Недели за две до этого я как‐то сидел на набережной. Ко мне подошел незнакомец и сел рядом. Мы разговорились. Я сразу увидел, что это образованный и хорошо воспитанный человек; с первого же взгляда он мне понравился. Высокого роста, хорошо сложенный, с карими глазами и каштановыми волосами, он обладал приятным и открытым выражением лица, хотя несколько грустным. По-видимому, ничто не вызывало у него восторга. Он редко улыбался и никогда не смеялся. Часто он так погружался в свои мысли о чем‐то сокровенном – если судить по грустному выражению его глаз, – что совершенно не замечал окружающего. Я позвал его обедать в наш маленький дом, и он сразу понравился Ягоде. Очаровал он и наших женщин, обычно державшихся в стороне и очень чопорно в присутствии чужих. Вскоре новый друг стал проводить бо́льшую часть своего времени у нас, и весь наш дом не знал, чем бы ему угодить. Старая миссис Берри специально для него оборудовала превосходное ложе из бизоньих шкур со спинкой из ивовых прутьев. Женщина Кроу подарила ему красивые мокасины. Нэтаки и жена Ягоды для наших маленьких ужинов доставали самое лучшее из своих запасов пеммикана, сушеного мяса и ягод.
– Послушай, – сказал я однажды Нэтаки. – Я начинаю ревновать тебя к этому человеку. Вы, женщины, носитесь с ним куда больше, чем с Ягодой или со мной.
– Он очень грустный, – ответила жена, – и мы его жалеем. Что его мучит? Он потерял любимую?
Я не лучше нее знал, что мучит нашего приятеля, но было очевидно, что у него какое‐то горе. Мы никогда его не расспрашивали, даже не пытались узнать, как его зовут и откуда он. Этим жители Запада отличаются от жителей Востока. На Западе никогда не сплетничают, не стараются разузнать чужие секреты, не спрашивают человека о родословной. Ему просто дружески протягивают руку и обращаются с ним как со своим. Наши женщины прозвали его Кут-ай-ими – Никогда не Смеется. Так они всегда именовали его, говоря о нем между собой. Он долго не знал этого, да это и не имело значения. Он сообщил Ягоде и мне, что его фамилия… впрочем, для моего рассказа это неважно. Назовем его Эштоном. Он сообщил нам также, что живет в Бостоне и что на Запад приехал просто посмотреть, как здесь живут. Узнав, что женщины и я собираемся отправиться в лагерь, Эштон попросил разрешения поехать с нами. Мы, конечно, были рады. Он купил себе лошадь, седло, одеяло, ружье и разные другие вещи, необходимые для путешествия.
И вот однажды вечером мы вернулись в наш лагерь, в собственную палатку, которую мать Нэтаки снова поставила и обустроила к нашему приезду. Со всех сторон слышались песни и смех, дробь барабанов, приглашения на угощение. Женщины нажарили нам мяса, подали хлеб и чай, и мы с удовольствием съели этот простой ужин. Затем мы с Эштоном лежали на мягких ложах и курили; говорили мы мало. Я был абсолютно доволен. Мой друг, судя по его задумчивому и рассеянному виду, был мысленно опять на Востоке, за две тысячи миль отсюда. Женщины скоро вымыли посуду и вынули свое вышивание иглами дикобраза или бисером.
– Бабушка, – попросил я Женщину Кроу, – расскажи мне какую‐нибудь историю из далекого прошлого твоего племени.
– Хай! – воскликнула старуха. – Вы только послушайте его. Вечно он требует истории. Чтобы удовлетворить его, нам скоро придется их выдумывать, потому что почти всё, что мы знаем, он уже слышал.
– И подумай, какой эгоист, – пожаловалась Нэтаки, поглядывая на меня с шутливым негодованием, – наши истории он выслушивает, а нам своих не рассказывает.
Я был вынужден признать, что моя маленькая жена права, и обещал впоследствии рассказать несколько историй.
Тут Женщина Кроу, подумав немного, начала историю Бессердечной.
«Случилось это еще в те времена, когда моего деда не было на свете, да, задолго до него, потому что он говорил нам, что старики, от которых он слышал эту историю, сами узнали ее от своих дедов. История эта поэтому, несомненно, очень древняя.
Дело было весной. Народ, рассыпавшись по прерии, был занят выкапыванием белого корня [27], как вдруг налетела страшная гроза. До дома было далеко, поэтому занимавшиеся сбором корня, зная, что все равно вымокнут – побегут ли домой или останутся на месте, – просто сели, где стояли, накрылись плащами и стали ждать, пока пройдет гроза. Члены одной семьи случайно все оказались близко друг от друга, когда начался дождь, и сбились в кучу.
– Какой холодный дождь, – сказала мать, – я вся дрожу.
– Да, – согласился отец, – холодно. Сядьте-ка все потеснее вместе.
Так они сидели, и вдруг раздался удар грома, и прямо на них упала шаровая молния. С громким шумом она разорвалась и бросила их всех плашмя бесчувственных наземь. Так они и лежали – отец, мать, два сына и дочь, – и никто не смел прийти им на помощь, боясь, что разгневанный бог поразит и подошедших. Но когда гроза прошла, народ сбежался, чтобы помочь, чем можно, пораженным молнией.
Сначала думали, что они все мертвы. Действительно, четверо погибли, но дочь еще дышала. Немного спустя она села и, увидев, что случилось с ее родными, начала так горько плакать, что окружающие женщины заплакали вместе с ней, хотя никто из них не был ей родней. Отец ее был с детства сиротой, мать тоже, и теперь бедная девушка стала одинокой. Во всем лагере у нее не было ни одного близкого человека.
