Однако все оказалось сложнее. «Как только пришло понимание, выяснилось, что это не так просто исправляется. Когда все стало ясно, я подумала: „Теперь я могу все исправить“. Я перестала принимать „Лирику“, пошла на пробежку, и боль усилилась. Я подумала: „О нет, это была ошибка“. Мне потребовалось время, чтобы смириться с тем, что этот процесс будет длиться долго. Можно впасть в уныние. Послание „Революции боли“ заключается в том, что выздоровление – это не прямая линия».
Родственники, друзья и коллеги с благими намерениями постоянно делали «полезные предложения». Может быть, обратиться к этому хирургу, к этому врачу; может быть, использовать альтернативные средства. Лорен решила написать письмо, которое отправила своей дочери, начальнику и друзьям: «Вот что со мной происходит. Мне нужна психологическая и физическая работа, чтобы восстановиться. Пожалуйста, примите участие в этом процессе».
В ходе лечения Лорен также получила множество сообщений от медицинских работников, причем некоторые из них были явно бесполезными. После стрессового перелома один из них сказал ей, что «переломы – это просто боль, сожалею». Лорен сказала: «Это настроило меня на то, что боли впереди будет еще много». Другой сказал: «Вы через многое прошли, эта небольшая травма не должна вас беспокоить». – «Это было пренебрежительно и заставило меня почувствовать, что я не должна жаловаться на свою боль». Но одно сообщение задело за живое. Оно звучало очень просто: «Ваша боль – настоящая». «Это было очень важно! Мне было так важно услышать это утверждение», – говорит Лорен.
Когда я впервые связался с ней, Лорен прислала мне несколько записей, чтобы объяснить, что с ней произошло, некоторые из которых я привожу здесь. Это был семистраничный документ в формате Word, который я решил просто быстро пролистать, поскольку знал, что вскоре возьму у нее интервью и услышу историю из первых уст. Поэтому в начале чтения я торопился и был немного нетерпелив, ведь мне казалось, что это должен быть шаблонный рассказ о травмах, рентгеновских снимках и визитах к врачу. К третьей странице я уже рыдал и тяжело дышал, стараясь дольше выдахать, чтобы успокоиться. Авария, разрушительные травмы, посттравматическое стрессовое расстройство – все это было тяжело воспринимать, но кое-что из воспоминаний о детстве Лорен подействовало особенно.
Лорен никогда не сомневалась, что родители любят ее, но слишком часто их не было рядом. В начальной школе мама и папа уходили еще до того, как она вставала с постели, а деньги на обед оставляли на скамейке. Лорен не помнит, чтобы когда-нибудь брала с собой в школу домашний обед, и это вызывало зависть у других детей, потому что у нее были деньги на столовую. Но Лорен смотрела на это по-другому. «Я так завидовала ребятам, у которых были собранные дома обеды, что однажды залезла в чью-то сумку и съела красивые бутерброды, за что меня наказали». Когда она училась в пятом или шестом классе, мама должна была забрать ее после спортивной тренировки, но так и не пришла. Кто-то, живший рядом со школой, заметил, что Лорен сидит там в 17:00, и позвонил ее родителям. «Когда мама подъехала, то вела себя так, будто ничего не произошло. Не было никаких извинений, меня просто подбросили до дома, и она вернулась на работу». А потом произошел инцидент с «Кто занял первое место?» после выпуска. «Как будто мои достижения были не самыми лучшими, а значит, неважными, хотя я знаю, что она никогда так не думала», – вспоминает Лорен.
Уверен, что я не одинок в воспоминаниях об отсутствующих родителях и в сочувствии к Лорен. Возникает соблазн сделать аккуратные психологические выводы. Жажда внимания родителей подстегивала все бо́льшие усилия Лорен быть замеченной, одобренной и любимой, что вылилось в почти навязчивую потребность в успехе. Спортивный триумф был связан с самооценкой Лорен, а неудача стала тем ужасом, который мог разрушить ее чувство собственного достоинства.
Боль представляла угрозу победам и ежедневным физическим упражнениям, которые были бальзамом для психики Лорен, и таким образом из нормальной и управляемой части выздоровления боль превратилась в сигнал опасности, который подпитывал сам себя.
Правдоподобно? Возможно, но эта теория, конечно, слишком упрощена, невероятно линейна и почти наверняка недоказуема. Однако становится все более очевидно, что центральную роль в сохранении боли, независимо от ее происхождения, играют внутренние установки. Например, «катастрофическое мышление», при котором боль воспринимается как серьезная угроза, имеющая мало шансов на разрешение, и является мощным предиктором хронической боли. Отсюда вытекает часть необычной истории Лорен, которая заставила меня задуматься.
