же Лялька свела меня с Виктором Петровичем Голышевым, который, вообще говоря, кНабокову относится прохладно. Виктор Петрович прочитал “Под знакомнезаконнорожденных”, и перевод ему не понравился некоторой искусственностьюслога. Причина последней состояла, полагаю, в том, что поначалу я пытался, безвсякого успеха, сымитировать слог “Приглашения на казнь”. Прочитал и “Найта”,который как раз понравился настолько, что он попробовал прямо в моемприсутствии (это было второе наше свидание) пристроить перевод в “Новый мир”.Ничего, разумеется, не вышло. Времена стояли уже относительно либеральные,однако первым выскакивать в большие либералы никто не спешил, опасаясь, инебезосновательно, первым же и получить по шапке. Начинать полагалосьпровинциалам. Их все едино дальше Сибири не пошлют, а они, если смотреть изстолицы, и так уже, почитай, там.
И яприступил к правильной осаде литературных журналов, всех, мне известных, завычетом уже отработанного “Нового мира”. Писал письма, получал приглашениязабрести и показать, забредал и показывал и по прошествии должного временивыслушивал вежливый отказ и шел себе жить дальше. Иногда получалось забавно. В“Звезде”, скажем, истомленно курившая дама сказала направленной мною туда зарукописью приятельнице: “Что вы хотите? этот Солженицын нас совсем забодал, нидля кого больше места не остается”.
Значительноеразнообразие внесла в этот рутинный процесс “Иностранная литература”. Там сомной беседовал господин с некоторой неправильностью лицевого устройства. “Какойиз ваших переводов вы сами считаете лучшим?” — спросил он. — “Бледное пламя”. —“Что ж, оставьте”. Пауза месяца в два, звонок: “Приходите, поговорим”. Прихожу.
Внутреннеесодержание разговора было, примерно, таким: я понимаю, что говорю вам полнуючушь; я понимаю также, что вы понимаете не только это, но и то, что я этопонимаю; однако существуют определенные формы литературного и иного общежития идавайте их соблюдать, то есть мы скажем, что полагается, а вы, как полагается,выслушаете и пойдете себе с миром. Сказано же было примерно следующее: поэма,как говорит наш эксперт, — без имен, без имен, — переведена очень неплохо,проза же никуда не годится. (Чего по указанным выше причинам быть никак немогло, во всяком случае, первого.) Впрочем, если переведете еще что-нибудьинтересное, заходите непременно. А как же, почту за приятнейшую обязанность.
На томмой роман с “Иностранной литературой” и завершился — до прошлого года.
Интереснополучилось и с “Литературной газетой”. Извилистыми путями туда попал один израссказов и был благосклонно принят. Что такое значило в то время напечататьсяв “Литературке” да еще для человека с улицы, объяснять, полагаю, не нужно. Ивсе же, когда я, слишком поздно, как оказалось, увидел окончательноотредактированный текст, я ощутил себя — в перспективе — Наташей Ростовой,которая, приехав на первый свой бал, обнаруживает вдруг, что вырез ее платья,тот, что сзади, спускается примерно до подколенных впадин. Я позвонил в газету,попытался что-то изменить, но номер был уже едва ли не набран, изменить ничегобыло нельзя, и я рассказ, как это называется, “снял”, за что и поныне отношуськ себе с глубоким уважением.
И все жекое-что начало понемногу сдвигаться. Откликнулся “Урал”. Приехавший пособственной надобности из Свердловска милейший человек, Андрей Матвеев,оказавшийся при близком с ним знакомстве прозаиком, и хорошим, забрал у менянесколько переводов. Больше всего ему понравилось “Бледное пламя” (он его ииздал-таки в 91-м году там же, в Свердловске), однако из соображенийполитических он порекомендовал “Уралу” напечатать “Под знакомнезаконнорожденных”. И по прошествии должного времени “Урал” этот переводнапечатал. На следующее утро я проснулся не знаменитым. Утр этих было еще многои, хочется верить, еще будет не меньше.
Долженповториться. Хронологическая последовательность событий совершенно смешалась вмоей голове. Я не помню, что было раньше — “Урал”, “Звезда”, “Иностраннаялитература” или “Литературная газета”. Человек, проникнутый титаническимсамоуважением, сделал бы из такой запамятливости вывод, что времени несуществует. Но я теорий не создаю. Что мгновенно и ставит меня на одну доску сНьютоном. Все-таки нужно себя постоянно одергивать, не правда ли?
