весьма своеобразная личность. Она в открытую вносила деньги, которые, по сути, были взяткой, на банковские счета представителей местных властей, а в 1983 году написала интересную книгу о своей жизни под названием «Называйте меня “мадам”: Жизнь и времена хозяйки публичного дома из Хот-Спрингс» (Call Me Madam: The Life and Times of a Hot Springs Madam). Когда мне было лет десять или одиннадцать, пару раз мы с приятелями по нескольку часов развлекались тем, что непрестанно звонили Максин, занимая ее телефон и не давая настоящим клиентам до нее дозвониться. Это приводило ее в бешенство, и она ругала нас, используя такие крепкие и цветистые выражения, каких мы никогда прежде не слышали от женщин, да и от мужчин тоже. Нас это ужасно веселило. Я думаю, что Максин тоже находила это забавным, по крайней мере первые минут пятнадцать.
Для Арканзаса, штата, населенного главным образом белыми южанами-баптистами и чернокожими, Хот-Спрингс был удивительно пестрым по этническому составу городом, особенно если учесть, что в нем насчитывалось всего 35 тысяч жителей. Довольно внушительную их часть составляло чернокожее население. В городе действовали гостиница «Найтс оф де Питиас» для чернокожих постояльцев, а также две католические церкви и две синагоги. Горожане-евреи владели некоторыми из лучших магазинов и управляли аукционными домами. Лучшим магазином игрушек в городе был «Рики», названный так Силверменами в честь их сына, с которым мы играли в одном оркестре. Ювелирный магазин «Лори», где я покупал безделушки для мамы, был собственностью Марти и Лоры Флейшнер. В городе была также принадлежащая организации «Бнай Брит» больница имени Лео Леви, в которой использовали серные источники для лечения артрита.
В Хот-Спрингс я также впервые встретился с американцами арабского происхождения — семействами Зораб и Хассин. После того как родители Дэвида Зораба погибли в Ливане, его усыновил дядя. Дэвид приехал в США в возрасте девяти лет, не зная ни слова по-английски, но в итоге возглавил местное отделение юношеской секции Американского легиона, а на выпускном вечере выступал от имени своего класса. Сейчас он работает нейрохирургом в штате Пенсильвания. Гвидо Хассин и его сестры появились на свет в результате романа американца сирийского происхождения и итальянки во время Второй мировой войны; они были моими соседями, когда я учился в старших классах. Были у меня также приятель японо-американец, Альберт Хам, и одноклассник-чех, Рене Дучак, чьи родители-эмигранты держали ресторан «Малая Богемия». В городе существовала и большая греческая община, имевшая греческую православную церковь и ресторан «Анджело», расположенный рядом с фирмой Clinton Buick, — замечательное старомодное заведение с длинной барной стойкой и столами, покрытыми скатертью в красно-белую клетку. В ресторане готовили три фирменных блюда: чилийский перец, бобы и спагетти.
Моими лучшими друзьями среди греков стали члены семейства Леопулос. Джордж держал небольшое кафе на Бридж-стрит между Центральной авеню и Бродвеем, который мы считали самой короткой улицей в Америке: он простирался всего на треть квартала. Жена Джорджа, Эвелин, была крошечной женщиной, которая верила в переселение душ, собирала антиквариат и обожала Либерейса[3], потрясшего ее тем, что однажды он, будучи на гастролях в Хот-Спрингс, явился к ней отобедать. Младший сын Леопулосов, Поль Дэвид, стал моим лучшим другом в четвертом классе и с тех пор близок мне, как брат.
В пору, когда мы были мальчишками, я любил ходить с ним в кафе его отца, особенно в дни работы ярмарки, потому что там обедали все, кто на нее приезжал. Однажды устроители подарили нам билеты на все аттракционы. Мы их полностью использовали, и Дэвид был счастлив, а у меня закружилась голова и скрутило живот. После этого я старался кататься только на аттракционе «Сталкивающиеся автомобили» и на чертовом колесе. Мы с Дэвидом пережили вместе столько взлетов и падений, что хватило бы на целую жизнь, а веселья и смеха — на все три.
То, что друзья моей юности и мои знакомые — люди совершенно разные, сегодня выглядит вполне нормальным, но в Арканзасе 1950-х годов такое было возможно только в Хот-Спрингс. При всем при том большинство моих друзей и я сам вели довольно нормальную жизнь, если не считать звонков в бордель Максин и искушения сорваться с уроков во время сезона скачек, которому я сам никогда не поддавался, но против которого кое-кто из моих одноклассников по средней школе устоять не мог.
С четвертого по шестой классы моя жизнь протекала главным образом на Парк-авеню. Район, где мы жили, был очень интересным. На восток от нашего дома до самого леса стояли в ряд красивые дома, еще один их ряд располагался позади нашего дома на Серкл-драйв. Дэвид Леопулос жил в паре кварталов от нас. Моими самыми близкими друзьями среди соседей было семейство Крейн. Они жили в большом старом и таинственном на вид деревянном доме напротив подъездной аллеи, шедшей позади моего дома. Тетя Дэн, тетка Эди Крейна, водила детей Крейнов, а часто и меня, повсюду — в кино, в парк «Сноу-Спрингс», чтобы поплавать в водоеме, наполненном очень холодной ключевой водой, и в Уиттингтон-парк, чтобы поиграть в мини-гольф. Роза, старшая из детей, была моей ровесницей. Ларри, среднему ребенку, было на пару лет меньше. Мы всегда замечательно ладили, кроме одного раза, когда я огорошил его новым словом. Мы играли с Розой у меня на заднем дворе, когда я сказал Ларри, что у него проглядывает эпидермис. Это его взбесило. Тогда я сказал ему, что у его матери и отца он тоже проглядывает. Это было последней каплей. Ларри помчался домой, схватил нож, прибежал обратно и бросил его в меня. Хотя он и промахнулся, с тех пор я избегал хвалиться новинками своего словарного запаса. Мэри Дэн, самая младшая, просила меня подождать, пока она подрастет, чтобы мы могли пожениться.
