– Я знал, что мой дух-покровитель не оставит меня без помощи, – объявил он вдруг днем со счастливым смехом, – и вот видишь, путь, которым мы пойдем, теперь ясен. Мы смело въедем в лагерь и направимся к палатке великого вождя Три Медведя. Я скажу, что наш вождь послал меня, чтобы предупредить о движении к гровантрам военного отряда. Мол, мы сами видели следы на речных отмелях. Тогда гровантры станут стеречь своих лошадей, устроят неприятелю засаду. Будет большое сражение, сумятица. Все мужчины бросятся в бой, и тут‐то настанет мой час. Я позову Пикс-аки, мы сядем на лошадей и улизнем.
Всю ночь мы ехали быстро и на рассвете увидели широкий темный разрез, рассекающий равнину, – там текла Миссури. Накануне вечером мы перебрались через Джудит и теперь продвигались по широкой тропе, изборожденной глубокими следами волокуш и кольев для палаток многочисленных лагерей пикуни и гровантров, кочующих между великой рекой и горами к югу от нее.
Солнце стояло еще невысоко, когда мы наконец подъехали к окаймленной соснами долине реки и увидели внизу широкую и длинную низину в устье Джудит. Триста или даже больше белых палаток гровантров виднелись среди зелени тополевой рощи. Сотни лошадей паслись в долине, поросшей полынью и кустарниками. Тут и там галопом скакали всадники, перегоняя табуны на водопой или ловя лошадей для очередной охотничьей вылазки. Хотя мы были еще милях в двух от лагеря, до нас уже доносился его неясный шум: крики, детский смех, пение, треск барабанов.
– Ну, – воскликнул Скунс, – вот и лагерь! Сейчас начнется страшная ложь. – Затем добавил более серьезным тоном: – Смилостивись, великое Солнце! Смилостивись, подводное существо, мое видение! [10]Помоги мне получить то, чего я здесь ищу.
Да, юноша был влюблен. Амур губит сердца краснокожих, так же как и белых. И – сказать ли? – любовь краснокожих, как правило, прочнее, вернее.
Мы въехали в лагерь, провожаемые изумленными взглядами. Нам показали палатку вождя. Мы слезли с лошадей у входа, какой‐то юноша взял их под уздцы, и мы вошли. В палатке было три-четыре гостя, с удовольствием закусывавших в этот ранний час и куривших. Вождь жестом пригласил нас сесть на почетное место, на его ложе в глубине палатки. Он был массивный, грузный мужчина, типичный представитель племени гровантров («больших животов»).
Трубку передавали по кругу, и мы в свой черед затянулись несколько раз. Один из гостей что‐то рассказывал. Когда он закончил, вождь обратился к нам и спросил на чистом языке черноногих, откуда мы. В то время почти все старшее поколение гровантров бегло говорило на языке черноногих, но черноногие совершенно не умели говорить на языке гровантров. Язык последних слишком труден, чтобы кто‐нибудь, кроме родившихся и выросших среди их племени, мог ему научиться.
– Мы приехали, – ответил Скунс, – с Желтой реки (Джудит), из местности выше устья Теплого родника (Уорм-Спринг). Мой вождь Большое Озеро посылает тебе этот подарок, – юноша вынул и передал длинную плетенку табака, – и просит тебя курить с ним, как с другом.
– Так, – сказал Три Медведя, улыбаясь и откладывая в сторону табак, – Большое Озеро – мой друг. Мы будем курить с ним.
– Мой вождь поручил мне также передать тебе, что ты должен как следует стеречь своих лошадей, потому что наши охотники обнаружили следы военного отряда, направляющегося в эту сторону. Мы сами – этот белый, мой друг, и я – тоже напали на их следы. Мы видели их вчера утром на реке выше по течению. Там двадцать или даже тридцать человек пеших. Может быть, сегодня ночью и, уж конечно, не позже следующей ночи они нападут на ваш табун.
