ся терзать его с новой силой. Правда, вскоре сын снова повеселел, но вот надолго ли? Что же все-таки случилось? Он не понимал, а потому опасался проглядеть что-либо важное и тем самым доставить разочарование Луи. И он вновь пообещал себе более внимательно следить за жизнью мальчика в коллеже.
Словно отражение принятого обязательства, на дне души вновь зашевелились сомнения, разбуженные упадком духа. Не слишком ли мало внимания он уделял сыну, ведь все его свободное время занимала Эме д’Арране. Разумеется, его размышления не вписывались в привычные рамки принятого поведения. Он видел, что в свете с детьми обращаются либо как с игрушками, либо как с маленькими взрослыми. Родители сами поддерживали дистанцию между собой и своим потомством, и проявления чувств чаще всего являлись наигранными и неискренними. Иной пример подавали семьи из народа. Бурдо открыто являл нежные чувства по отношению ко всем своим пятерым детям, и те отвечали ему взаимностью. Даже палач Сансон не стеснялся своей любви к сыновьям и старался скрасить их вынужденное одиночество, коим они расплачивались за ремесло главы семьи.
Сердце подсказывало ему, что именно такой дорогой надобно идти, ибо даже сдержанные проявления любви каноника Ле Флока и маркиза де Ранрея, скрывавшего от него свое отцовство, он вспоминал с великой нежностью. И он, как некогда во время исповеди у иезуитов в ваннском коллеже, принялся анализировать собственное поведение. Какой предмет заслуживает страстного к себе отношения? Как можно измерить риск, когда не знаешь, в чем он состоит: в стремлении вперед, в забвении всех и вся, в бегстве в крепость из двух тел и двух опьяненных любовью душ? Какое место в этом мучительном существовании он отводит сыну? Он задумался. Неужели в его возрасте он вновь по привычке скатился к прежним бесплодным рассуждениям? Следовало признать, что предстоит побороть еще немало недостатков, прежде чем разум поможет ему усмирить страсти. Господин де Ноблекур, обладавший даром ясновидения, давно предупредил его об этом. Так может, стоит сделать глубокий вдох, избавиться от давящего на него груза, перестать предаваться бесплодным рассуждениям и положиться на собственное чутье? От этой здравой мысли ему стало легче, и, успокоившись, он занялся своим туалетом.
Расшитый серебром фрак мышиного цвета показался ему вполне уместным. Он с нежностью вспомнил о покойном короле, обожавшем этот цвет. Поцеловав эфес придворной шпаги маркиза де Ранрея, он прицепил шпагу к перевязи; образы короля и отца сливались в его памяти воедино. Надев парик, он критически оглядел себя в зеркале-псише, стоявшем у него в комнате. Ему показалось, что он похудел и помолодел. Регулярные выезды на королевскую охоту и долгие поездки в Версаль поддерживали его в форме. Любовь также заставляла его заботиться о своей внешности. Он накинул плащ.
Аббат уже ждал его; из-под его плаща выглядывала темная фиолетовая сутана из набивного шелка, делавшая его похожим на епископа. Небо вновь затянуло снежными тучами, стало совсем темно. Перед входом во дворец канцлера многочисленные лакеи с факелами освещали гостям дорогу. В залах, где толпились приглашенные, горело столько свечей, что было светло как днем. Жоржель вошел вместе с Николя; немедленно в их сторону повернулись сотни лорнетов, со всех сторон посыпались приветствия; среди гула имен он различал известные фамилии империи. Его провожатый вызывал бурю восторгов. Ловко лавируя среди толпы, он кланялся одному, отвечал другому и шутил со всеми. Его тесные отношения с австрийским двором, плод его долгого пребывания в Вене, бросались в глаза. Его манера вести себя, его остроумие и его платье свидетельствовали об устойчивой привычке льстить окружавшим его насмешливым и надменным личностям. Все вопросы вертелись вокруг принца Рогана, словно он все еще пребывал в центре общества, по-прежнему в него влюбленного. Николя подумал, что новому послу не скоро удастся истребить ностальгию по былой роскоши и изгнать воспоминания о своем предшественнике, дабы завоевать собственный авторитет.