Сейчас Лорен выздоровела. Она работает на полную ставку и даже совершила 700-километровый пробег «Революции боли» по сельской местности юго-восточной Австралии в марте 2020 года, выступала с рассказами о своем опыте перед аудиторией тех, кто испытывал то же, что и она. Ее история – это надежды и страхи, мечты и разочарования, проблески оптимизма и сокрушительные падения, на которые повлияли слова врачей, сообщения на листовке и даже звуки песни Сьюзи Кватро Can the Can, разносящиеся над декоративным садом. Все это по большому счету просто набор мыслей и чувств. И они обладают способностью усиливать или ослаблять боль. Но центральная сенсибилизация и комплекс факторов, влияющих на нервную систему, влекут за собой изменения в самих нервах. Поэтому возникает озадачивающий вопрос: действительно ли мышление может изменить вашу нервную систему? И если ответ «да» и результатом является боль, то может ли мышление изменить это обратно?
2. Кроличья нора самовосприятия (корректируя представление мозга о теле)
Выходные – это потрясающе, но часто они наполнены самыми скучными повседневными мелочами. Унылым субботним утром в марте 2011 года, в то время как бурые осенние листья опадали с платанов, окаймляющих улицы в Элвуде в Мельбурне, преподаватель по имени Карл сидел на полу своей спальни, решая проблему, ставшую для него приоритетной. Его кровать была старовата и стала до того шаткой и скрипучей, что, если Карл или его жена переворачивались во сне, она громко и без остановки скрипела и будила их. Задача починить ее поднялась в списке дел на первое место.
Карл – крупный парень. Ростом примерно 190 см, с задумчивыми темными глазами, коротко стриженными редеющими волосами, округлой козлиной бородкой и с лицом, выражающим что-то между серьезностью и спокойствием: оно было бы устрашающим, если бы Карл не разбавлял свою речь шутками, которые часто завершались хохотом. Достаточно сказать, что Карлу пришлось изрядно попотеть, чтобы опустить голову на один уровень с поперечными балками кровати, на которые он намеревался установить усиливающие кронштейны. Между человеком и кроватью было серьезное геометрическое несоответствие, и нужно было что-то делать.
«Большую часть дня я провел скрючившись, наклонившись, – вспоминает Карл, которому сейчас чуть меньше 50 лет. – Я стоял на коленях, потом приподнялся и тут же почувствовал, что у меня затекла спина. Я хотел пошевелиться, но было ощущение, что что-то застряло, и я заставил себя выпрямить спину. Я встал на колени, поднялся, почувствовал сильный хлопок и боль в ноге. Я подумал: „Это нехорошо“. – Боль нанесла свой удар за левой коленной чашечкой и была как будто электрическая, горячая и жгучая, как будто в ногу вбили гвоздь».
Он прошел обследование в отделении скорой помощи и был отправлен домой с обезболивающими препаратами, чтобы взять отпуск и отдохнуть. Но когда ситуация не улучшилась, Карл записался на прием к хирургу-ортопеду. Тот сказал: «Послушайте, я не хочу оперировать. Если немного отдохнуть, то все пройдет». Сложилось впечатление, будто он сказал, что Карл немного сглупил. Тем не менее Карл прислушался к совету и дал своему колену еще немного времени, но к августу ситуация стала ухудшаться. Он принимал сильные обезболивающие и испытывал проблемы с мочеиспусканием. У него онемела внешняя сторона левой ноги, а левая стопа перестала гнуться. «Я не хотел возвращаться к хирургу, наверное, из-за того, что он сказал в первый раз. Но потом понял, что попал в беду. Я едва мог дойти до туалета. Лучше не становилось».
Карл снова потащился к хирургу, который теперь взялся за дело и назначил МРТ спины. Результаты оказались плохими. Выпуклый диск в нижней части поясничного отдела позвоночника сдавливал нервы, контролирующие мочевой пузырь и обеспечивающие движение и чувствительность ног и стоп. По словам хирурга, была необходима операция. Выступающие кусочки диска нужно подрезать, чтобы уменьшить давление на нервы. К сожалению, из-за того, что анатомия спины не успела развиться настолько, чтобы облегчить жизнь хирургам, доступ к диску несколько затруднен. Часто для этого приходится вырезать костную крышу над спинным мозгом, образованную пластинками, которые соединяются между собой, образуя в поперечном сечении подобие готической арки. Устранение свода также позволяет снять давление с нервов, отходящих от спинного мозга и направляющихся к ногам.
Дата операции была назначена, и в сентябре Карлу была проведена ламинэктомия[22] и дискэктомия[23] на уровне четвертого и пятого поясничных позвонков. Как оказалось, состояние анатомического дефекта Карла было лишь предположительным, но подтвердилось под опытным взглядом хирурга после удаления мышц спины и вырезания дуги позвонка. «Он сказал, что это одна из самых тяжелых операций, которые он когда-либо проводил. Между диском и костью оставался один миллиметр или около того для прохождения нервов», – рассказывает Карл.
Операция прошла по плану, и Карла выписали домой. Но через полторы недели все снова пошло наперекосяк. Вернулась боль в задней поверхности бедра, отдающая в ногу ниже, – основной симптом сдавливания нерва.
Но уже удалена и часть диска, ущемляющая нерв, и костная капсула, покрывающая его. Так что же вызывало боль? Карл послушно вернулся к хирургу. «Он не хотел мне верить и говорил, что я паникую без причины, но я был очень настойчив», – вспоминает Карл.