которую застрелю. Я продолжал гнать кобылку, даже когда она стала заметно уставать, и мне удалось уложить семь голов. Когда я наконец остановился, рядом никого не было. Оглянувшись, я увидел две группы индейцев; из самой большой, ближайшей ко мне, неслись горестные причитания женщин над умершим. Скоро и я узнал причину скорби: погиб молодой Мастер Стрел, а другой охотник, Два Лука, сломал ногу. Громадный старый самец, раненый и обезумевший от боли, вонзил рога в лошадь Мастера Стрел, вырвал ей бок и сшиб седока, упавшего на спины бежавших следом других бизонов; оттуда индеец скатился на землю, и его буквально растоптало бешено несущееся стадо. Лошадь Двух Луков попала ногой в нору барсука и сбросила седока на землю с такой силой, что сейчас он лежал без сознания с переломом правой ноги выше колена. Некоторые из лошадей женщин были впряжены в волокуши, туда и уложили мертвеца и раненого, после чего родственники отвезли их в лагерь. Охотники торопливо освежевали убитых бизонов, иногда забирая только языки и филеи, и затем тоже поехали назад к палаткам, в молчании, подавленные. В тот вечер не было ни угощений, ни гостей, ни песен. Вместо этого слышалось причитание женщин; мужчины с серьезными лицами сидели у очагов, курили и думали о бренности существования, изредка с похвалой упоминая покойного товарища и высказывая сожаление о его безвременном конце.
Мастера Стрел похоронили наутро, привязав тело в развилке ветвей большого тополя, и мы стали готовиться к переносу лагеря, на что ушел остаток дня; нужно было нарезать и высушить мясо, чтобы уменьшить вес грузов, снять мездру с многочисленных шкур и сложить их во вьюки. В лагере не было никого, кто умел бы лечить переломы, но мы сделали шины и перевязали сломанную ногу Двух Луков как сумели. На следующее утро лагерь снялся рано и двинулся к дому. Все спешили уйти из злополучного места, закончить несчастливую охоту, пока не случилось еще какой‐нибудь беды. Раненого уложили как можно удобнее на ложе, привязанном к жердям волокуши.
Во второй половине дня началась метель с сильным морозом; вокруг нас несло и крутило тучи мелкого снега. Несколько человек решили заночевать в первой же рощице, какая встретится, но остальные заявили, что не остановятся, а будут ехать всю ночь, пока не прибудут домой. Они боялись остановиться; опасение, что их постигнет какое‐нибудь ужасное несчастье, казалось страшнее слепящего снега и жестокого мороза, посылаемых Создателем Холода. Злые духи, рассуждали пикуни, кружатся около, они уже причинили смерть и страдания, и никто не будет в безопасности, пока не закончится охота и не будут сделаны жертвоприношения богам. Хвост Красной Птицы был в числе тех, кто предпочел ехать дальше. Мы с Нэтаки могли бы и остаться вместе с каким‐нибудь из семейств, свернувших в лесистую лощину, переждать бурю в палатке, но Нэтаки заявила, что ей совсем не холодно и не терпится вернуться в наш удобный домик.
– Мы сможем добраться к полуночи, – говорила она, – и подумай только, как приятно будет поесть у очага, а потом лечь спать в большой теплой постели. Ты за меня не бойся, я выдержу.
Ночь выдалась ужасная. Луну основную часть времени скрывали низко летевшие тучи и пелена снега. Мы просто вцепились в седла, отпустив поводья, и положились на лошадей, надеясь, что они будут держаться пути, который прокладывал Хвост Красной Птицы. Даже при желании мы не могли бы править, так как руки у нас онемели от холода и приходилось прятать их под плащами и одеялами, в которые мы закутались. Я ехал вплотную за Нэтаки, а она держалась позади предводителя отряда; семья Хвоста Красной Птицы следовала за нами. Иногда, оглядываясь, я видел семью нашего командира, но чаще их скрывал слепивший глаза снег. Хвост Красной Птицы и многие мужчины часто соскакивали с лошадей и шли или бежали рядом, тщетно пытаясь согреться, но женщины оставались в седле и дрожали; некоторые из них обморозили руки и лица. Когда до дому оставалось еще миль шесть-семь, Хвост Красной Птицы, шедший впереди своей лошади, провалился в занесенный снегом ручей. Вода была ему до пояса; она мгновенно замерзла на его легинсах, как только он выкарабкался из ямы. Но индеец не жаловался и продолжал упорно шагать по глубоким сугробам, пока мы не добрались наконец домой. Я еле слез с лошади, так я одеревенел, закоченел и замерз. Мне пришлось снять Нэтаки с седла и внести ее в дом. Был уже второй час: мы пробыли в пути около семнадцати часов! Я разбудил одного из рабочих, чтобы он принял лошадей, и мы забрались в постель, укрывшись несколькими шкурами и одеялами; от дрожи у нас стучали зубы. Но если вы когда‐нибудь основательно замерзнете, то попробуйте согреться именно таким способом. Под одеялами вам гораздо скорее станет тепло, чем если будете сидеть у камина и глотать горячие напитки.
Когда мы проснулись, было уже около полудня. Стало известно, что из нашего отряда пропала женщина. В неведомый момент этой страшной ночи она свалилась со своей лошади, и Создатель Холода взял ее. Тела так не нашли. Я рассказал Ягоде про то, что мы претерпели в этом походе.
