Огромное коричневое здание вокзала было похоже на приемник выпуска 1930 года. Мужчины с красными после сауны лицами торопливо шли вдоль длинных рядов заляпанных грязью автобусов. Время от времени раздавался неприятный скрежет зубчатых передач, и один из них срывался с места, чтобы нестись дальше по бесконечным дорогам страны.
В кассовом аппарате я разменял пятифунтовую банкноту и занял телефонную кабинку. Трубку сняли немедленно, как будто на другом конце провода сидели у телефона в ожидании звонка.
— «Стокманн»? — спросил я. Это был крупный универсам в Хельсинки, чье название даже я смог произнести.
— Ei, — ответил человек, снявший трубку. «Ei» значит «нет».
Я сказал «Hyvää iltaa», то есть «добрый вечер». Я долго тренировался в произношении этой фразы. Мой собеседник дважды сказал «Kiitos» — «спасибо». Я повесил трубку. На привокзальной площади поймал другое такси, ткнул пальцем в карту улиц, и шофер кивнул головой. Мы влились в дневной поток машин на Алексантеринкату и через какое-то время остановились у порта.
Было довольно тепло для этого времени года. Настолько тепло, что в районе гавани во льду были сделаны проруби, в которых плавали утки, но все-таки недостаточно тепло, чтобы ходить без меховой шапки. Если, конечно, вы не хотели, чтобы ваши уши отвалились и раскололись на мелкие кусочки.
Пара тележек, покрытых брезентом, обозначала место утреннего базара. На берегу морская пена смерзлась в грязные глыбы льда. Небольшая группа солдат и военный грузовичок ждали парома. Время от времени солдаты смеялись и, резвясь, толкали друг друга. Пар от их дыхания поднимался вверх, как дым над сырыми дровами.
По прорубленному во льду каналу подошел паром. Загудел, пуская пар, который протянулся новым шрамом в замерзающем воздухе, подчеркивая мокрую рану стылого неба.
Укрывшись за шпангоутом, я закурил сигару «Галуа» и наблюдал, как военный грузовик вползал на погрузочный пандус. На рыночной площади стоял человек с большой связкой воздушных шаров, наполненных водородом. Ветер подхватывал их, и шары раскачивались над продавцом, как ярко раскрашенный тотем, так, что он с трудом сохранял равновесие. Седовласый бизнесмен в каракулевой шапке коротко спросил о чем-то у продавца. Тот кивнул в сторону парома. Седой мужчина отошел от него, так и не купив шарика. Я почувствовал, как закачался паром под тяжестью грузовика. Раздался гудок, предупреждающий последних пассажиров, плеснула вода, и тупоносая посудина двинулась в путь, раздвигая гущу плавающего льда.
Седовласый мужчина присоединился ко мне на палубе. Это был крупный человек, чье тяжелое пальто только подчеркивало его габариты. Серая каракулевая шапка и меховой воротник хорошо подходили к его волосам, сливаясь с ними, когда он поворачивал голову в сторону моря. Ветер выдувал искры из его трубки. Он облокотился на поручень рядом со мной, и мы оба рассматривали огромные ледяные глыбы. Казалось, что кабаре тридцатых годов разбросали по этой гавани свои великолепные белые рояли.
— Извините, — сказал седовласый, — вы случайно не знаете номер телефона универсама «Стокманн»?
— 12-181, — сказал я, — если только вам нужен не ресторан.
— Номер ресторанного телефона я знаю, — сказал мужчина, — 37-350.
Я согласно кивнул.
— Зачем они все это затеяли? — спросил он.
Я пожал плечами:
— Кто-то в организационном отделе начитался шпионских романов.
Моего собеседника явно передернуло от слова «шпионские». Это одно из тех слов, которых следует избегать так же, как художники избегают слова «художник».
— Все мое время уходит на то, чтобы запоминать, что говорите вы и что говорю я, — пожаловался он.
— Мое тоже, — сказал я. — И возможно, мы все время говорим не то.
Человек с меховым воротником рассмеялся, и из его трубки вылетело несколько искорок.
— Итак, их двое. Оба остановились в гостинице «Хельсинки», и мне кажется, что они знают друг друга, хотя и не разговаривают.
— Почему?
— Прошлым вечером они остались в столовой вдвоем. Оба сделали заказ на английском языке и достаточно громко, чтобы услышал каждый из них, и все же они не представились друг другу. Два англичанина в чужой стране ужинают в одиночестве и даже не обменяются приветствием. Я хочу спросить, естественно ли это?
— Вполне, — ответил я.
Седовласый пососал трубку и кивнул головой, обдумав мой ответ и добавив эту информацию к своему опыту.
— Один примерно вашего роста, худощавый — килограммов семьдесят пять, тщательно бреется, голос четкий, держится и разговаривает, как армейский офицер. Ему примерно тридцать два года. Второй выше ростом, говорит громко с преувеличенным английским акцентом, лицо очень белое, часто смущается. Ему около двадцати семи лет, худой, весит, наверное…
— Хорошо, — прервал я, — картина ясна. Первый — человек Росса, из Военного министерства, второй — из Министерства иностранных дел.
— Мне тоже так показалось. Первый зарегистрировался под именем Сигера. Вчера вечером он распил рюмочку с вашим военным атташе. Второй называет себя Бентли.
— Вы хорошо поработали! — сказал я.
— Это самое малое из того, что мы могли бы сделать, — ответил он, неожиданно показав на замерзшее море. Кто-то возник на палубе за нашими спинами. Мы уставились на один из ледяных островков, как будто только что обменивались о нем впечатлениями. Подошедший неловко затоптался, привлекая внимание.
