Речь ее прервалась рыданиями.
– Пойди поговори с ним, – продолжала она, обращаясь ко мне, – он с тобой очень считается и послушает тебя. Отговори его от этой безумной затеи.
Я пошел в их палатку и застал Куницу еще в постели. Он лежал, опершись на локоть, и уныло глядел на огонь.
– Не говори мне ничего, – начал он, прежде чем я успел открыть рот. – Я знаю, зачем ты явился: жена прислала тебя уговорить меня не играть, но я не намерен сдаваться. Я не могу бросить игру, пока не верну все, что потерял.
– Но послушай, – возразил я, – ты же можешь проиграть еще больше, если будешь продолжать. Можешь даже потерять все, что у тебя есть, ведь Скользнувшая Стрела, говорят, самый искусный из игроков. Подумай только, чем ты рискуешь. Какой был бы позор остаться нищим, без лошадей для перехода с лагерем на новое место, даже без верховой лошади для жены.
– Ну, этого уж не случится, – сказал Куница уверенно. – Всех лошадей я не проиграю. Нет, ты напрасно тратишь слова. Я должен снова сразиться с ним и уверен, что выиграю. Я помолюсь, сделаю жертвоприношение. Мне необходимо выиграть.
К полудню завыл юго-западный ветер, играть в кольцо и шест было невозможно. Вторую игру не полагалось устраивать днем, это запрещал старинный обычай, иначе участникам угрожало несчастье. Но вскоре после захода солнца Куница и Скользнувшая Стрела возобновили игру в палатке Тяжелого Верха. Собралась большая толпа зрителей. Каждому хотелось подбодрить Куницу, которого любили так же сильно, как презирали его противника. Жаворонок пришла к нам в палатку и сидела с Нэтаки, пытавшейся подбодрить подругу разговорами и байками, чтобы отвлечь ее от тяжелых мыслей. Но Жаворонок постоянно повторяла:
– Я чувствую, случится что‐то ужасное.
Время от времени она выходила и стояла, прислушиваясь, около палатки, где шла игра; затем возвращалась и рассказывала нам, как идет состязание.
– Еще одну лошадь проиграл, – говорила она. – Уходят наши лошади одна за другой.
Один раз она принесла известие, что Куница одну отыграл.
– Но он ее лишится в следующую партию, – сказала она в заключение с безнадежным выражением и расплакалась.
– Да пойди же туда и прекрати это! – умоляла меня Нэтаки. – Сделай что‐нибудь, заставь их покончить с игрой.
Я пошел – совершенно не представляя себе, как поступить, убежденный, что усилия безнадежны, но все‐таки пошел. В палатке было полно народу, но мне очистили проход, и я нашел свободное место в самой глубине, поблизости от игроков. Заметив меня, Куница нахмурился и покачал головой, как бы говоря: «Оставь меня в покое». И действительно, в присутствии толпы я чувствовал себя бессильным: я понимал, что не могу ни уговаривать товарища, ни советовать ему прекратить игру и отправляться домой.
Сбоку около Скользнувшей Стрелы лежала кучка маленьких выкрашенных в красное цилиндрических палочек, служивших фишками; каждая палочка соответствовала одной выигранной им лошади. Я посмотрел на кучку перед его соперником и насчитал семь палочек. Значит, у Куницы осталось всего семь лошадей.
– Сейчас сыграем на две головы, – сказал он и выбросил на землю между собой и противником две палочки. Тот положил рядом столько же, и Куница взял кости: одну красную, а другую с черными полосками. Оба затянули песню; зрители присоединились к ним, отбивая такт на краю ложа. Манипулируя косточками, Куница ловко перебрасывал их из одной руки в другую, туда-сюда, туда-сюда, затем засунул руки под плащ, закрывающий колени, перекидывая косточки под ним. Когда песня кончилась, он внезапно протянул оба кулака к своему противнику, не моргая глядя ему в глаза. Подняв сжатую правую руку с вытянутым указательным пальцем, Скользнувшая Стрела хлопнул ею по ладони левой руки; указательный палец его был направлен на левый кулак Куницы. Тот неохотно разжал его, и все увидели кость с черными полосками. Наш товарищ проиграл, и теперь у него оставалось только пять лошадей. Он взял фишки, сосчитал и снова пересчитал, разделил на кучки по две и три, по две и одну, потом, соединив палочки вместе, заявил:
– Последние. Ставлю пять лошадей.
Скользнувшая Стрела улыбнулся жестокой, зловещей улыбкой; его злые глазки засверкали. Глаза сидели необычайно близко на его узком, как лезвие ножа, лице; большой, очень тонкий нос загибался, как совиный клюв, над узкими губами. Индеец напоминал чертика, которого изображают на банках ветчины с острыми приправами [33]. Скользнувшая Стрела ничего не сказал в ответ на повышение ставки, но быстро выложил пять фишек и взял кости. Снова зазвучала песня; набрав полную грудь воздуха, противник Куницы запел громче всех, скрещивая и разнимая, поднимая и опуская руки с выставленными крючком указательными пальцами. Наконец он потер ладони одну о другую, разжал их, и мы увидели кость с черными полосками, которая переходила с одной ладони на другую с такой быстротой, что наблюдающие путались, уверенные, что кость осталась в той руке, где ее видели в последний раз, и тут же обнаруживая, что игрок как‐то перебросил ее в другую. Вот эта‐то уловка и обманула Куницу; как только песня закончилась, он указал на правую руку игрока, и оттуда полетела в его сторону проигрышная косточка.
