СУРОВОСТЬ ЖИЗНИ
В это лето Лев Николаевич увлекался пчелами, и, пригласив раз с собой на пчельник, он велел запрячь телегу, положил в нее разные вещи, нужные на пчельнике, он посадил меня в нее, сам взяв вожжи. Я была беременна Таней уже пять месяцев23, но меня не нежили и не берегли, напротив, я должна была ко всему привыкать и приспособляться к деревенской жизни, а городскую свою, изнеженную -- забывать.
Ехать надо было через брод; спустившись по очень крутому берегу в речку Воронку, Лев Николаевич как-то неловко дернул вожжу, лошадь круто свернула, и меня опрокинуло из покосившейся на бок телеги прямо в воду.
Лошадь дернула, чтобы выехать на другой берег, кринолин мой завернулся в колесо, и телега поволокла меня по воде. Я слышала, как Лев Николаевич вскрикивал: "Ах! Ах!" -- но не мог удержать лошадь. Но вот что значит девятнадцать лет. Ничего со мной не случилось!
В это же лето, но еще позднее, уже после уборки хлеба, поехали мы раз в катках кататься. Лев Николаевич, я, учитель музыки Мичурин, который вез в руках очень бережно порученное ему сестрой гнездышко с птенцами, Келлер24 и сестра Таня на козлах, правящая тройкой. Были сумерки, мы проезжали гумно, где намели на самой дороге кучу, которой днем не было. Сестра, не видя ее, прямо наехала на эту кучу и первая слетела с маленьких козел, потом упали все мужчины; лошади, без вожжей, понесли. Лев Николаевич с ужасом кричит мне: "Соня, сиди, держись, не прыгай!" Я, держась за козла, лечу одна, тройкой, на катках, прямо к конюшне. Но вот косогор, длинная подушка от катков опрокидывается вместе со мной, и я падаю со всего размаха на свой беременный уже 7-ми месяцев живот.
Я встала, как ошалелая, но ничего особенного не ощущала. И опять молодой, здоровый организм выдержал.
Не баловали меня в Ясной ничем. Купалась я просто в речке, даже шалаша для раздевания не было, и было жутко и стыдно. У нас, в Покровском, отец нам выстроил свою собственную великолепную купальню, а в Ясной была простота, которую Лев Николаевич и тогда старался вносить во все. Так, например, моему маленькому Сереже он купил деревенской холстины и велел сшить русские рубашки с косым воротом. Тогда я из своих тонких, голландских рубашек сшила ему рубашечки и поддевала под грубые, холщовые.
Игрушек тоже покупать не позволялось, я из тряпок шила сама кукол, из картона делала лошадей, собак, домики и проч.
Как все это со временем по воле же Льва Николаевича изменилось!
1864. ЖИЗНЬ МОЯ В ЯСНОЙ С ВАРЕЙ И ЛИЗОЙ
Помню, в ту же осень мы читали вслух роман Диккенса "Наш общий друг", а Лев Николаевич читал нам вслух Moliere'a и очень им восхищался, а мы весело смеялись, слушая прекрасное чтение Льва Николаевича, и нам было очень весело25. А то иногда он, к нашей большой радости, читал нам из "Войны и мира" только что написанные им места, о чем и поминала в своем дневнике племянница Варя26.
Как хорошо и содержательно мы жили в эту осень. Лев Николаевич пишет моему брату: "Точно только теперь начался наш медовый месяц!" И дальше: "Как мила Соня с своими двумя малышами"27.
Сам же он работал любимую и успешную работу -- роман "Война и мир", я переписывала ему усердно и охотно; вне дома развлекала его охота. Так как нельзя было беспокоить больную руку28, Лев Николаевич брал с собой племянниц девочек в санях, брал собак и выгонял зайцев, позднее уже стреляя их из саней.
Иногда на меня и на девочек находило такое молодое веселье, что мы начинали танцевать, и я учила их. Варя пишет в своем дневнике:
"25-го декабря 1864 года. Соня учила нас сегодня вечером танцевать мазурку и польку-мазурку; я совсем выучилась польке-мазурке и долго экзерсировалась в зале".
По вечерам мы часто сидели втроем, и я долго беседовала с милыми девочками. Они это очень любили, и Варя пишет даже в дневнике:
"Я очень люблю, когда Соня рассказывает. У нее всегда есть что-нибудь новое рассказать".
А Лев Николаевич иногда брал гитару у своего лакея Алексея Степановича и, плохо аккомпанируя себе, шутя пел: "Скажите ей, что пламенной душою..." и т. д.
1865. СВЯТКИ И МАСКАРАД
Варя и Лиза долго еще прожили у нас эту зиму. Лев Николаевич диктовал им, т. е. Вареньке "Войну и мир", так как сам еще плохо владел рукой. Я переписывала, возилась с двумя детьми и хозяйничала. Когда наступило Рождество, нам очень хотелось, чтобы девочкам было празднично, и мы затеяли маскарад самого первобытного, деревенского характера. Жил у нас в то время дворником -- настоящий карлик. Безобразный, с огромной головой, коренастый и с большим юмором в речах и характере. Мы решили нарядить и его; и вот сделали короны золотые, достали красные шали и нарядили карлика царем, а дворовую Машу, дочь повара Николая -- царицей. Они шли первой парой. Затем Вареньку одели французским зуавом; Сережу, сына няни Марьи Афанасьевны, нарядили маркитанкой. Лизаньке устроили костюм маркиза, напудренного, что очень ей шло. Ее дамой была девочка, Душка, одетая маркизой.
