сущности равноценны. Мы должны сызмальства испытывать к другим религиям то же уважение, что и к собственной. Я подчёркиваю, не взаимную терпимость, а взаимное уважение.
Что такое совесть, каждый понимает по-своему. Следовательно, мы должны выстраивать своё личное поведение, как велит нам совесть, но требовать, чтобы все поступали так, как велит нам наша совесть, было бы непозволительным вмешательством в личную жизнь других людей и посягательством на свободу совести.
13. ЛУЧШИЙ СПОСОБ
Проповедовать истину и ненасилие лучше, не сочинив о них тысячу книг, а живя в согласии с этими принципами. Жизнь, прожитая не во лжи, лучше любых книг.
За долгие годы основательно изучив вопрос соотносительной ценности религий и немало повидав в жизни, я пришёл к следующим выводам. Во-первых, все религии истинны. Во-вторых, всем религиям свойственно заблуждаться. В-третьих, все религии дороги мне почти так же, как мой собственный индуизм, поскольку все люди должны быть так же дороги мне, как мои близкие родственники. Я испытываю перед другими религиями то же благоговение, что и перед собственной.
Раздел третий. МОЯ ВЕРА В БОГА
14. БОГ СУЩЕСТВУЕТ
Если мы существуем, если существовали наши родители, то уместно поверить и в Прародителя, Создателя Вселенной. Если Его нет, то нет и нас. Он един, но един во многих лицах. Он меньше атома и величественнее Гималаев. Ему просторно в капле морской воды, однако Его не в силах вместить и семь морей. Его бессилен постичь разум. Его не охватить умом, Он ускользает от любых рациональных определений. Но не буду подробно останавливаться на этом. Здесь нужна вера. С помощью логики я могу выдвигать и сам же опровергать бесчисленные гипотезы. Атеист может с лёгкостью одолеть меня в дискуссии. Однако моя вера настолько сильнее моего разума, что я могу бросить вызов целому миру, сказав: «Бог есть, был и пребудет вечно».
Впрочем, атеисты могут сколько душе угодно отрицать Его существование. Он милосерден и сострадателен. Он не земной властитель, Ему не нужно войско, чтобы заставить себе подчиняться. Он даёт нам свободу и порабощает одним лишь состраданием. Но если кто-то из нас отказывается склониться перед Его волей, он говорит: «Что ж, пусть так. Моё солнце всё так же будет светить для тебя, Мои тучи — всё так же изливаться для тебя дождём. Я не буду силой подчинять тебя Своей воле». Пусть невежды оспаривают существование подобного Бога. Я — один из миллионов мудрецов, верящих в Него, не устающих поклоняться Ему и славословить Его.
Существует некая таинственная сила, ускользающая от любых определений. Я чувствую её присутствие, но не могу увидеть. Эта незримая сила ощущается нами, но совершенно недоказуема, потому что в корне отличается от всего, что можно постичь посредством органов чувств. Она превосходит любое чувственное восприятие.
Однако в какой-то степени существование Бога можно доказать. Даже в быту люди не догадываются, кто, почему и по каким законам управляет их жизнью. Однако они убеждены в существовании подобной силы. Во время моей последней поездки по Майсуру я встречался со многими бедными крестьянами и, случайно задав им вопрос, обнаружил, что они не знают, кто правит Майсуром. Они просто сказали, что какой— то бог. Если эти бедные люди столь слабо представляли себе, кто ими правит, что уж говорить обо мне, бесконечно малом пред ликом Бога, в тысячи раз меньшем по сравнению с Ним, чем даже эти крестьяне по сравнению со своим правителем, — я и вовсе не в силах вообразить присутствие Бога, Царя Царей. Тем не менее, подобно майсурским крестьянам, я тоже ощущаю некое подобие порядка и гармонии в мироздании и чувствую, что всё живое подчиняется некоему непреложному Закону. Это не слепая закономерность, ибо ни одна слепая закономерность не в силах повелевать живыми существами, а благодаря чудесным исследованиям сэра Д. Ч. Боше[6] удалось доказать, что даже неодушевлённая материя на самом деле живая. Закон, царящий в мироздании, — это Бог. Закон и Законодатель — одно. Я не буду отрицать существование Закона или Законодателя, потому что мало о Нем знаю. Я могу сколь угодно отрицать и не признавать существования земной власти, но это не принесёт мне никакой пользы. Точно так же я могу отрицать и не признавать Бога и его Закон, однако это не выведет меня из-под его действия, тогда как смиренное и безропотное приятие Божественной власти облегчит моё странствие по жизни, подобно тому как приятие земной власти облегчит жизнь по установленным ею законам.
Я смутно постигаю, что, в то время как всё окружающее меняется и умирает, все эти метаморфозы подчиняются некоей живой власти, неизменной по самой своей сути, и именно она удерживает мир от распада, создаёт, уничтожает и создаёт заново. Эта всеведущая власть, или дух, и есть Бог. А поскольку ничто из того, что я могу постичь посредством органов чувств, не может пережить распад и не переживёт, существует лишь Он один.
Добра эта сила или зла? Я воспринимаю её как безусловно исполненную добра, ибо вижу, что в смерти торжествует жизнь, во лжи — истина, во тьме — свет. Поэтому я предполагаю, что Бог есть жизнь, истина, свет. Он есть любовь. Он есть высшее добро.
Однако это не тот Бог, что утоляет одну лишь интеллектуальную жажду, если это вообще возможно. Чтобы быть Богом, Бог должен подчинить себе и изменить человеческое сердце. Он должен проявлять Себя даже в самых незначительных поступках верующего, выполняющего Его волю. Для этого верующий обязан до глубины постичь Божественное начало, и пять чувств ему здесь не помогут. Чувственное восприятие зачастую оказывается ложным и обманчивым, сколь бы надёжным оно нам ни представлялось. Сверхчувственное же восприятие непогрешимо, и доказательством тому служат не внешние данные, а совершенно изменившиеся поведение и характер тех, кто ощутил в душе истинное присутствие Бога.
Его неоспоримым свидетельством является также опыт непрерывной череды пророков и мудрецов у самых разных народов. Отрицать его означает отвергать самого себя.
Постижению Божественного начала предшествует несокрушимая вера. Тот, кто возжелает проверить факт бытия Божия, должен иметь живую веру. А поскольку веру нельзя доказать с опорой на внешние данные, надёжнее всего уверовать в нравственные основы мироздания, а значит, в верховенство нравственного закона — закона истины и любви. Истинным проявлением веры будет твёрдая решимость отречься от всего, что не есть истина и любовь.
Я не могу рационально объяснить существование зла. Желая рационально объяснить существование зла, я тщился бы приравнять себя к Богу. Поэтому я смиренно довольствуюсь тем, что узнаю зло там, где его встречаю. И нарекаю Бога многострадальным страстотерпцем именно потому, что Он позволяет злу существовать. Я знаю, что Он не есть зло. Он создал его и, однако, не запятнан им.
Я также отдаю себе отчёт в том, что никогда не познаю Бога, если не буду бороться со злом, даже ценой собственной жизни. В этом убеждении меня укрепил мой собственный ограниченный опыт смирения. Чем искреннее я стремлюсь очиститься от скверны, тем ближе я становлюсь к Богу. Насколько же я приближусь к Нему, когда моя вера перестанет быть слабым подобием истинной, а сделается несокрушимой, как Гималаи, и белоснежной и сияющей, как снега на их вершинах? А пока я предлагаю помолиться вместе с Ньюменом