Шекспир неуклюже шлепнулся на землю, а Топклифф схватил его за дорогую медвежью накидку и потащил, словно мешок с брюквой, к сгоревшему дому Шекспиру удалось встать на ноги и вырваться. Это не остановило Топклиффа, он бросился к Шекспиру, схватил его за загривок и поволок его, точно упрямого ученика, — но неожиданно замер.
Болтфут направил восьмигранное дуло своей заряженной аркебузы Топклиффу прямо в лицо.
Топклиффу хватило пары секунд, чтобы оценить положение, затем он рассмеялся и отпустил Шекспира. Он угрожающе стукнул серебряным наконечником своей трости по ладони.
— Я еще доберусь до тебя, Шекспир. Я буду пить твою кровь. Тебя тоже касается, Болтфут Купер.
С этими словами он прошел в дом.
Шекспира трясло от ярости. Он попытался почистить свою испачканную и порванную одежду, а затем направился вслед за Топклиффом. Болтфут остался снаружи, наведя дуло аркебузы на спутников Топклиффа, которые делали вид, что происходящее их совершенно не заботит.
В комнате на втором этаже Топклифф мгновение пристально рассматривал труп Бланш Говард, затем схватил ее за волосы и поднял голову, чтобы взглянуть в ее мертвое лицо.
— Кто она?
— Вы все узнаете, когда господин секретарь или Тайный совет сочтут нужным вам сообщить.
— Тайный совет! — Топклифф презрительно фыркнул и швырнул почти отделенную от тела голову обратно на кровать. Он повернулся к Шекспиру и ухватил его своими широкими ладонями за пояс. — Если бы мы слушали мнения Тайного совета, то нашим королем сейчас был бы испанец.
— Я знаю, что должен делать, Топклифф.
— Правда? Ты, Шекспир, мальчишка, который пытается заниматься мужским делом. Ты что, действительно считаешь, что я не знаю, кто она? Она из Говардов. Так, а теперь, листки!
— Бумаги?
— Мне донесли, что здесь были найдены листки. Отдай их мне.
— Листки действительно были, но теперь их нет. Я их сжег.
— Все?
— До единого, Топклифф.
Шекспир едва сдержался, чтобы не скрестить руки на груди, где он спрятал листок.
— Если я выясню, что ты мне солгал, тебе, Шекспир, не сносить головы. Мне известна одна маленькая тайна твоего отца. Может, и у тебя она есть? Не расходятся ли твои слова с делом?
Лицо Шекспира пошло пятнами.
— Ты ничего не знаешь о моей семье, Топклифф.
Но было ясно, что Топклифф что-то знает, и его слова обеспокоили Шекспира.
Он поступил на службу к Уолсингему, полагая, что новая религия, эта англиканская церковь, и есть истинная религия, что римская церковь, торгующая реликвиями, погрязшая в предрассудках, с инквизицией и сжиганием на кострах, была порочна. Будь он предан этой английской версии христианства, он мог бы жизнь за нее отдать. Но все же верность семье разрывала его: его отец, нарушая законы, по-прежнему тайно исповедовал католичество и не посещал приходскую церковь по воскресеньям. В случае с Топклиффом подобные сведения становились пороховым зарядом в руках играющего с огнивом ребенка. В любой момент об этом могло стать известно, что разрушило бы жизнь его отца, да и его карьера была бы под угрозой.
Топклифф сплюнул Шекспиру под ноги.
— Я знаю то, что знаю, а ты знаешь, что мне известно. И вот что я тебе скажу. Дело Говарда — дело королевы, и я буду им заниматься. Я знаю, что здесь произошло. Это сделал Саутвелл, этот женоподобный папист. Такие, как он, способны сотворить подобное с женщиной. Я найду этого иезуита Роберта Саутвелла и покажу тебе убийцу. Я собственноручно повешу его, кастрирую и выпущу ему кишки. Я умоюсь кровью из его сердца и повеселюсь от души!
Глава 3
На Темзе еще продолжался прилив, когда Шекспир подошел к расположенному выше по течению сразу за Лондонским мостом спуску к воде, куда причаливали оснащенные навесом лодки, развозившие пассажиров. Предупредив суетящуюся там толпу криком «По королевскому делу!», в ожидании лодки Джон вспомнил слова Топклиффа об отце, и его снова охватил страх. Да, отец Шекспира был оштрафован за неповиновение и действительно придерживался старых религиозных взглядов. Это привело к бесчисленным спорам между отцом и старшим сыном, и в итоге в их отношениях появилась трещина, залатать которую теперь было весьма трудно. Шекспира охватила волна безмерной печали. Он любил отца, но считал, что тот заблуждается, упрямится понапрасну и причиняет ненужные страдания семье.
Теперь Топклифф говорит, что упрямство его отца может каким-то образом отразиться на его сыне. Шекспир прекрасно понимал опасность подобных заявлений, даже намек на папизм мог послужить поводом к тому, что среди ночи к нему нагрянут персеванты из наводящего ужас отряда вооруженных до зубов вояк, действующих по приказу таких государственных людей, как Топклифф.
