ю и обезжизниванию. Эти процессы, будучи однажды запущенными, уже не прекращали в нем свою разрушительную работу. Таким был его способ обозначить: «Я не сошел с ума, но сам решил, что больше не являюсь человеком». Казалось, мое нарастающее плохое самочувствие укрепляло его веру в собственные силы. Мне уже доводилось слышать рассказы о жестоких преступлениях от тех, кто их совершил, но такой восторг при виде моего испуга был чем-то новым. Даже в клинике, специализирующейся на лечении серьезных психопатологий, мне никогда не приходилось сталкиваться с подобным поведением. Индивидуумы с крайне извращенным сознанием не реагируют так открыто, если только их патология не связана с множеством сопутствующих психозов и извращений. Позже я подробно остановлюсь на этих клинических определениях, мало знакомых неспециалистам.
Выйдя из этого противостояния, я был ошеломлен, опустошен и испытывал приступы тошноты. Тюрьму я покинул со стойким, буквально физическим ощущением того, что пообщался с дьяволом во плоти. У меня была острая потребность разделить с кем-то свой страх и прийти в себя.
Я поспешил к телефонной будке: мобильная связь тогда не была распространена. Позвонив нескольким друзьям, я сообщил им: «Только что я видел дьявола!» Я был совершенно сломлен.
Впервые у меня было ощущение, что я теряю жизненные силы, находясь рядом с больным, который старается меня их лишить. Жюльен пребывал во власти полного безумия и в то же время прекрасно контролировал взаимодействие со мной. Можно быть профессионалом, проведя экспертизу сотен преступников, но все равно есть две или три вещи, которые навсегда оставят след в вашей памяти. Это не обязательно будут самые жестокие эпизоды. Ими могут оказаться ситуации, в которых вы почувствуете собственное бессилие, когда столкновение с немыслимым затронет вас особенно глубоко. Не могу сказать, будет ли Жюльен преследовать меня до самой моей смерти, но знаю наверняка, что тогда случилось нечто вроде переломного момента. Похоже, и для меня настало время сделать малоприятное открытие. Что-то вдруг произошло с моим оптимизмом и уверенностью в разумности человеческого существования. Я по-прежнему считаю, что зло не всегда берет верх над добром, однако пережитый опыт изменил мой взгляд на человека. Вызвал ли у меня этот опыт сильнейшее желание узнать больше, выйти за рамки имеющихся знаний в психиатрии, понять, как было создано такое существо? Без сомнения.
Столкнувшись с ужасающими фактами, мы задаемся одним и тем же вопросом: зачем было это делать? Какова побудительная причина, придающая смысл всем этим безумным поступкам? Как бы хотелось иметь возможность крикнуть: «Эврика! Я наконец понял, почему возникает этот кошмар».
Но вопрос «почему?» лежит в области метафизики. Самый важный вопрос – «как?». Лишь получив на него исчерпывающий ответ, можно понять «почему?». Как Жюльен докатился до такого? Как неблагополучный подросток превратился в молодого преступника? Ему приходилось постоянно возвращаться к работе по расчеловечиванию себя, к тем способам сделать это, о которых я говорил ранее. Допустим, он действовал поэтапно. На первом этапе расчеловечивание состояло в том, чтобы расправиться с собственным питомцем и животными, обитающими в округе. Ему нужно на собственном опыте убедиться в том, что он на это способен, – избавиться от всех чувств, которые «захламляют» большинство человеческих существ. Речь идет – я настаиваю на этом – не об извращенной организации личности, а об извращенной защите. Жюльен погружен в бредовый процесс и некоторым образом стремится поддерживать постепенную девитализацию, которая, как он чувствует, функционирует внутри него. Чтобы освободиться от давящей тревоги, в которой он рискует раствориться, Жюльен должен овеществлять себя, овеществляя других. По завершении этого процесса он приступает к делу: подобно ему самому, жертва больше не живое существо.
Если обратиться к криминологическому определению, нужно убить по меньшей мере трижды, чтобы, с позволения сказать, заслужить ярлык серийного убийцы. На момент нашей встречи Жюльен совершил «всего лишь» два убийства. Он еще не принадлежал к зловещему клубу.
