Они остались в тамбуре, Лиза прижалась спиной к подрагивающей пластиковой стенке, а Вуди рядом привалился плечом. Когда они стояли так близко, невозможно было не заметить, что Лиза чуть выше его, и это огорчало ее дисгармоничностью. Ладно еще Пушкин с Натали перед зеркалом в Аничковом дворце на портрете кисти Николая Ульянова, восхитительная красота этой женщины искупала все… Но Лиза красавицей не была и сознавала это.
Тот же Пушкин написал будто о ней:
…Кругла, красна лицом она,
Как эта глупая луна
На этом глупом небосклоне…
Нет, кожа у Лизы была вовсе не красной, а очень даже чистой и светлой, а вот все остальное сходилось – плоское лицо, просто блин, а не лицо… И глаза такие же круглые, до того светлые, что издали глазницы кажутся пустыми. Это ей, конечно же, Вуди сказал… Ему даже в голову не пришло, как он ее ранит.
Даже ее глупость, и ту Пушкин угадал сквозь века. Совершенный идиотизм! А как иначе назвать нелепую надежду на то, что «домик хоббита» станет для них с Вуди тем шалашом, в котором воцарится рай? Он уже собрался притащить туда своего друга, какого-то Ваню. Только представил, видно, как тоскливо будет жить с ней под одной крышей…
Лизе с трудом удалось подавить вздох – почувствует ведь, их лица почти соприкасаются. Он хоть замечает это?! Зачем вообще поддерживает общение с ней, если не видит никакого – даже весьма отдаленного – будущего? Мог бы выйти из того поезда, что свел их в одном отсеке плацкартного вагона, и затеряться в толпе у Ярославского вокзала. И Лиза не нашла бы его никогда… Да и каким образом стала бы искать? В тот день ей были известны только его имя и новое прозвище, придуманное ею, ни фамилии, ни номера телефона.
Но Вуди сам поймал ее руку и затащил в кофейню:
– Хоть нормального пойла хлебнем…
Лиза встрепенулась – он не сказал: напоследок! Это что-то значит? Это что-то значит!
Продолжая болтать так же оживленно, как в поезде, они выпили кофе, обменялись номерами телефонов, и Лиза сразу нашла его в «телеге», чтобы уж точно не потерялся. Отправила селфи, которое сделала наспех, потом жалела о том, что поторопилась, надо было хоть причесаться… Но побоялась, что Вуди сорвется с места, нырнет в пучину Москвы, и столица поглотит его целиком. Навсегда.
В метро их сразу оттеснили друг от друга, но Лиза не запаниковала – они уже не потеряются. Издали поглядывала на его редеющую макушку, едва торчащую из-за плеча спортивного парня, и думала с нежным удивлением: «Некрасивый… Чем он меня зацепил?»
И до сих пор не понимала этого: само существование Вуди противоречило всему, что было созвучно ее душе, ее природе. Нелепым взъерошенным галчонком, который немелодично выкрикивает грубости и готов продолбить ей темя крепким клювом, он ворвался в ее мир, где Лиза разводила райских птиц, плодя их своей кистью с завидным упорством.
– Краси-ивое, – тянул Вуди, взглянув на ее очередную работу, и ухмылялся, не оставляя сомнений в том, как примитивно все, что она пытается сделать.
В такую минуту Лизе хотелось стукнуть его по лбу чем-нибудь гораздо тяжелее кисти… Но уже в следующую он так трогательно строил голубые глаза, что ее рука тянулась погладить лысеющую голову. Что у него с волосами? Кто теряет их так рано? Не в Чернобыле же родился, в Сибири…
Не хотелось думать, будто Вуди так держится за нее лишь потому, что они – земляки и только друг с другом могут вспомнить детство в родном Челябинске, перебрать названия улиц, за которыми мгновенно вырастают дома, расстилаются клумбы, распахиваются двери кафешек, доносятся обрывки фраз и смеха, возникают причудливые уличные скульптуры. Остальных знакомых невозможно было увлечь в путешествие по чужому для них городу… Лизе тоже в радость стали такие мысленные прогулки, но она надеялась, что не только этим интересна лучшему другу.
На этот раз она не позволила толпе разделить их в метро, ухватилась за крепкий локоть, и их внесли в вагон вместе. У Вуди поехал вверх левый уголок рта, что Лиза замечала каждый раз, когда оказывалась так близко от него. Он защищался насмешкой от возможного волнения, которое стремился не выдавать, или его и впрямь забавляла ее близость? И только…
– Самое приятное, что Прохор Михайлович…
– Это кто еще?
– Вуди, ну ты что?! Это же хозяин дома.
– Точно-точно. Имена вылетают у меня из головы. И что он?
– Он сказал, что пустит к себе в дом только интеллигентных ребят.
– Ну вот все и решилось! Мне там нет места.
– Глупости. Ты же отличник! И можешь вести себя вполне прилично. Если захочешь… Уж постарайся!
Его насмешливая физиономия исказилась кислой гримасой:
– Думаешь, оно того стоит?
Вздохнув, Лиза выбросила последний козырь:
– А знаешь, кем раньше был Прохор Михайлович? Работал в архиве Следственного комитета. У него наверняка в памяти уйма невероятных историй!
– Уйма, – причмокнул Вуди с удовольствием. – Только ты способна так сказать…
– А как бы ты выразился?
– До хрена! И не смей говорить фу…
– Фу!
