– Подумай, как несчастна эта тень. Даже если ей позволят отправиться на Песчаные Холмы, она все‐таки будет несчастна. Все они там печальны – люди, ушедшие от нас; они живут ненастоящей призрачной жизнью. Поэтому я и не хочу умирать. Там так холодно, безрадостно, и твоя тень не сможет меня сопровождать: тени белых не могут войти в жилище мертвых черноногих.
Я ничего не ответил, и немного спустя она продолжала:
– Скажи мне, правда ли то, что Черные Плащи рассказывают о будущей жизни? Может ли быть, чтобы хорошие люди, индейцы и белые, отправились наверх на небо и вечно жили там счастливо с Создателем мира?
Я не мог не поддержать жену.
– То, что говорят наши священники, написано в их старинной книге. Они в это верят.
– Да, – сказала она, – они верят в это, и я тоже. Мне приятно верить в это. Туда открыт доступ и индейцу; мы все равно будем вместе, когда наша земная жизнь кончится.
Как и раньше, мне нечего было ответить, но я вспомнил строки старого мастера палаточных дел [37]:
И много узлов я распутал в пути,
Но узел судьбы… и концов не найти.
Но как же прекрасно иметь веру! Тот, у кого она есть – простая и безусловная вера наших предков, – что ж, для того рай начинается прямо здесь, на Земле.
Лето шло, и забота о пище стала для пикуни очень серьезной. Нам говорили, что страдают и северные племена. Агент по делам черноногих в своем ежегодном отчете Министерству внутренних дел жаловался на варварство своих подопечных, на их языческое поклонение чужим богам, но помалкивал о телесных нуждах индейцев. «У меня нет ничего для вас, – говорил он вождям. – Ведите ваших людей туда, где бизоны, и следуйте за стадами».
Настал август. Пикуни передвинулись вниз по реке ближе к нам, и пока охотники гонялись по прерии за антилопами, вожди совещались с Ягодой, обсуждая планы на зиму. В конце концов было решено перейти в район реки Джудит, где, как считали индейцы, бизонов еще много и где, конечно, не меньше прежнего вапити, оленей, бобров и волков. В сентябре выступили из форта и мы – Ягода, Женщина Кроу, Нэтаки и я – и через неделю встали лагерем на реке Джудит, всего в одной-двух милях выше устья Уорм-Спринг-Крик. В форте Бентон мы наняли еще двух рабочих, с чьей помощью скоро сколотили бревенчатые домики и сложили несколько грубых очагов. Мы расположились в самой середине большой тополиной рощи, защищенной от северных ветров. Рядом текла река, в то время изобиловавшая крупной жирной форелью. Как было условлено, туда пришли и поставили свои палатки пикуни; часть племени бладов тоже перекочевала с севера и присоединилась к нам. Около форта сошлось много охотников, и хотя в непосредственной близости от нас бизонов было мало, но на расстоянии одного дня пути на восток они паслись большими стадами. Что касается оленей и вапити, то округа прямо кишела ими.
В верхнем течении Уорм-Спринг-Крик стояла скотоводческая ферма, возникшая в предыдущем году. Управлял хозяйством человек по фамилии Брукс, а принадлежало оно крупной фирме, ведущей большую торговлю в Хелине, фортах Бентон и Маклеод; она также владела торговым пунктом при управлении агента по делам черноногих; из этого района пикуни и ушли на поиски дичи. Кажется, в то время это была единственная скотоводческая ферма во всей обширной области между горами Хайвуд и рекой Йеллоустон. Впоследствии эта поросшая густыми травами область кормила сотни таких ферм. А потом пришли овцы и опустошили пастбища. Охотники прежних времен заплакали бы, увидев нынешние голые прерии и холмы. Я даже не хочу на них смотреть, предпочитая помнить прерии такими, какими видел их в последний раз, до того, как весь край опустошили стада быков и овец белых поселенцев. Подумать только, сколько столетий эти холмистые прерии давали пропитание бродившим по ним бесчисленным стадам бизонов и антилоп и сколько еще столетий так могло бы продолжаться, если бы не жадность белых. Я, как и индейцы, считаю, что белый человек – ужасный разрушитель. Он превращает покрытые травой прерии в бурые пустыни; леса исчезают, и только почерневшие пни указывают, где некогда находились зеленые прелестные рощи. Да что там, белый человек даже иссушает реки и срывает горы. А с ним приходят преступление, голод и нужда, каких до него не знали. Стоило ли оно того? Справедливо ли, что множество людей должно расплачиваться за жадность малочисленных пришельцев?
Только один раз за зиму я выбрал время для охоты, так как большую часть времени Ягода находился в разъездах. Мы с Нэтаки отправились охотиться, присоединившись к отряду Хвоста Красной Птицы, приветливого мужчины лет тридцати пяти – сорока. Палаток мы с собой взяли мало, но народу было много, и мы передвигались налегке. Бизонов мы обнаружили к концу первого дня и разбили лагерь у истоков Армелс-Крик. Никогда я не встречал такого количества бизонов, как здесь. С ближнего холмика мы увидели, что прерия просто черна от них до самых обрывов у берегов Миссури и на восток до холмов у рек Биг-Крукед-Крик и Масселшелл, видневшихся вдали. К югу прерия упиралась в горы Мокасин, а на западе, в той стороне, откуда мы пришли, тоже паслись стада бизонов.
– Ха! – воскликнул Хвост Красной Птицы, подъехав ко мне. – Кто говорил, что бизоны почти исчезли? Все как прежде! Никогда не видел такого обилия зверей.