На улице напротив нашего дома было скопление небольших предприятий, и среди них — маленький гараж, сделанный из листовой жести. Мы с Дэвидом частенько прятались за дубом и кидались желудями в жестяные стенки гаража, чтобы грохотом вывести из себя парней, которые там работали. Иногда мы еще старались попасть в колпаки на колесах проезжавших мимо автомобилей, и, когда попадали, раздавался громкий отрывистый стук. Однажды водитель одной из наших мишеней внезапно остановил машину, вышел из нее, увидел, что мы прячемся за кустом, и погнался за нами. После этого я уже не увлекался метанием желудей в автомобили, но все же это была хорошая забава.
Рядом с гаражом было кирпичное здание, в котором располагались бакалейная лавка, прачечная самообслуживания и «Стабби» — маленький ресторанчик-барбекю, где посетителей обслуживали его хозяева и где я любил в одиночестве посидеть за едой возле окна, пытаясь представить себе, как живут люди, сидящие в проезжающих мимо машинах. Свою первую работу я получил в тринадцать лет в этой самой бакалейной лавке. Ее владельцу, Дику Сандерсу, было уже около семидесяти. Как и многие люди его возраста в то время, он считал, что быть левшой — плохо, и решил исправить меня, закоренелого левшу. Однажды он поручил мне расставлять на полке большие банки майонеза «Хеллман» по восемьдесят девять центов за штуку, причем делать это правой рукой. Я неудачно поставил одну банку, и она упала на пол, превратившись в кучку битого стекла, перемешанного с майонезом. Сначала я все это убрал. Затем Дик сказал мне, что ему придется вычесть стоимость разбитой банки из моего жалованья. Платил же он мне доллар в час. Я собрался с духом и сказал: «Послушайте, Дик, у вас может быть хороший помощник-левша за доллар в час, но вы не получите неуклюжего помощника-правшу бесплатно». К моему удивлению, он рассмеялся и согласился. Дик даже позволил мне начать мое первое собственное дело — продажу с лотка перед его магазином бывших в употреблении комиксов, которых у меня было два полных чемодана. Поскольку я их бережно хранил, комиксы были в прекрасном состоянии и хорошо раскупались. В то время я был горд собой, хотя теперь знаю, что, если бы тогда их сохранил, сегодня они представляли бы большую ценность для коллекционеров.
Рядом с нашим домом, чуть на запад, в сторону центра города, находился мотель «Перри Плаза». Мне нравились супруги Перри и их дочь Тавия, которая была на год или два старше меня. Однажды я был у нее в гостях, когда ей только что подарили новое ружье, стреляющее шариками. Мне было тогда лет девять или десять. Тавия бросила на пол пояс и сказала, что, если я через него перешагну, она в меня выстрелит. Конечно же, я шагнул. И она в меня выстрелила. Тавия попала мне в ногу, а могло быть и хуже, и я решил быть осмотрительнее, когда кто-нибудь блефует.
Я помню кое-что еще о мотеле семейства Перри. Он располагался между Парк-авеню и Серкл-драйв и представлял собой двухэтажное здание из желтого кирпича. Иногда номера в нем и в других мотелях и меблированных комнатах города арендовали на недели или даже месяцы. Как-то некий мужчина средних лет снял там на долгий срок самый дальний номер на втором этаже. И вот однажды туда приехала полиция и увезла его. Как выяснилось, он там делал аборты. До тех пор я и понятия не имел о том, что это такое.
Дальше на Парк-авеню была небольшая парикмахерская, где мистер Бризендайн стриг мне волосы. Примерно за четверть мили от парикмахерской Парк-авеню упирается в Рэмбл-стрит, которая тогда вела на юг, вверх по холму, к моей новой школе — начальной школе «Рэмбл». Учась в четвертом классе, я начал играть в нашем школьном оркестре вместе с учениками начальных школ со всего города. Директор школы, Джордж Грей, замечательно умел подбодрить малышей, и мы вовсю дули в свои пронзительно звучавшие инструменты. Я около года играл на кларнете, а затем перешел на тенор-саксофон, потому что оркестру был нужен тенор-саксофонист, и ни разу об этом не пожалел. Мое самое яркое воспоминание о пятом классе — обсуждение проблемы памяти, во время которого один из моих одноклассников, Томми О’Нил, сказал нашей учительнице миссис Каристианос, что, как ему кажется, он помнит момент своего рождения. Не знаю, то ли у него было чересчур живое воображение, то ли в голове винтика не хватало, но он мне нравился, и я считал, что наконец-то встретил человека, чья память даже лучше моей.