Старый вождь задал много вопросов; он интересовался, какого племени может быть этот отряд, где именно мы видели следы и тому подобное. Скунс отвечал как мог. Затем нам подали вареное мясо, вяленое спинное сало бизона и пеммикан, и мы позавтракали. Пока мы ели, вождь разговаривал с другими гостями. Скоро они ушли – как я предположил, сообщить другим новость и подготовить внезапное нападение на участников предстоящего набега. Три Медведя объявил нам, что его палатка – наша палатка и что наших лошадей покормят. Внесли и сложили у входа наши седла и уздечки. Я забыл упомянуть, что Скунс спрятал свой драгоценный узел далеко от лагеря на нашей тропе.
После завтрака мы курили, а вождь задавал нам разные вопросы, касающиеся пикуни. Потом Скунс и я прошлись по лагерю и спустились на берег реки. По дороге юноша показал мне палатку своего будущего тестя. Старик Бычья Голова был знахарем, и жилище его снаружи покрывали символы особой силы, данной ему в видениях: изображены были черной краской два громадных медведя гризли, а под ними – круглые красные луны. Мы посидели у реки, поглядели на плавающих в ней мальчиков и юношей. Но я заметил, что мой спутник наблюдает за женщинами, которые все время подходили набирать воду. Очевидно, та, которую он так хотел увидеть, не появилась, и мы спустя некоторое время пошли обратно к палатке вождя. Позади палатки две женщины душили толстого четырехмесячного щенка.
– Зачем они убивают собаку? – спросил я.
– Тьфу, – ответил Скунс, скривившись, – это угощение для нас.
– Угощение для нас?! – повторил я в изумлении. – Ты хочешь сказать, что они собираются приготовить на обед собаку и думают, что мы будем ее есть?
– Да, гровантры едят собак. Они считают, что собачье мясо лучше бизоньего и вообще всякого другого. Да, они приготовят тушеное собачье мясо и подадут его нам в громадных мисках; нам придется есть его, иначе гровантры будут недовольны.
– Я к нему не притронусь! – воскликнул я. – Нет, ни за что не притронусь.
– Нет, придется его есть, если не хочешь превратить наших друзей во врагов. А то и, – добавил он грустно, – испортить мне возможность добыть то, зачем я приехал.
Пришло время, когда нам подали собачье мясо; оно казалось очень белым, и, право, запах не был неприятным. Но это было собачье мясо. Ни разу в жизни я не испытывал ни перед чем такого ужаса, как перед необходимостью отведать это блюдо, однако понимал, что должен это сделать. Я схватил ребрышко, решительно стиснул зубы, а потом проглотил бывшее на нем мясо, жмурясь и сглатывая раз за разом, чтобы оно не пошло обратно. И оно осталось у меня в желудке. Я заставил себя удержать его, хотя одно мгновение неясно было, что победит: тошнота или моя воля. Так я ухитрился съесть маленький кусок из поданного мне блюда, налегая на пеммикан с ягодами, служивший чем‐то вроде гарнира. Я был рад, когда обед кончился. Да, я был чрезвычайно рад; прошло много часов, пока желудок пришел в норму после такого угощения.
Предполагалось, что неприятель может появиться нынче ночью. Поэтому, как только стемнело, почти все мужчины лагеря взяли оружие и прокрались сквозь кустарники к подножию холмов, растянувшись цепью выше и ниже по реке и позади того места, где паслись их табуны. Мы со Скунсом приготовили и оседлали своих лошадей; он сказал вождю, что в случае если начнется сражение, он, Скунс, сядет на коня и присоединится к людям вождя. В начале вечера мой товарищ ушел; я посидел еще с час и, поскольку он не возвращался, лег на ложе, укрылся одеялом и, заснув скоро крепким сном, проспал до утра. Скунс как раз вставал. Позавтракав, мы вышли наружу и отправились побродить. Мой спутник рассказал мне, что ему удалось накануне вечером шепнуть несколько слов Пикс-аки, когда она вышла за дровами, и что она согласна бежать с ним, когда наступит время. Он был в превосходном настроении и во время нашей прогулки по берегу реки не мог удержаться от военных песен, которые черноногие распевают в минуты радости.