– Что же, – сказал Куница, – у меня еще есть ружье, палатка, седло, военный наряд, одеяла и шкуры бизона. Я ставлю все это против десяти лошадей.
– Значит, десять лошадей, – согласился Скользнувшая Стрела, выкладывая десять фишек, и снова начал манипулировать косточками под звуки возобновившейся песни.
Но на этот раз пели не так громко, а кое-кто и совсем замолчал – то ли потому, что последняя необычная ставка вызывала слишком острый интерес, то ли желая выказать свое неодобрение, – да и те, кто пел, делали это не от души. И как обычно, Скользнувшая Стрела выиграл, после чего разразился громким злым смехом. Куница вздрогнул, как от холода, и запахнул плащ, собираясь уходить.
– Приходи ко мне завтра, – сказал он, – и я передам тебе все, лошадей и все остальное.
– Подожди! – воскликнул Скользнувшая Стрела, вставая с места. – Я дам тебе еще один шанс. Я дам тебе возможность отыграть обратно все потерянное. Ставлю все, что я у тебя выиграл, против твоей жены.
Все присутствующие в изумлении прикрыли рот рукой: послышались возгласы глубокого искреннего ужаса и неодобрения. «Собака!» – проворчал кто‐то. «Дай ему по голове!» – крикнул другой. «Выброси его вон!» – требовали кругом.
Но Скользнувшая Стрела не обращал внимания на крики. Он сидел, небрежно собирая и пересчитывая фишки, с прежней жестокой улыбкой на лице и со злым огоньком в глазах. Куница опять вздрогнул, встал и направился кругом палатки к выходу. Там он остановился и застыл неподвижно, как в трансе. Неужели он может хотя бы подумать о таком предложении? Я тоже встал и подошел к нему.
– Идем ко мне, – позвал я, – идем в нашу палатку. Твоя жена ждет тебя там.
– Да-да, иди! – говорили другие. – Иди к нему.
Но Куница стряхнул мою руку со своего плеча и быстро вернулся на свое место.
– Начинай! – крикнул он своему противнику. – Сыграем. Сыграем на нее, – и полушепотом добавил: – На нее и еще на кое-что.
Может быть, Скользнувшая Стрела не слышал окончания фразы, а если и слышал, то не показал виду. Он подобрал кости и затянул песню, но никто не присоединился к пению, даже Куница. Глядя на ряды угрюмых, мрачных лиц, уставившихся на него, Скользнувшая Стрела стал запинаться, но кое‐как допел до конца и протянул вперед сжатые кулаки. На мгновение наступила напряженная тишина. Груди вздымались, глаза сверкали: если бы стремление могло убивать, Скользнувшая Стрела умер бы на месте. Я сам, несмотря на воспитание, испытывал почти непреодолимое желание броситься на Скользнувшую Стрелу, вцепиться пальцами ему в горло и задушить. Несколько человек приподнялись с места, и я видел, как их руки крепко сжимают рукоятки ножей. Куница смотрел врагу прямо в глаза так долго и с таким значительным выражением, что напряжение стало почти невыносимым. Два раза он поднимал руку, чтобы показать, какую сторону выбирает, и оба раза не мог решиться. Наконец он указал на левый кулак и получил результат – не меченную косточку!
Несколько зрителей вскочили на ноги; раздались крики: «Убей его, убей!» Люди обнажали ножи. Тяжелый Верх потянулся за карабином. Но Куница жестом потребовал, чтобы все сели на свои места; выражение его лица было настолько спокойным, грозным и решительным, что толпа повиновалась.
– Приходи завтра, – сказал он выигравшему, – и ты получишь всё.
– Нет, – возразил Скользнувшая Стрела упрямо, – нет, не завтра. Я возьму палатку, шкуры, одеяла и женщину сейчас, а лошадей завтра.
– Тогда идем, пусть будет по-твоему.
Непонятно почему, мы позволили им выйти из палатки в ночную темноту. Никто не последовал за соперниками, никто не произнес ни слова. Все мы чувствовали, что вот-вот наступит развязка. Но кое-кто из тех, кто стоял снаружи, все же пошли за игроками, и конец этой истории разыгрался при свидетелях. Жаворонок находилась во время игры за палаткой, слышала, как ее назначили последней ставкой, слышала, чего потребовал победитель, и убежала домой. Немного спустя почти так же быстро туда отправился и Куница; за ним следовал человек, выигравший все его имущество. Они вошли в палатку, за ними последовали два-три человека.
– Вот она! – воскликнул Куница, указывая на ложе, где лежала его жена, с головой накрытая шкурой бизона. – Вот она, – продолжал он, – но ты не прикоснешься к ней. Я убью тебя, я принесу тебя в жертву здесь, при ней.
Слова эти и страшное выражение его лица так парализовали Скользнувшую Стрелу, что тот даже не пытался защищаться, а лишь закричал:
– Пощади, пощади меня! – и опустился на землю раньше, чем Куница бросился на него и несколько раз глубоко вонзил нож ему в шею и грудь.
Мы, сидевшие в палатке и ожидавшие сами не зная чего, услыхали крики умирающего и бросились вон, сорвав на бегу шкуры покрова палатки с колышков. Когда я прибежал на место, все уже было кончено. Скользнувшая Стрела лежал мертвый рядом с очагом. Куница стоял над ним, глядя на свою работу с по-детски довольным выражением лица.