Но Вульфу нужны были дополнительные доказательства. Поэтому он решил проследить за активностью одного двигательного нейрона в течение дня. В то время как солнце прочерчивало дугу на лондонском небосклоне, Вульф повторял свои действия: щипал, жег и гладил лапу мыши, все время концентрируясь на сокращении одного двигательного нейрона. В течение дня рецептивное поле нейрона значительно расширилось, а порог срабатывания резко снизился. Все было именно так, как ученый и предсказывал. И все же Вульф был обеспокоен. Может быть, все это явление вызвано тем, что травмы приводят болевые рецепторы кожи в состояние сверхчувствительности и быстрого реагирования? Вульф ввел местный анестетик в кожу вокруг поврежденной стопы и повторил свои тычки и ожоги. Даже при онемении поврежденного участка двигательные нейроны реагировали на все более широкие и слабые болевые раздражители. Нервы спинного мозга претерпели серьезные изменения. «В этот момент я вдруг понял, что передо мной не фиксированная нервная система с определенными свойствами, как тогда было принято считать. На самом деле нервная система менялась, и я был причиной этих изменений, поскольку наносил травму, – объясняет Вульф. – Тогда я смог доказать, что изменение нервной системы запускается перифирической травмой и после этого никуда не исчезает. Можно сказать, что нервная система запоминает травму». Так была открыта центральная сенсибилизация.
Последствия открытия Вульфа были ошеломляющими. Повторяющиеся травмы изменяли нервную систему так, что даже безобидные раздражители, например поглаживание мягкой кистью, могли вызвать болевую реакцию, причем с течением времени это происходило на все более обширных участках кожи. Если этот механизм применим к человеку, то он может объяснить боль, сохраняющуюся и распространяющуюся после медленно заживающей травмы. Возможно, источник боли находится не там, где ее ощущают люди – в спине, колене, шее, плече, где угодно, – а в перевозбужденных нервах спинного мозга?
Не теряя времени, Вульф поделился полученными данными со своим уважаемым наставником Патриком Уоллом. Реакция великого человека была не такой, на какую рассчитывал Вульф. «Он счел результаты интересными, но сказал, что они полностью противоречат его работе и я могу опубликовать их без его соавторства», – добавляет Вульф. Уолл просто не хотел ставить свое имя под статьей. Поэтому Вульф пошел на это в одиночку, представив работу в ведущий научный журнал мира Nature, указав на рукописи только свое имя, поскольку, по его словам, больше никто ему не поверил.
По крайней мере одной из причин всеобщего скептицизма было то, что, несмотря на множество ученых, занимающихся подобными исследованиями, никто не отмечал ничего подобного. Почему Вульф единственный столкнулся с таким феноменом, хотя эксперименты над мышами и двигательными нейронами проводились во многих других лабораториях? Ответ, как оказалось, кроется в этике. В соответствии с этическими нормами все мышки должны были быть обезболены, прежде чем исследователи приступали к работе со скальпелями и иглами. Но Вульф был сосредоточен на рефлексе и знал, что анестезирующие газы, необходимые для того, чтобы мышь уснула, действуют не только на мозг. Переносимые кровеносной системой, они попадают в спинной мозг и блокируют рефлекс сгибания – отведения. [30] Именно поэтому Вульф сделал своих животных децеребрационными – удалил им мозг, чтобы и соблюсти этические нормы, и сохранить рефлекс отведения. «Все изучали спинной мозг под общим наркозом, поэтому они подавляли явление, которое я открыл. Никто не смог его увидеть».
В конце концов журнал Nature опубликовал эту работу [31] в декабре 1983 года. Вульф, который сейчас является профессором неврологии в Гарвардской медицинской школе, был потрясен. «Я подумал: „Вот это да, у меня есть статья в Nature“. Мне казалось, я открыл что-то действительно важное». Но если он и ожидал признания, то этого не произошло. После публикации статьи Патрик Уолл получал сотни запросов на перепечатку от других ученых. «В течение следующего года, мне кажется, я получил три запроса, – говорит Вульф. – Сразу это не оказало никакого влияния». Новым идеям, конечно, требуется время, чтобы перестроить вселенную вокруг себя, и Уолл в конце концов передумал, с сожалением размышляя о своем решении не ставить свое имя на этой работе.
Год спустя он сказал, что это была самая большая ошибка в его карьере.
В центре Лонсестона на севере Тасмании находится ущелье Катаракт – заросшая деревьями расщелина в местной долеритовой породе, спускающаяся к изумрудной реке, которая расширяется между скалами и заполняется купающимися в жаркие летние дни. Есть и рукотворная эстетика: кованый железный мост, перекинутый через устье реки, и причудливые викторианские и эдвардианские дома, примостившиеся на менее обрывистых склонах у входа в ущелье. Собственно, сам Лонсестон изобилует великолепной старинной архитектурой, что делает его недвижимость востребованной для жителей материка. Отель Grand Chancellor, к сожалению, относится к другой категории. Он расположен всего в нескольких минутах ходьбы от ущелья и представляет собой пастиш 1980-х годов с фальшивой мансардной крышей и окнами и отголосками Стиля Людовика XV, нарисованными на облицовке. К счастью, Лорен отправилась в поездку не из-за визуальной привлекательности отеля, а чтобы пасмурным мартовским днем послушать выступление группы под названием «Революция боли». [32]
Группа «Революция боли» была основана в 2017 году профессором Лоримером Мозли, физиотерапевтом, ставшим ученым, которого психиатр Норман Дойдж назвал «одним из самых креативных ныне живущих исследователей, изучающих боль». [33] Миссия «Революции боли» заключается в расширении возможностей медицинских работников и широкой общественности в области новейших достижений науки о боли.