Ближе к полудню, когда мы вернулись в палатку, вместе с другими посетителями вошел высокий, крепко сложенный человек со злым лицом. Скунс толкнул меня локтем, когда вошедший сел напротив и мрачно уставился на нас. Я понял, что это Бычья Голова. Густые и длинные волосы знахаря были уложены в пирамидальную прическу. Некоторое время он разговаривал о чем‐то с Тремя Медведями и гостями, а затем, к моему удивлению, начал произносить речь на языке черноногих; говорил он, обращаясь к нам с неприкрытой ненавистью.
– Все эти россказни о приближении военного отряда, – заявил он, – сплошная ложь. Подумайте, Большое Озеро послал их сказать, что его люди видели следы отряда. Я, конечно, знаю, что пикуни трусы, но когда их много, они, наверное, все же пошли бы по следам и напали на врага. Нет, никаких следов пикуни не видели и никакого сообщения не передавали. Но я думаю, что враг проник к нам и находится в нашем лагере; он пришел не за нашими лошадьми, а за нашими женщинами. Прошлой ночью я повел себя как дурак: отправился подстерегать конокрадов. Ждал всю ночь, но никто не появился. Нынче ночью я останусь в своей палатке и буду подстерегать похитителей женщин, и ружье мое будет заряжено. Советую вам всем поступить так же.
Сказав свою речь, он встал и большими шагами вышел из палатки, что‐то бормоча – наверное, проклятия всем пикуни, в особенности одному их представителю. Старик Три Медведя с жесткой улыбкой проводил его взглядом и посоветовал Скунсу:
– Не обращай внимания на его слова. Он стар и не может забыть, что твои единоплеменники убили его сына и брата. Другие, – он глубоко вздохнул, – другие тоже потеряли братьев и сыновей в войне с вашим племенем, но мы все же заключили прочный мир. Что было, то прошло. Мертвых не вернуть, но живые будут жить дольше и счастливее теперь, после прекращения борьбы и взаимных грабежей.
– Ты говоришь правильно, – одобрил Скунс. – Мир между нашими племенами – хорошее дело. Я не хочу помнить сказанное стариком. Забудь об этом и ты и стереги своих лошадей, так как ночью, наверное, появится неприятель.
В сумерки мы снова оседлали лошадей и привязали их к колышкам около палатки. Скунс наложил свое седло на пегую лошадь и укоротил стремена. На своей лошади он намеревался ехать без седла. Он сказал мне, что Пикс-аки весь день просидела под охраной жен своего отца, женщин из племени гровантров. Старик, не доверяя ее матери из племени пикуни, не пустил Пикс-аки за дровами и водой для палатки. Я опять лег спать рано, а мой спутник, как обычно, ушел. Но на этот раз мне не пришлось спокойно спать до утра. Я проснулся от ружейной стрельбы в прерии и суматохи в лагере: люди с криком бежали к месту сражения, женщины перекликались и возбужденно переговаривались, дети плакали и визжали. Я выбежал к нашим лошадям, стоявшим на привязи, захватив ружья, свое и Скунсово. У него была отличная винтовка системы Хокена, подарок Гнедого Коня, заряжавшаяся большими пулями (32 на фунт). Впоследствии я узнал, что старик Бычья Голова один из первых выбежал спасать своих лошадей, когда началась стрельба. Как только он покинул палатку, Скунс, залегший неподалеку в кустарнике, подбежал к ней и окликнул свою любимую. Она вышла, за ней следовала ее мать, несшая несколько мешочков. Через минуту женщины подошли к тому месту, где я стоял. Обе они плакали. Мы со Скунсом отвязали лошадей.