Когда ему передали ружье, он выступил вперед; его старое красивое лицо выражало суровую решимость, глаза сверкали гневом. За спиной у нас шуршали шкуры и трещали жерди палаток: их поспешно разбирали перепуганные женщины, укладывавшие вещи. А вокруг собирались мужчины кутене, готовясь защищаться и защищать своих. Они хорошо знали, что не могут тягаться с пикуни, которые были гораздо многочисленнее. Но стоило только взглянуть на кутене, приготовившихся к бою, увидеть упрямые взгляды и сжатые губы, чтобы знать наверное: они будут стоять до конца.
Во главе быстро скакавших к нам пикуни ехал молодой воин по имени Олененок. Я его очень не любил, так как чувствовал, что он меня ненавидит. Впоследствии у меня с ним вышли серьезные неприятности. У Олененка было подлое жестокое лицо, безжалостное и коварное, и бегающие глазки. Потом мы узнали, что большинство людей в разгневанной толпе пикуни из-за суматохи и возбуждения не слышало объявления глашатая или выехало раньше, чем он прибыл в лагерь. Теперь они намеревались безжалостно расправиться с теми, кого сейчас считали своими врагами. Большое Озеро поспешил им навстречу. Он что‐то кричал и делал знаки остановиться. Но так как они не обращали на нас внимания, вождь пробежал еще дальше вперед и, наведя ружье на Олененка, воскликнул:
– Остановись или я буду стрелять!
Олененок неохотно сдержал лошадь и возмутился:
– Почему ты меня остановил? Эти собаки кутене оскорбили и обманули нас. Мы хотим отомстить.
Он попытался двинуться дальше, окликая следовавших за ним. Большое Озеро снова поднял ружье.
– Тогда целься в меня! – крикнул он. – Я теперь кутене. Целься, стреляй. Я даю тебе эту возможность.
Олененок не поднял ружья. Он продолжал сидеть на лошади и свирепо глядеть на вождя, затем повернулся в седле и, взглянув на толпу, которая подъехала к нему сзади, крикнул, чтобы они следовали за ним. Но уже среди воинственного отряда появились другие вожди пикуни, то угрожая соплеменникам, то уговаривая их вернуться в лагерь. Никто не выехал вперед, многие двинулись обратно, к своим палаткам. Олененок пришел в страшную ярость; он тыкал пальцем то в пикуни, то в кутене, ругаясь самыми скверными словами, какие только приходили ему в голову. Но несмотря на свой гнев и вызывающее поведение, он не делал попытки двигаться вперед. Наведенное на него ружье вождя и спокойный, холодный, упорный и ясный взор Большого Озера совершенно лишили Олененка уверенности.
Бормоча что‐то невразумительное, он наконец повернул лошадь и с мрачным видом поехал назад в лагерь в хвосте тех, кого несколько минут тому назад с таким азартом вел вперед. Вожди вздохнули с глубоким облегчением. Вздохнули и мы с Нэтаки, которая снова стояла рядом со мной.
– Какие упрямые головы у этой молодежи, – заметил Большое Озеро, – как трудно с ними управляться.
– Твоя правда, – сказал Видна Спина. – Если бы не ты, не твое твердое слово, то сейчас в прерии лежало бы много мертвых. Теперь мы отправимся в горы; возможно, не скоро встретимся.
– Да, – согласился пикуни, – нам лучше расстаться. Гнев наших молодых людей со временем остынет. Давай встретимся будущим летом где‐нибудь около этих мест.
Так и решили, и, пожав на прощание всем руки, мы покинули гостей. Прибыв в наш лагерь, Большое Озеро дал приказ немедленно сняться, и палатки стали поспешно разбирать. Он также дал указания группе Общества Друзей, которая служила, так сказать, полицией племени, не позволять ни одному из молодых людей оставлять лагерь ни под каким предлогом. Он боялся, что, отделившись от остальных, буяны все же нападут на кутене, которые уже вытягивались в длинную колонну, направляясь на запад по волнистой прерии. Немного позже выступили и мы, взяв направление на юг; на второй день после полудня пикуни разбили лагерь на реке Марайас, в нижнем конце долины Медисин-Рок, прямо против того места, где позже был построен форт Конрад и где сейчас реку пересекает железная дорога Грейт-Фоллс – Канада.
На самом краю нижнего конца долины, примерно в 100 ярдах от реки и у подножия поднимающегося здесь холма лежат образующие круг большие валуны, частично погрузившиеся в почву, – лежат до сих пор, если железнодорожные вандалы не взяли их для строительных работ. Диаметр круга равен приблизительно шестидесяти пяти футам. Отдельные валуны весят не меньше тонны. Кто и зачем уложил их здесь, я не смог узнать. У черноногих нет никакого предания об этом; они только говорят, что это «сделано предками» – аккай-туппи. Это, кстати, интересное слово. С ударением на первом слоге его точное значение «давнишние люди». Но если произнести его с ударением на втором, а не на первом слоге, то оно значит «много людей». Но в первом случае следовало бы добавить слово «сумо» – «время», которое обычно опускается, скорее всего ради благозвучия.