— Одна финская марка, — сказал он. Получил плату за проезд и вернулся в служебную кабину.
— Помимо этих понтеров из частной школы, имел ли Каарна контакты с другими иностранцами? — продолжил я разговор.
— Трудно сказать. Городок полон приезжих. Здесь американцы, немцы, даже финны… — Он в замешательстве повертел пальцами.
Из-за льдов появился остров Суоменлинна и на причале — группа людей, ожидающих следующего парома.
— Эти двое не навещали Каарна?
Мужчина отрицательно помотал головой.
— Тогда пора кому-нибудь сделать это, — констатировал я.
— Предвидятся неприятности?
Мы почти доплыли до места. Шофер уже заводил мотор армейского грузовика.
— Не беспокойтесь, — сказал я. — Это не такая работа.
Я проснулся в гостинице «Хельсинки» в 7 часов следующего утра. В комнату вошла официантка. Она поставила поднос около кровати. Две чашки, два блюдца, два кофейника, завтрак на двоих. Я повел себя так, будто в ванной комнате спряталась моя подруга. Официантка открыла ставни, и холодный северный свет ворвался в комнату. Когда она ушла, я высыпал в каждый кофейник по полпакета слабительного шоколада. Потом позвонил в бюро обслуживания. Оттуда пришел человек, которому я объяснил, что произошла ошибка. Кофе предназначался двум мужчинам внизу, в холле, мистеру Сигеру и мистеру Бентли. Я дал ему номера их комнат и одну марку. Затем принял душ, побрился, оделся и расплатился за гостиницу.
Я прогулялся, заглядывая в магазинчики, расположенные на первых этажах домов. Уборщицы наводили окончательный лоск на блестящие полы еще закрытых магазинов. Двое полицейских в меховых шапках завтракали в кафе «Колумбия». Я занял место у окна и посмотрел через площадь на железнодорожный вокзал Сааринен, возвышающийся над городом. Ночью шел снег, и дворники с лопатами расчищали автобусную остановку.
Я съел завтрак. Яйца и апельсиновый сок были замечательными, но кофе этим утром мне почему-то не хотелось.
В южной части Хельсинки, где живут и работают дипломаты, стоят тихие старомодные каменные дома. Припарковаться там не сложно. Каарна жил в одном из таких домов, сохранившем до сих пор следы бомбежек русских самолетов. Обстановка в вестибюле отличалась той сдержанной бесцветной элегантностью, которую создают сталь, стекло и гранит. Квартира Каарна находилась на четвертом этаже, номер 44. Небольшая светящаяся табличка рядом с кнопкой звонка гласила: Доктор Олаф Каарна. Я позвонил три раза. Я не договаривался с Каарна о встрече, но знал, что он работает дома и редко выходит из квартиры до ленча. Я еще раз нажал кнопку, подумав, что он, наверное, натягивает купальный халат и чертыхается. Ответа по-прежнему не было, и, посмотрев сквозь прорезь для писем, я смог разглядеть только темный журнальный столик, доверху заваленный почтой, и три закрытые комнаты. Тяжелая дверь неожиданно подалась вперед, распахнулась, и я чуть не полетел на коврик у двери. Снова нажав кнопку звонка, я на всякий случай придержал дверь носком ботинка. Когда стало ясно, что никто и не собирается подходить к двери, я быстро вошел в квартиру. Мельком глянул на груду писем, а затем осмотрел все комнаты. Кухня. Прибрана аккуратно, насколько возможно это сделать, не передвигая мебель. Гостиная, похожая на отдел «Скандинавский модерн» в большом магазине. Обжитым выглядел только кабинет. Книги стояли на полках вдоль стен, а на столе из соснового дерева были беспорядочно разбросаны бумаги. Пузырьки с чернилами и канцелярские машинки для сшивания бумаг использовались как пресс-папье. За столом — застекленный книжный шкаф с рядами толстых папок, аккуратно надписанных на финском. На подоконнике стояла подставка с пробирками, чистыми и использованными, а под ним — маленькое бюро с блоком марок, нож для вскрытия конвертов, весы, пузырек с клеем, пустая бутылочка из-под лака для ногтей и следы просыпанной пудры.
Журналиста я нашел в спальне.
Каарна был меньше ростом, чем можно было судить по фотографиям. Его шаровидная голова была слишком велика для такого тела. Лысая макушка блестела на фоне роскошного ковра. Рот открылся, обнажая неровные верхние зубы. Тело распростерлось поперек неприбранной кровати, один ботинок зацепился за изголовье, не позволяя телу соскользнуть на пол. Изо рта по носу стекала струйка крови, заливая глаза и растекаясь в центре лба отметиной, напоминающей кастовый знак у индусов. Бабочка в горошек завернулась под воротник, а белый нейлоновый лабораторный халат был заляпан сырым яйцом, еще скользким и свежим.
Каарна был мертв.
Пятно крови с левой стороны спины казалось черным кровавым пузырем под нейлоновым халатом. Окно в комнате было широко распахнуто. Кровь еще не свернулась и не застыла, хотя было холодно. Я внимательно осмотрел его коротко подстриженные чистые ногти, под которыми, как уверяют лекторы, мы можем найти массу подсказок. Под ногтями не было ничего, что можно было бы рассмотреть без электронного микроскопа. Если его застрелили через открытое окно, тогда понятно, почему тело отбросило на кровать. Я решил посмотреть, нет ли вокруг раны кровоподтека, но, едва взял его за плечо, тело начало падать — он еще не успел окоченеть — и свалилось на пол бесформенной кучей. Падение вызвало шум, и я прислушался, не отреагируют ли на это в квартире этажом ниже. Тут я услышал, как движется лифт.