– Не забудь, что мы пришли издалека, чтобы встретить их, – возразил я, – и что в прерии на запад и далеко на север отсюда их нет совсем.
– Да, ты прав, но это ненадолго. Они, должно быть, временно перешли на восток, как уже случалось однажды, судя по рассказам отцов. Бизоны вернутся. Конечно, доброе Солнце нас не оставит.
У меня не хватило духу разрушить надежды Хвоста Красной Птицы и рассказать о тех обширных районах к востоку и югу, где уже больше нет бизонов, где даже антилопы фактически истреблены.
Хвост Красной Птицы предводительствовал отрядом, и охотники подчинялись его приказам. Мы подъехали к холму очень рано; осмотрев местность и расположение стад, наш командир решил, что нужно устроить погоню за одним стадом, находящимся на юго-западе от нас, так как оно побежит против ветра в ту же сторону и не потревожит пасущиеся в округе большие стада. Мы вернулись в лагерь, чтобы позавтракать и подождать, пока люди не оседлают своих лучших лошадей и не будут готовы к выезду. День выдался теплый; на земле лежал снег, но дул мягкий чинук, поэтому Нэтаки поехала с нами, как и большинство других женщин. Благоприятные условия местности позволили нам пристроиться к краю стада, раньше чем поднялась тревога. Животные понеслись, как и предсказывал Хвост Красной Птицы, на юго-запад, против ветра и вверх по пологому склону одного из гребней предгорий. Это было для нас выгодно, так как бизоны не могут бежать быстро на подъем, хотя при беге с холма вниз легко уходят от самой резвой лошади. Весь вес бизона сосредоточен в передней половине тела; их маленькие короткие задние ноги недостаточно сильны, чтобы придать значительную скорость ненормально широкой груди, громадной голове и тяжелому горбу, когда бизон бежит в гору.
Нэтаки ехала верхом на кобылке добродушного вида и более чем смирной, которую предоставил для этой поездки один наш друг из племени бладов. Всю дорогу от Джудит Нэтаки работала плеткой и давала кобылке всякие укоризненные прозвища, чтобы заставить ее идти вровень с моей более резвой и бойкой лошадью. Но как только мы приблизились к стаду и охотники врезались в него, поведение кобылки резко изменилось. Она встала на дыбы – Нэтаки едва сдерживала ее, натягивая поводья, – заплясала боком, изогнув шею и насторожив уши, а затем, крепко закусив удила, бросилась в погоню так же бешено, как и хорошо обученная охотничья лошадь. Собственно, она и была обученной для погони за бизонами охотничьей лошадью, но владелец и не подумал предупредить нас об этом. Кобылка Нэтаки оказалась даже более резвой, чем моя, и я забеспокоился, увидев, как она несет мою жену в море бешено мчавшихся мохнатых бизонов со сверкающими глазами. Тщетно я понукал свою лошадь: она не могла нагнать Нэтаки, и мои предостерегающие возгласы терялись в грохоте и топоте тысяч копыт. Вскоре я заметил, что Нэтаки и не пытается сдержать кобылу, а, наоборот, нахлестывает ее. Один раз жена оглянулась на меня и засмеялась; глаза ее сияли возбуждением. Мы продолжали скакать вверх по склону примерно с милю, затем рассыпавшееся стадо оторвалось от нас и понеслось вниз по другой стороне гребня.
– Что это тебе вздумалось? – спросил я, когда мы остановили наших взмыленных, тяжело дышащих лошадей. – Зачем ты подгоняла лошадь? Я очень боялся, что ты упадешь или тебя зацепит рогом раненый бизон.
– Видишь ли, – ответила она, – сначала я тоже испугалась, но потом мне понравилось скакать за ними. Ты только подумай, я хлестнула четырех бизонов своей плеткой! Мне хотелось только мчаться за животными все дальше и дальше, я не думала ни о норах барсуков, ни о риске упасть, ни о чем. Скажи мне, сколько ты убил бизонов?
– Ни одного.
Я не выстрелил ни разу. Я ничего не замечал, ничего не видел, кроме жены в самой гуще стада, и был более чем рад, когда погоня окончилась. Оглянувшись на склон гребня, мы увидели охотников и их жен, уже занятых работой над тушами убитых бизонов, усыпавших снег. Но мы‐то остались без мяса. Неудобно было возвращаться в лагерь без добычи, поэтому мы с Нэтаки проехали мили две в том направлении, куда ушло стадо, а затем свернули в горы. Наверху среди сосен попадались олени, а на открытых полянах паслись или отдыхали вапити, и мне посчастливилось убить жирную бездетную самку. Мы развели огонь, изжарили часть печени и кусок желудка, а потом, наскоро поев, поехали обратно в лагерь, захватив столько мяса, сколько удалось навьючить на наших лошадей.
Глава XXXIIУкрощение кочевников
На следующий день отряд опять устроил погоню. Все сулило успех. Солнце ярко светило и грело, поблизости паслось большое стадо бизонов, и мы выехали из лагеря в превосходном настроении. Я поменялся лошадьми с женой: хотя моя была в погоне несколько хуже кобылы Нэтаки, но хорошо чувствовала удила, и Нэтаки могла легко сдерживать ее. Въехав в стадо, я уже не обращал ни на кого внимания, а старался выбрать жирных коров, настигнуть их и убить. Я не нуждался ни в мясе, ни в шкурах, но с нами ехали охотники на плохих лошадях, и я намеревался отдать им добычу,