– Ведь я предупреждал тебя, – заметил он, – и советовал не ездить. Человек, который может зимой оставаться у очага и бросает его, чтобы охотиться в прерии, несомненно тронутый. Да, сэр, он чистейшей воды дурак.
В сентябре на реке Катбанк нашли убитым человека по имени Чарлз Уолмсли, ехавшего из форта Маклеод в Бентон; Катбанк находится на полпути между этими фортами. Его фургон, сбруя и другие вещи были свалены в реку. Подозрение в конце концов пало на некоего Черепаху и его товарища Всадника, индейцев из племени блад, которые потратили несколько сот канадских долларов в форте Бентон на ружья и разные другие предметы, дорогие сердцу краснокожих. Оба жили в занятой бладами части лагеря близ форта, и шериф округа, узнав, где находятся подозреваемые в убийстве, выехал арестовать их; с собой он взял только помощника Джеффа Толбота. Может быть, в тех местах и встречались люди храбрее шерифа Джона Дж. Хили, но я таких не видал. Хили занимал пост шерифа не знаю уже сколько сроков подряд, и ему принадлежала выходившая в форте Бентон газета «Заметки» – первое периодическое издание в прериях Монтаны. До этого Хили торговал с индейцами, став одним из главных организаторов Хуп-Апа и северной торговли. То есть был одним из «шулеров, контрабандистов и преступников всех мастей», как окрестила подобную публику мисс Лот.
Хили и Толбот приехали на нашу ферму вечером, перед заходом солнца. Задав корму лошадям, они рассказали нам, зачем прибыли.
Ягода покачал головой.
– Будь я на вашем месте, – сказал он им, – я бы не пытался арестовать эту парочку здесь. У Черепахи куча родственников и друзей. Думаю, они будут драться. Лучше вернитесь в форт и прихватите нескольких солдат на подмогу.
– Плевать мне на него, хотя бы у него была тысяча родственников! – воскликнул Хили. – Я приехал сюда за этими индейцами и повезу их назад с собой, живых или мертвых.
– Ладно, – отозвался Ягода. – Если вам не терпится арестовать их, мы пойдем с вами. Но затея мне совсем не нравится.
– Нет, сэр, – возразил Хили. – Это мое дело, а вам, торговцам, не следует вмешиваться. Иначе индейцы обозлятся на вас. Идем, Джефф.
Хили и Толбот ушли, и мы минут пятнадцать провели в большом напряжении. Вооружив рабочих, мы с Ягодой взяли оружие сами и замерли в ожидании, что придется бежать на помощь, хоть и знали: случись что, мы явимся слишком поздно. И потом, что могут поделать несколько человек против большого лагеря разгневанных индейцев? Но пока мы с Ягодой обсуждали сложившееся положение, вдруг показались Хили и Толбот с обоими индейцами, надежно закованными в ручные кандалы. Одного они приковали цепью к опорному столбу лавки, другого – к бревенчатой стене на кухне.
– Вот! – воскликнул Хили. – Готово. Ну и устал же я. Нет ли у вас чего‐нибудь поесть? Я просто помираю с голоду.
Хили хорошо говорил на языке черноногих. Когда они с Толботом вошли в лагерь и спросили Бегущего Кролика, вождя бладов, их провели в его палатку. Хили изложил ему свое дело. Старый вождь сказал, что пошлет за подозреваемыми и Хили сможет поговорить с ними.
– Но, – добавил индеец, – я ни за что не отвечаю, если вы попытаетесь арестовать этих юношей и забрать с собой. Моя молодежь – народ буйный. Я не властен над ними.
Женщин, посланных позвать Черепаху и Всадника в палатку вождя, предупредили, чтобы они ничего им не говорили и не объясняли, зачем их зовут. Черепаха и Всадник вошли и уселись, ничего не подозревая. За ними пролезло еще несколько любопытных, чтобы узнать, по какому поводу вождя посетили белые. Хили начал задавать вопросы.
– Я ничего об этом убийстве не знаю, – заявил Черепаха, – и с тобой не поеду. Ни за что не поеду. Я буду отбиваться. У меня здесь много друзей – они мне помогут.
Едва он закончил говорить, как Хили, очень сильный человек, схватил Черепаху и защелкнул у него на руках кандалы. Толбот сделал то же самое со Всадником. Оба индейца пришли в бешенство; сидевшие тут же блады стали кричать в страшном возбуждении: «Не трогайте их!», «Мы их не отпустим», «Снимите с них железки, не то вам не поздоровится».
– Слушайте! – Хили предостерегающе поднял руку. – Вы меня знаете. Думаю, вы в курсе, что я вас не боюсь. Я должен забрать этих двоих с собой. И заберу. Если кто попытается помешать мне, то умру не я один. Вы знаете, как я стреляю; так вот, кое-кто из вас умрет раньше меня.
Шериф даже не вынул револьвер, лишь холодно и пристально смотрел бладам в глаза, а когда Хили бывал в гневе, взгляд его заставлял злоумышленников дрожать.
– Идем! – бросил шериф Черепахе.
И индеец как оглушенный машинально встал и последовал за ним. Толбот и второй индеец вышли следом.
В ту ночь все мы почти не спали. Поздно вечером пришел молодой пикуни и сообщил, что блады собираются освободить своих друзей. Одни предлагают напасть на торговый пункт, другие говорят, что лучше подстеречь шерифа с помощником на дороге.