Хотя черноногие ничего не знают о круге из валунов, у них есть что порассказать о магическом камне. Он лежит рядом со старой, изборожденной волокушами тропой, приблизительно в трех милях выше по течению, у вершины холма на краю верхнего конца долины. В книге «Рассказы из палаток черноногих» приводится история о камне, который, стремясь отомстить за оскорбление, преследовал Старика и раздавил бы его в лепешку, если бы не своевременно подставленная дубинка. В какой‐то степени черноногие – пантеисты, они считают живыми многие неодушевленные предметы и поклоняются им. Этот камень – один из нескольких, которым черноногие приносят жертвы и молятся. Другой такой камень находится на холме у реки Ту-Медисин, близ старого русла реки Марайас и тропы к реке Белли. Это кварц с красными крапинами – красный цвет считается магическим, священным, – валун в несколько тонн весом. Он лежит на очень крутом песчаном склоне, открытом юго-западным ветрам. Ветер, постепенно перемещая песок, подрывает камень, и он мало-помалу оседает, сдвигаясь все ниже по склону холма. Хотя черноногие хорошо понимают причину этого движения, камень для них священен. Проходя мимо, они останавливаются и кладут на него браслет, ожерелье, несколько бусин или другое приношение и просят камень быть к ним милостивым, хранить их от всякого зла и даровать долголетие и счастье. В последний раз, когда я проходил мимо камня, на нем и вокруг него набралось не меньше бушеля [19] разных мелких приношений, они, вероятно, лежат и по сей день, если только их не прибрали белые поселенцы.
Через много лет после того дня, когда я в последний раз проезжал мимо священного камня, мы с Нэтаки пересекали долину Ту-Медисин в поезде новой железной дороги. Мы сидели в застекленной площадке заднего спального вагона, откуда хорошо была видна вся долина. О, какой унылый, пустынный вид! Не было уже сочной травы, даже полыни, которая когда‐то густо росла на равнине и на склонах холмов; не было великолепных старых тополей, зарослей ивы и вишни, окаймлявших реку. Нэтаки молча стиснула мне руку, и я видел слезы у нее на глазах. Я ничего не говорил, ни о чем не спрашивал. Я понимал, о чем думает жена, и сам чуть не заплакал.
Какая ужасная перемена!
Нет уже наших друзей, исчезли стада диких животных. Даже облик местности изменился. Удивительно ли, что мы испытывали грусть?
Глава ХIIIЖенщина из племени снейк
На нижнем конце долины напротив Медисин-Рок рукав реки Марайас, река Драй-Форк, соединяется с руслом основного течения. Весной рукав превращается в бурный грязный поток, но бо́льшую часть года это мелкая, а иногда и вовсе пересыхающая речка; вода в ее русле сохраняется лишь по глубоким ямам или там, где устраивают плотины прилежные бобры. Почему, ну почему я упорно пишу в настоящем времени? Как будто и сейчас там живут бобры! Но я не буду переделывать написанные строки.
На следующий день после того, как мы разбили лагерь у реки, предполагалась охота на бизонов в прерии за Медисин-Рок, где было обнаружено огромное стадо. Но Хорьковый Хвост и я предпочли отправиться на разведку вверх по рукаву Драй-Форк. В наших палатках лежало немало кожаных сумок с сушеным мясом; летние же шкуры бизонов нам не требовались, и конечно, мы могли в любое время и в любом месте добыть сколько угодно свежего мяса. Мы пересекли реку и проехали через речную долину, затем направились по широкой и глубокой, протоптанной дикими животными тропе, шедшей вверх по довольно узкой пойме рукава Драй-Форк; мы ехали, переправляясь то на ту, то на эту сторону. Нам попалось много бобровых плотин и несколько бобров, плававших в своих запрудах. Тут и там по берегу узкими полосами тянулись заросли ивы; иногда из них выбегал в сторону холмов белохвостый олень, вспугнутый нашим приближением. Встречались отдельные тополя, искалеченные, часто засохшие, со стволами, гладко отполированными бизонами, которые о них чесались. Еще здесь было множество гремучих змей: мы поминутно вздрагивали от раздававшегося рядом с тропой внезапного треска, которым пресмыкающееся предупреждает о себе. Всех увиденных змей мы убивали, если не считать одной или двух, успевших уйти в близкие норы.
По мере того как мы поднимались по долине, антилоп становилось все больше. Прерия между рукавом Драй-Форк и ближайшей к югу речкой в лощине Пан-д’Орей была одним из их излюбленных пастбищ в этой части страны. Увидев впереди стадо антилоп или бизонов, мы, если удавалось, объезжали его, поднимаясь по лощине в прерии; нам не хотелось, чтобы животные в панике разбегались перед нами, давая этим знать возможному близкому врагу о нашем присутствии и о том, куда мы направляемся.
Мы покинули лагерь не раньше восьми или девяти часов, много позже отъезда охотников на бизонов, и к полудню были уже далеко в верховьях Драй-Форк в двенадцати – четырнадцати милях от лагеря. К западу и востоку тянулся длинный, поросший лесом гребень; зелень прерывалась скалами песчаника. Мы направились к ним вверх по лощине. Доехав до подножия гребня, мы привязали лошадей к колышкам и, взобравшись на гребень, сели, чтобы осмотреть местность. Я взял с собой жареный филей антилопы и, развязав мешочек, разложил еду на плоском камне.