Лев Николаевич заиграл на рояле марш, и ряженые торжественно вошли парами в маленькую столовую. Веселил всех карлик, по прозванию Мурзик, плясал и сказки рассказывал, и пел, и всякие прибаутки пускал в ход. Помню я еще скотника-немца, который, прямой как палка, весь вечер вальсировал с своей немкой-женой, точно это были две механические фигуры.
Накупили к этому вечеру всяких угощений, приготовили сладкие напитки и пустили в столовую еще много дворовых и баб. Первая плясунья и запевала была разбитная и веселая баба Арина Хролкова. Где она -- там и оживление, бывало. Она и теперь жива, в 1906-м году.
Начались песни, русские пляски, толклись весь вечер в маленькой столовой, а я сидела в уголке, как сейчас помню, в нарядном шелковом платье из Москвы, и меня все это дикое, непривычное веселье -- совсем не веселило. Зато девочки были в восторге, а тетенька Татьяна Александровна и сестра Машенька радовались на них и на привычный им деревенский праздник.
Вот еще выписка из дневника Вареньки об этом вечере, когда после пляски начали играть в разные игры:
"Лучше всех игра бить по рукам. Когда пошли бегать да бить так, что на всю комнату щелкало, тут даже и большие не утерпели; первый подошел Келлер, потом Сережа, потом уже подкрались мамаша с Левочкой, и пошла работа: кто ударит покрепче, мы даже били обеими руками, и когда дело доходило до Финогеныча (карлик-дворник), тут уже все приходили в азарт и в восторг. Левочка кричал: "Берегитесь! берегитесь!" -- все принимали руки, потому что карлик бросался как какой-нибудь хищный зверь, и уж беда тому, кому достанется от него; он раз даже попал Арине чуть не в лицо. Последняя игра была в жгуты".
Сойдя вниз, в детскую, я отпустила няню Марию Афанасьевну посмотреть на пляски и маскарад. В детской было тихо; горела лампада и был полумрак. Я взглянула в обе кроватки, где спали мои дети, Сережа и Таня, и перекрестив их обоих, стала о них молиться с такой нежностью и умилением, которое только мать может знать и понимать. Этот мир детской мне был более приятен, чем мир веселья, мне чуждого, наверху.
Приехавшему на это веселье Сергею Николаевичу, который в начале вечера тоже нарядился каким-то тирольцем, так понравился маскарад, что он выпросил устроить и еще один, 6-го января. Обещал, что он привезет тогда и своего сына Гришу и Келлера, и мальчиков Брандт. Варя и Лиза тоже желали этого, и мы согласились.
6-го января испекли два пирога с бобами, и боб попался мальчику Мите Брандту (соседи из Бабурина); он выбрал царицей Вареньку, их так и нарядили царями; нарядили разных дворовых детей и взрослых, и ждали из Тулы Сергея Николаевича с своей компанией. Наконец, слышим колокольчики, и вскоре буквально ввалилась, внося морозный воздух, целая толпа людей.
Тут были и какие-то два музыканта с круглой гитарой и, кажется, скрипкой. Учитель Келлер нарядился великаном, испугавшим всех, мальчики были паяцами и еще чем-то. Наряжались у меня в комнате, и потом, когда все собрались, началось такое шумное веселье, что у меня разболелась с непривычки голова, особенно когда стали зажигать бенгальские огни, и я опять ушла в детскую. Так продолжалось до третьего часа ночи. Странный был случай в этот вечер. Сидит сестра Марья Николаевна в комнате тетеньки и следит за пасьянсом. Тут же и тетенька на своем синем, жестком диване, и Наталья Петровна, и я сзади на кресле. В столовой и гостиной музыка, песни, пляска. Варя и Лиза в восторге, Сергей и Лев Николаевич на них радуются. Вдруг Машенька резко оборачивает назад голову и говорит с досадой: "Кто это меня по плечу ударил?" Я говорю: "Что ты, Машенька, бог с тобой, никто к тебе и не подходил". Она не верит, говорит, что глупые шутки. Насилу я ее убедила, что ей показалось.
И потом, из письма, полученного вскоре после этого, мы все узнали, что Валерьян Петрович, муж Марии Николаевны, умер именно в тот день и час, когда Мария Николаевна почувствовала удар по плечу, один, в своем Рязанском имении29.
Все гости-ряженые остались ночевать и пробыли еще несколько дней, веселясь, катаясь и доставляя мне больше хлопот, чем радости. Неопытная в деревенской жизни, я не умела распорядиться в нашем маленьком тогда доме о постелях, ночлегах, еде и проч., и это стоило мне больших усилий.
ОХОТА В НИКОЛЬСКОМ
Всю осень в Никольском Лев Николаевич охотился; а то в октябре мы опять для охоты поехали в Покровское, к Машеньке, и он затравил там лисицу и зайцев и радовался этому. Пригласил он раз и меня на охоту с гончими и борзыми в Никольском. Поставил меня с двумя борзыми на опушке леса и дал свору борзых на веревке. Собаки рвались, я едва их держала. Стою, смотрю, слушаю. Вдруг гончие погнали с лаем и визгом прямо на меня. Беру лорнет, неловко левой рукой, правая же едва держит уже рвущихся изо всех сил борзых. Смотрю -- мягкими шагами, тихо выходит из леса лисица. Увидав меня, она останавливается. Не зная правил охоты, необходимости выждать, я страшно взволновалась и пустила собак. Лисица мягко повернула хвостом и ушла опять в лес.