Мертвых похоронили добрые друзья, и многие из них звали девушку пойти жить к ним, но она отвечала всем отказом.
– Ты должна пойти к кому‐нибудь жить, – сказал ей вождь. – Нельзя, чтобы молодая женщина оставалась одна. Где ты будешь добывать себе пищу? И подумай, что скажут люди, если ты будешь жить самостоятельно. О тебе скоро начнут говорить дурно.
– Если обо мне будут дурно говорить, то с этим я ничего не могу поделать, – возразила девушка. – Со временем людям придется отказаться от своих дурных речей. Я решила так поступить и сумею не голодать.
Девушка продолжала жить в палатке родителей, одна в обществе своих собак. Женщины лагеря часто навещали ее, приносили мясо и другую пищу. Но ни один мужчина, ни молодой, ни старый, никогда не входил в ее палатку и не садился у ее очага. Один или два предпринимали попытки, но только по одному разу, так как девушка прямо сказала им, что не нуждается в обществе мужчин. Поэтому юноши смотрели на нее издали и молили богов смягчить ее сердце. Она была красивая и молодая, старательная и неутомимая труженица. Ничего удивительного, что мужчины влюблялись в нее, а в конце концов прозвали Бессердечной.
Один молодой человек, Высокий Вапити, сын главного вождя, так полюбил одинокую девушку, что почти помешался от страданий и тоски по ней. Он ни разу с ней не говорил, поскольку хорошо знал, что получит такой же ответ, какой она давала другим. Но он не мог удержаться от того, чтобы не попадаться изо дня в день ей на глаза. Если она работала на своем клочке земли, засаженном бобами и маисом, Высокий Вапити сидел поблизости на краю речного берега. Если она уходила в лес за дровами, он шел гулять в ту сторону и часто встречался с ней на тропе, но девушка всегда проходила мимо, опустив глаза, как будто не видит его. Часто по ночам, когда весь лагерь уже крепко спал, Высокий Вапити выходил крадучись из отцовской палатки, брал кожаное ведро, раз за разом наполнял его водой из реки и поливал грядки на делянке Бессердечной.
Рискуя жизнью, он один уходил охотиться в прерии, где постоянно бродили сиу. Утром, когда Бессердечная, проснувшись, выходила из палатки, она находила висящие перед пологом лучшие части туши и шкуры бизона или оленя. Народ толковал об этом, гадая, кто приносит Бессердечной подарки. Если девушка сама и знала, то совершенно не показывала этого и всегда проходила мимо юноши, как будто и не подозревала, что такой человек существует на земле. Кое-кто из низких и дурных людей подло намекал, что неизвестный покровитель щедро вознаграждается за свои труды. Но они всегда встречали отпор, так как у девушки было много друзей, убежденных в ее порядочности.
На третье лето одинокой жизни девушки племена манданов и арикара поссорились. Начались столкновения, отряды отправлялись в походы, чтобы красть друг у друга лошадей, убивать и скальпировать всех, кого могли захватить на охоте или в пути, вдали от защиты, даваемой деревней. Положение для народа сложилось очень тяжелое. Оба племени долгое время жили в дружбе. Мужчины манданы женились на женщинах арикара, у многих мужчин арикара были жены из манданов. Ужасно было видеть, как в лагерь приносят скальпы, может быть, твоих родственников. Но что могли сделать женщины? Они не имели голоса в советах и боялись высказать свои мысли. Но не так вела себя Бессердечная. Каждый день она ходила по лагерю, громко разговаривая, чтобы мужчины ее слышали, и ругала их за злобность, справедливо доказывая, что оба племени в итоге ослабеют и не смогут сопротивляться общему врагу – сиу. Бессердечная подходила даже прямо к вождю и ругала его, и ему приходилось молча отворачиваться: не мог же он вступать в пререкания с женщиной, но и заставить ее закрыть рот он тоже не мог, ведь она была сама себе хозяйка.
Однажды ночью большой отряд арикара сумел проделать отверстие в окружавшем деревню частоколе. Они проникли через отверстие внутрь и начали выводить лошадей. Кто‐то, однако, обнаружил врага к поднял тревогу. Разыгралось большое сражение, во время которого манданы выгнали налетчиков в прерию и вниз, в лес у реки. С обеих сторон было несколько убитых; в деревне и горевали и радовались. Арикара отступили в свою деревню. К вечеру Бессердечная спустилась в лес за дровами и в густой ивовой рощице нашла одного из неприятелей, тяжело раненного молодого воина. Стрела пронзила ему пах, и он потерял много крови. Он так ослаб, что едва мог говорить и двигаться. Бессердечная воткнула в землю вокруг него ивовые прутья, чтобы спрятать его получше.
– Не бойся, – сказала она ему, – я принесу тебе пить и есть.
Она поспешила назад в свою палатку, взяла сушеного мяса и емкость с водой, сунула их под плащ и вернулась к раненому. Он напился и поел принесенной пищи. Бессердечная промыла и перевязала рану. Потом девушка снова покинула его, приказав лежать тихо, и обещала вернуться ночью и взять его к себе в палатку, где она будет ходить за ним, пока раненый не поправится. У себя в палатке она заранее устроила для молодого воина угол, отгородив одну из постелей большой шкурой бизона. Кроме того, девушка частично прикрыла отверстие для выхода дыма и повесила шкуру поперек входа, так что внутри палатки стало совсем темно. Заходившие к Бессердечной иногда женщины не догадались бы, что здесь кто‐то спрятан, в особенности враг, – в палатке, в которую три лета не входил ни один мужчина.