У него заблестели глаза:
– Стой, а ты не врешь? Чувак и правда работал в СК?
– В архиве.
– Охренеть! Что ж ты сразу не сказала? Я хоть присмотрелся бы.
– Надеялась, что дом понравится тебе сам по себе…
– Вот теперь он мне уже нравится! Прям все больше и больше!
И Вуди задышал так часто, словно пустился в погоню, отчего Лизе захотелось зажмуриться от счастья: «Попался!» А он уже горячо шептал ей на ухо, чтобы не втягивать в разговор весь вагон:
– Это не домик хоббита, это логово сыщиков! Там же все пропитано криминальными тайнами… Как я сразу не почуял? Обалдеть можно! Позвони ему, как только выйдем, я готов сегодня же перетащить вещи.
– А Ваня? – напомнила она с надеждой.
Но ответ разочаровал ее и опечалил:
– Ну, само собой! Как же без Ваньки? Он обожает детективы!
Кто-то за ней следит…
Она поняла это, когда, оглянувшись в проулке, услышала, как внезапно затихли чужие шаги. А ведь обернулась машинально, еще ничего не подозревая, – инстинктивное движение… Удивление (страх в тот момент еще не родился) возникло, когда Полина никого не увидела позади, словно человек, идущий следом, накинул непроницаемую завесу. А невесомым не стал, и она слышала его движения, которые вечерняя тишина усиливала в несколько раз.
«Почему здесь так тихо?!» – у нее вдруг заложило уши, словно отсутствие звуков просочилось внутрь и закупорило слуховые проходы.
Лет в десять Полине вымывали серные пробки, мешавшие воспринимать звуки. Пробившись, они нахлынули живым потоком, вернув привычный мир… До сих пор помнилось, как радость, заставив ее подскочить на стуле, вырвалась громким смехом, не совсем уместным в кабинете врача. Мама сделала страшные глаза, ей такое поведение всегда казалось недопустимым. И Полина обычно помнила об этом, но в тот момент не удержалась, ведь уже вообразила, будто начала глохнуть, и это необратимо. Было страшно до того, что девочка тайком царапала ноготками стену в своей спальне. Почему сразу не пожаловалась маме?
Нет, она точно знала почему…
Мгновенье постояв в замешательстве, Полина не спеша пошла вперед: «Не бежать, только не бежать…» А под коленями подрагивало трусливое: «Скорей! Спасайся!» Так и хотелось свести лопатки, усеянные колкими мурашками, точно за ней следовал измученный жизнью крупный пес, готовый порвать в клочки без особой надобности, просто чтобы выместить накопившуюся злобу.
Ее мучительно тянуло повернуться… До того, что шея заныла, хоть рукой держи голову! И это самой казалось совершенно нелепым, даже подумалось: «Может, никого и нет позади? А звук чужих шагов был эхом моих собственных?»
Только они слышались и сейчас: осторожные, почти скользящие, не шаги, а шепот… Кто-то явно шел за ней. Следил.
«А говорила мама: носи с собой баллончик! – пронеслось в мыслях со злорадным отчаянием. От себя добавила: – Еще лучше – кирпич…»
Ее взгляд заметался вдоль стен старых двухэтажных домов, может, какой вывалился? Очень выручил бы… Воображение тут же развернуло перед ней несуществующий холст: она с кирпичом во вспотевшей от страха руке, с горящим взглядом и подогнувшимися коленями. О нет… Разве она может позволить себе предстать такой перед кем-то другим? Мама так хлестнула бы за такое – ремешком сумки, шарфом, что под руку попадется…
Повернувшись на ходу, Полина требовательно выкрикнула:
– Кто здесь?
Могло последовать что угодно… Тот, кто шел за ней по пятам, бросился бы наутек, слился с тьмой навечно или… до следующего вечера, что куда хуже. Или, напротив, рванулся бы к ней, если б его подстегнул риск быть пойманным. Схватил бы за горло, чтобы придушить крик, заставить замолчать, может, даже навсегда…
Кулаки уже сжались, хотя разве ей справиться с маньяком (если это он!), даже при ее немаленьком росте? Но двадцатилетняя девушка имеет преимущество только в беге, если убийца немолод, в поединке без специальной подготовки не выстоять… В надежде на будущие съемки Полина брала уроки сценического боя, но – как и все в кино! – это были не настоящие навыки, только их имитация. Она могла бы сыграть, как отбивается от убийцы, но, если тот сейчас вышагнет из уличного мрака, у нее попросту откажут ноги. Они уже слабеют с каждым шагом, в коленях возникает пустота, будто чашечки размякают…
Ненадолго усилившись, звук шагов опять затих, и внезапно Полина увидела его… Совсем не в той стороне, откуда ждала появления незнакомца, – так в ушах шумело, что перестала ориентироваться? Быстро повернулась к нему и чуть не вскрикнула от обиды: «Такой симпатичный! Зачем ему нападать в переулках? Он может очаровать любую…» Темные волнистые волосы, чуть удлиненные, лицо тонкое, интеллигентное, небольшие очки в тонкой металлической оправе… Может ли чудовище выглядеть так?
«Наверняка», – ответила она себе мысленно. Если покопаться в истории, легко выяснить: известные человечеству серийные убийцы ни у кого из знакомых не вызывали страх до того, как их поймали… В темноте его глаза кажутся черными – нехороший признак? Или на свету они перестанут вызывать страх?