Интерлюдия: Ахтуба
Кразвитию основной нашей темы это, пожалуй, прямого отношения не имеет, однаковспомнить отчего-то хочется. Наверное оттого, что дальше придется рассказыватьо вещах малоприятных, связанных с моим родным Саратовым, — вот я и тяну время,убредая в сторону, также с ним связанную. Летом 84-го года мы провели месяц наАхтубе. Местоимение “мы” обозначает в данном случае меня, Ленку и нашегочетырехлетнего сына Юрку, который по приезде на место влез в реку и утонул бы,если бы не жена ближайшего моего друга. (Увидев и услышав недавно в телевизореОлега Табакова, когда-то давным-давно игравшего с моим старшим братом вдраматическом кружке при саратовском Доме пионеров, я вдруг понял, что манераназывать близких тебе людей Витьками, Вовками и Наташками является, скореевсего, областным нашим обыкновением, избавиться от которого саратовскомучеловеку не удается до конца его дней.) Что до Ахтубы, то это рукав Волги внижнем ее течении, получивший самостоятельное название от татар, пришедших сЧингисханом с востока и принявших рукав за отдельную реку. На Ахтубе стояланекогда столица Золотой Орды, теперь она называется Ленинск. На ней жерасполагается и тот самый Капустин Яр, из которого был в 57-м запущен первыйискусственный спутник Земли. В верхнем течении Ахтубы я уже побывал в 74-мгоду, с первой моей женой Викой проплыв на байдарке вниз от Волгоградакилометров сто—сто пятьдесят. В Ахтубинске, вышедши за продуктом, я узнал из“Красной Звезды”, торчавшей на двух железных ногах посреди пустынной и пыльнойулицы, о том, что Никсон подал в отставку. Немалое впечатление произвел наменя, пролетавшего мимо на сильном течении, Ленинск — высокий обрыв,уставленный поверху деревянными ретирадами и пивными, в последних сидели,воздымая кружки, явственные персонажи тогда еще мной не читанного ВеничкиЕрофеева, и усыпанный понизу разнообразнейшим сором. Еще более сильное впечатлениепроизвела украинская деревня, в которой мне не удалось купить ни единого яблокаи помидора — все отдавали задаром. Быть может, оттого, что одет я был в драныекитайские джинсы, препоясанные алюминиевым проводом в белой изоляции. Наверное,скудость этого облачения пробуждала в давным-давно сосланных туда украинскихстарухах сочувственные воспоминания. А может быть, они просто были добры отприроды.
Университетскиемои друзья уже несколько лет приезжали машинами на Ахтубу, ставили на берегупалатки и жили в них месяц-другой. В тот год мы присоединились к ним.
Япереводил тогда “Под знаком незаконнорожденных” — или еще только собиралсяпереводить, но кембриджское издание “Гамлета” с комментариями Джона ДовераУилсона уже прочитал, и впечатления переполняли меня. Помню, как я два часапробродил по берегу (укрывая в волжской воде сожженные солнцем ступни) сближайшим моим — и поныне — другом Витькой Хасиным, рассказывая ему охитроумии, с которым Набоков вплетает в посвященный “Гамлету” разговор двухперсонажей романа раскавыченные шекспировские цитаты, о комментариях Уилсона к“Гамлету”, о том, как все это невероятно трудно и безумно интересно. Хорошеебыло время.
Публикация II: два шага назад
Осада,между тем, продолжалась. Но теперь мне было на что сослаться. Однако на призывмой откликнулась опять-таки провинция — издаваемый в Саратове журнал “Волга”.Перст судьбы, да и только. Знал бы я тогда, в какое место ткнет меня этотперст.
На этотраз главному редактору журнала пришелся по душе опять же “Себастьян Найт”.Хвалы были мне отпущены непомерные. Стоял июнь, не то июль. В февралеследующего года журнал намеревался напечатать роман Набокова “Король, дама,валет”, но теперь его место предстояло занять моему переводу. Вскоре позвонилмне из Ленинграда некий человек, как-то связанный с журналом, и сказал, что емузаказана вступительная статья, какой там февраль — январь! — “вамиоткрывают год”, так не могу ли я как можно скорее прислать текст перевода напредмет цитирования в этой самой статье. Ну конечно, могу.
В концесентября я приехал в Саратов повидаться с друзьями. И, разумеется, зашел в“Волгу”, познакомиться. Мы поговорили, я на всякий случай оставил мойсаратовский телефон и откланялся. Дня за два до отъезда в Москву мне позвонилииз журнала — есть новости.
Новостьоказалась одна и вот какая: от ленинградского господина пришло письмо, из тех,что Лидия Корнеевна Чуковская назвала где-то “подметным отзывом”. Три иличетыре для чего-то намертво склеенных один с другим конторским клеем листкаплоховатой бумаги, второй не то третий экземпляр под копирку, через одининтервал. Разнос, и какой! Отзыв содержал некоторое количество действительнодельных замечаний, однако основная его аргументация сводилась ктрудноопровержимому: “Набоков так никогда бы не написал”. Общая характеристикаперевода была примерно такая: “вялый, запинающийся, ползающий на брюхе текст”.А завершалось письмо совсем уж прелестным пассажем, насчет того, что еслипровинциальный журнал рискнет напечатать нечто подобное, то при неисчислимоммножестве знатоков и ценителей Набокова, проживающих в Отечестве нашем, ему,журналу, следует ожидать “кампании в центральной прессе”, от которой ему будетой как не сладко. В общем, “спасибо за хорошее чтение”.
Ксероксоставался тогда еще опасным раритетом. Я просидел в редакции часа два или три,выписывая “замечания”. Вышел я оттуда уже в середине восьмого часа вечера.Темно, холодно, разгар борьбы с предположительными алкоголиками. Я бежал погороду от гастронома к гастроному, все они тогда закрывались в восемь, вдевять, все яснее осознавая, что ничего мне не светит — ни в смысле выпить, нив каких-либо иных. Так и добежал до друзей, у которых нашелся спирт.
Месяцспустя из Ленинграда вернулся текст перевода — без каких бы то ни былосопроводительных слов. А в следующем феврале “Волга” напечатала роман “Король,