А как насчет предположения Топклиффа о том, что иезуит Роберт Саутвелл и есть убийца? Саутвелл действительно находился в розыске; возможно, он был самым разыскиваемым человеком во всей Англии, но разве это причина для того, чтобы считать его убийцей? Быть может, у Топклиффа были сведения, о которых Шекспир не знал.
Сев в лодку, Джон еще сильней ощутил зловонный запах реки: прибывающая с приливом вода несла фекалии и гниющие туши животных из Дептфорда, Гринвича и тех мест, что находились дальше по течению. Зато этот хороший полноводный поток быстро нес лодку вверх по течению Темзы к Суррею и Барн-Элмсу, загородному дому сэра Френсиса Уолсингема.
Уолсингем называл Барн-Элмс своей «бедной хижиной», хотя в действительности это был прекрасный особняк на излучине реки с большой площадью прилегающих земель, среди которых были как сады, так и фермерские угодья. Летом грандиозно вздымающиеся на сто футов ввысь вязы, давшие поместью имя, [9]укрывали дом и все вокруг причудливой пятнистой тенью. Зимой же, мрачные и голые, они напоминали черных воронов на пашне. Конюшни были особо примечательными: около семидесяти великолепных лошадей содержались в стойлах из кирпича — в таких рабочий люд и сам не побрезговал бы поселиться. С лошадьми занимались целый день, чтобы скакуны не утрачивали навыка ровного бега, искусный кузнец с подмастерьями работали не покладая рук, подковывая лошадей, а конюхи кормили, обслуживали и чистили животных. К тому же в особняке постоянно находилось не менее дюжины почтовых гонцов, способных скакать день и ночь, развозя послания в Вестминстер, Лондон, Гринвич и более отдаленные места и обратно.
Это был центр разведывательной сети Уолсингема, опутавшей своими нитями все европейские столицы и даже восточные базары и караван-сараи.
К тому времени, когда Уолсингем принимал у себя в кабинете Шекспира, он уже знал о смерти леди Бланш Говард и отправил послание с гонцом ко двору, чтобы оповестить о преступлении ее семью, Тайный совет и королеву.
Кабинет Уолсингема был обставлен просто, мебели и лепнины было немного, что говорило о его аскетизме. Эта комната была предназначена для работы: множество книг, писем и пергаментных свитков были сложены в стопки и лежали на полках. В этих документах содержались сведения из разных уголков света, даже из Индии и самого сердца испанских колоний. Уолсингем был посвящен во все тайны; он знал, что содержится в любом отрывке письма или документа, а также, где тот или иной документ или письмо находится в этом на первый взгляд полном хаосе. В комнате стояли два больших дубовых стола, на одном из которых были расстелены карты и чертежи, как добытые с испанских судов, так и составленные его личными картографами. Второй стол был пуст, если не считать письменных принадлежностей и перьев для письма.
Уолсингем, по обыкновению в темной строгой одежде и наискромнейшем гофрированном воротнике, сидел неподвижно, мучимый болями в спине и почках. Рядом стояла небольшая серебряная чаша. Он кивнул своему главному агенту.
— Плохо дело, Джон.
Шекспир поклонился Уолсингему. Джон не стал спрашивать начальника о его здоровье или потакать прочим его слабостям. Вместо этого он достал из-за пазухи газетный листок.
— Еще хуже, господин секретарь, — ответил Джон и передал листок Уолсингему.
Уолсингем быстро прочитал текст.
— Кто-нибудь еще об этом знает?
— Думаю, да, но только не о содержании листка. Констебль и глашатай не умеют читать. На месте преступления неожиданно объявился Топклифф. Он слышал о листках, но к тому времени я уже сжег остальные и не сказал, что оставил себе этот.
— Почему, Джон?
— Я решил, что это касается только вас.
Уолсингем бросил на Шекспира серьезный взгляд. Его темные пронзительные глаза были способны заглянуть в самую душу.
— Твоя накидка в грязи, а одежда порвана. Если не будешь аккуратен, то придется одеваться так же неприглядно, как и мне.
Шекспир рассмеялся над типичной для Уолсингема самоуничижающей шуткой. Однако скрывать что-либо было бессмысленно: господин секретарь всегда все знал.
— Меня стащили с лошади.
— Топклифф?
Шекспир кивнул.
— Джон, вы враждуете, и я не стану этого терпеть. Когда на ферме у крестьянина происходит раскол, его хозяйство приходит в упадок, урожай не всходит, животные болеют и умирают. Мы боремся против общего врага. Пока испанцы стоят у наших дверей, угрожая нам флотом из Лиссабона и армиями Пармы из Нижних земель, у нас нет времени сражаться друг с другом.
— Я знаю, что…
— Вам не нравятся методы друг друга. Топклифф считает вас слабым и сомневается в вашей приверженности делу Иисуса и Англии. Вы считаете его жестоким. Что ж, я знаю, что он ошибается. Вы не слабы, а скорее… серьезны. Но послушайте меня, Джон, сейчас, когда мы стоим перед лицом жестокого врага, такой человек нам необходим. Такие, как Топклифф, достигают своими методами хороших результатов, королева уважает и восхищается им, и никто не запретит ему действовать так, как он считает нужным. Если перейдешь ему дорогу, пеняй на себя. Это касается и твоего слуги с аркебузой, который, похоже, обрел врага на всю жизнь.