Один из способов сделать это – одеть группу экспертов по боли в розово-желтую лайкру и посадить их на велосипеды для участия в информационном туре – они едут по сельским дорогам Австралии, чтобы провести серию встреч с населением.
У Лорен в это время дела шли не очень хорошо. Боль сильно мешала ей жить. Женщина не могла работать и проводила дни, слушая подкасты с рассказами людей о боли. В ее голове, обычно очищаемой бодрой метлой физических упражнений, царила тревога, и она избегала людей. Ее правая рука была покрыта шрамами, и она не могла ее выпрямить.
«Когда на меня что-то накатывало, я хотела убежать, но не могла этого сделать. Я чувствовала себя в ловушке. Я каждый день смотрела на себя и видела, что мое тело не такое, как у других людей. В тренажерном зале все, кто толкал тяжести, держали руки в воздухе прямо. Мои были согнуты, и я чувствовала, что сломана».
Однако не все было так мрачно. Физиотерапевт заставлял Лорен ходить каждый день – сначала километр, а потом, если она чувствовала себя хорошо, чуть больше. Лорен делала растяжку, легкие упражнения с утяжелителями и занималась диафрагмальным дыханием, которое может облегчить боль [34], хотя и не совсем понятно как. В своих блужданиях по интернету она наткнулась на выступление Мозли, харизматичного и убедительного оратора, и решила отправиться в Лонсестон. Итак, Лорен, тело и разум которой были опустошены после четырехлетнего пребывания на карусели боли, прошла мимо аккуратной живой изгороди перед зданием Grand Chancellor и псевдодорическими колоннами его портика, вошла в фойе. И остановилась. Лорен охватила тревога: она не могла заставить себя зайти на семинар не зная, сколько людей может быть внутри. Но она не стала раздумывать. Лорен заметила женщину у справочной службы, которая, как выяснилось, была из «Революции боли». Ее кабинет был гораздо менее пугающим, чем просторное и шикарное помещение, где проходил тот семинар. В итоге они пообщались, в значительной степени затронув тему центральной сенсибилизации, и, пока Лорен слушала, а другие люди, страдающие от боли, толпились вокруг и делились своими историями, что-то изменилось.
«Эта женщина говорила мне: „Вы можете испытывать боль еще долго после того, как травма заживет“, – чего я до этого не понимала. Я не понимала, что могу продолжать получать болевые сигналы после того, как переломы срастутся».
Женщина разложила несколько ярко раскрашенных информационных листков, и Лорен изучила их. В них содержались мощные идеи. В одном из них объяснялось, что постоянная боль – это плохой индикатор повреждения мышц, мягких тканей и нервов. В другом говорилось, что боль – это «детектор опасности», который может включиться, когда опасность только воспринимается, но не существует. Еще одна листовка рассказывала о том, как с помощью правильных средств можно снизить интенсивность болевого синдрома. Эти сообщения нашли глубокий отклик у Лорен, и по мере того, как они впитывались в сознание, с души спадала тяжесть. «Это было большое облегчение. Я подумала: „Теперь я могу перестать искать диагноз. Теперь я могу вернуть себе контроль над ситуацией“. До этого контроль находился в чьих-то руках. Я все время ждала, что кто-то даст мне волшебную таблетку. Но я сама могла это сделать. Я могла помочь себе. Все просто совпало. Я подумала: „Да, это то направление, в котором я должна двигаться. Я устала от лекарств“».
Работая с психологом и эрготерапевтом, Лорен собрала целую армаду стратегий и приступила к работе. «Я узнала, что мое тело упорно посылает сигналы, потому что защищает меня, и нужно переучить его, чтобы количество сигналов уменьшилось. Моя роль заключалась в том, чтобы со временем попытаться ослабить чувствительность системы, добиться понимания того, что я не сломана».
Лорен продолжала идти, с каждым днем продвигаясь все дальше. Она изменила язык боли. Вместо того чтобы спрашивать: «Как сильно у тебя сегодня болит?» – ее партнер спрашивал: «Ты в порядке?» В плохие дни, когда боль усиливалась, Лорен использовала самовнушение: «Мое тело защищается, и это нормально». Она обращалась к своему телу напрямую: «Спасибо, что защищаешь меня, но сейчас мне это не нужно». Она использовала дыхательные практики, представляя, как боль – иногда в виде букв самого слова «боль» – покидает ее тело на выдохе. Лорен заняла позицию принятия, вспомнив слова своего терапевта: «Не борись с болью. Признай ее и работай с ней».