С другой стороны, его «дебюты» в преступной деятельности не предвещали появления профиля серийного убийцы «организованного типа». Когда мужчина нападает на женщин, обычно возникает вопрос о связи этого поступка с образом матери. Однако случай с Жюльеном все же особенный, поскольку он убил женщину и двух мужчин при разных обстоятельствах. Жюльен – душевнобольной, это не «классический» серийный убийца. Последний организован, убивает незнакомых с ним жертв, принадлежащих к одной и той же категории, принимает все меры предосторожности, чтобы его не арестовали. Жюльен лишает жизни незнакомую женщину, а затем пожилого господина, которого очень любит, в то время как серийных убийц характеризует именно безразличие к жертвам. Чтобы достичь такого безразличия, Жюльену требуется предварительная работа. В итоге он умерщвляет любимого кота и человека, к которому испытывает привязанность. Второе убийство происходит в условиях, напоминающих кошмар психотических преступлений[10], которые в основном направлены на близких или людей, вовлеченных в эмоциональные отношения с убийцей. Отрезать голову человеку, которого любишь, – это признак психоза. Во время беседы я отмечаю еще одно отличие от «организованных» убийц: Жюльен рассказывает о своих преступлениях. Он безумен и говорит такие слова, которые серийный убийца обычно не произносит. Жюльен пытается объяснить свои поступки, придать им смысл, какими бы невероятными они ни казались.
Благодаря Жюльену я задумался об одном фундаментальном механизме и попытался учитывать его при проведении экспертизы. Каким-то образом, словно ставя мир с ног на голову, человек, которого в детстве били, подвергали насилию в семье, ребенок, отвергнутый матерью, запиравшей его в туалете и проделывавшей над ним извращенные манипуляции, приобрел способность превращаться в холодное, бесчувственное, бесчеловечное существо. Это стало его лозунгом: первостепенной задачей – отрицать любые эмоции, любые чувства, навязывая другим девитализацию, которую он ощущал в себе. Кроме того, Жюльен провозглашал это расчеловечивание как выбор существования.
Это навело меня на мысль о радикальной перестановке. Именно она, как мне кажется, является сердцевиной извращенной защиты. Этот механизм становится жизненно необходимым: я больше не маленький ребенок, которого избивают, презирают и мучат, над которым всячески издеваются. Теперь я с упоением заставляю других пережить то, что испытал сам. Я больше не тот, кто покинут всеми, не тот, кого уничтожают и вынуждают страдать. Напротив, я тот, кто подчиняет. Я заново разыгрываю партию, но на этот раз сам сдаю карты. Я не только больше не испытываю бесконечных горестей, но и чувствую безграничное наслаждение, причиняя ближнему те же муки. Я становлюсь бесчувственным, мстительным, холодным, механическим убийцей.
Отсюда и весь этот парадоксальный процесс, превращающий пассивность в активность, беспомощность во всемогущество, страдания в победу, падение в триумф. Эта мысль явилась мне, будто яркая вспышка: создание системы защиты, позволяющей субъекту выбраться – по крайней мере, на короткое время до следующего убийства – из угрожающей ситуации.
Жюльен хотел создать образ бесстрастного индивидуума, полностью управляющего своими решениями. Именно он вел в danse macabre[11], которая разворачивалась во время нашей беседы. Его растерянность или замешательство проявлялись кратковременно, в виде внезапных всплесков. Это происходило при упоминании тех, кто сбежал из-под его контроля (он не достиг правильных «целей»); если ему казалось, что собеседник не придерживается его рационализированной системы объяснений; когда его прерывали во время длительного перечисления собственных деяний; когда возникал вопрос о безумии или бреде, мешающих работать его психике.
На первый взгляд Жюльена вполне можно принять за «классического» серийного убийцу, иначе говоря, – за извращенного психопата. Такой человек обладает целым комплектом развившейся в раннем возрасте психической нестабильности, многочисленными недостатками и мифоманической[12] конституцией. Ему свойственно совершение краж. Воспитатели заявляют о порочном сексуальном поведении такого ребенка и т. д. Жюльен постоянно выставлял напоказ свою извращенность, чтобы лучше скрыть беспокойство и лежащий в его основе процесс психотического разложения. Однако под этой маской эксперт мог распознать поражение психики, которое побудило этого человека перейти к преступным деяниям. Его сознание, где преобладали темы смерти и разрушения, было переполнено странными, жестокими, безумными, ненормальными, глубоко укоренившимися мыслями. Они стали частью его сатанинской системы, которой он твердо и безоговорочно придерживался. Для Жюльена все это было реальностью.
В отсутствие внутренней согласованности его поведение было хаотичным и имело характер импровизации. Холодный рационализм и претензия на контролирующую роль возникали только после некоего импульса, как производное движение. Преступные действия, судя по всему, отвечали его болезненной импульсивности, а затем следовали рационализированные оправдания. По итогам обследования можно было сделать вывод о том, что у Жюльена нет и следа тех параметров, которые указывают на «организованного» психопата: преднамеренность, выбор ситуаций, анонимность жертв, поддержание определенной адаптации к реальности. В данном случае речь шла, скорее, о немотивированных или парадоксальных действиях, описанных психиатрами как характерные для ранней деменции, – впоследствии ее назовут шизофренией.
Чтобы немного привести в порядок свой внутренний хаос и остановить поражение психики, Жюльен разделил мир надвое. Это поляризация тела, сердца и души, где доминирует манихейство