Прошло четверть часа, но князь не появлялся. Каждый развлекался как мог. Многие садились играть в карты. Николя задавался вопросом, не являются ли карточные выигрыши здесь, в Вене, как и в Париже, одним из способов поправить денежные дела знатных домов. Пригласить людей и обчистить их карманы за карточным столом не считалось зазорным. Среди игроков встречалось немало разодетых в пух и прах мошенников, ошивавшихся возле карточных столов в надежде завести полезные знакомства с князьями и разбогатеть, передергивая в фараон.
Николя отметил, что здешний двор изрядно походит на версальский. Те же старательные поклоны, те же кивки, те же чувства — от презрения до обожания, от лести до язвительных острот. Жоржель ощущал себя в этой толпе как рыба в воде. Опасения Бретейля оказались оправданными. Неудивительно, что, очутившись в изоляции и став мишенью для нападок своего подчиненного, он желал как можно скорее удалить этого подчиненного из Вены. Николя услышал обрывки нескольких разговоров. Ад был вымощен изысканными фразами, скрывавшими подлинные и отнюдь не красивые мысли; речи же аббата, слегка завуалированные из соображений осторожности, для внимательного слушателя звучали весьма двусмысленно. Когда Жоржеля спрашивали, что он может сказать о новом посланнике Франции, тот отвечал, что не знает, каков у него характер, и выдерживал такую красноречивую паузу, что вокруг лишь неодобрительно качали головами. Казалось, сладкозвучные речи аббата обладали иным, неведомым Николя смыслом. Жоржель исторгал целый поток преувеличенных похвал, в ответ на которые слушатели многозначительно ухмылялись. Лицемерие аббата настолько возмущало комиссара, что он, с усилием сдерживая себя, молча кусал губы, считая, что в лице представителя короля оскорбляли самого короля. При этом аббат успевал то и дело кому-то представлять его, преувеличивая и его достоинства, и его полномочия. На него дождем сыпались приглашения, но он, не намереваясь продолжать подобного рода знакомства, вскоре даже перестал кланяться.
Иногда его чичероне, скользивший от одной группы к другой, куда-то исчезал, и при небольшом росте аббата комиссару стоило немалых трудов вновь его обнаружить. Внезапно ему показалось, что аббат обменялся знаками с лакеем, разносившим поднос с оржатом. Затем Жоржель приблизился к нему и, повернувшись вполоборота, подставил лакею ухо, а тот, опустив голову, что-то прошептал ему. К сожалению, Николя не удалось услышать ни единого слова. Тут раздался стук трости по мраморным плитам, и он обернулся. Двустворчатая дверь распахнулась. Толпа, шурша шелками, пришла в движение, приветствуя князя.
Князь обвел взором гостей, и все согнулись в поклоне. Николя отметил, что, несмотря на обрамлявший его причудливый парик, проницательное и умное лицо Кауница свидетельствовало о возрасте, именуемом преддверием старости. Предложив руку одной из дам, князь прошествовал в зал, где был накрыт огромный стол; следом потянулись и остальные гости. Увлекая за собой своего подопечного, Жоржель пристроился непосредственно позади Кауница. Приглашенные рассаживались согласно указанным местам. Николя оказался напротив канцлера и получил возможность рассмотреть надменную и бесстрастную физиономию великого политика, оживляемую время от времени блеском зорких глаз. Сознавая, что любое, даже самое ничтожное его замечание воспринимается как глубокомысленное, он часто обращался к окружавшим его дамам. Еда оказалась скорее обильной, нежели изысканной; за стулом каждого гостя стоял лакей, чтобы сервировать желаемое блюдо. За спиной хозяина дома на небольшом столике находились овощи, белое мясо курицы и фрукты, предназначенные лично для него. Устремив на Николя долгий испытующий взгляд, канцлер гнусавым голосом обратился к нему:
— Я счастлив, господин маркиз, что наш друг доставил нам удовольствие видеть вас за нашим столом.
Николя склонил голову.
— Мне известно, сударь, что вы пользуетесь доверием господина де Сартина. Совсем недавно я задал ему загадку. Мы были заинтересованы установить личность некоего субъекта, сумевшего нас прогневать; его пребывание на свободе могло создать для нас великие затруднения. Говорили, что он скрывается в Париже под чужим именем, и мы отправили его описание начальнику вашей полиции с просьбой не жалеть средств для поисков сего субъекта.
Сидевшие за столом благоговейно молчали и словно зачарованные слушали министра.
— После трехмесячных поисков ваша полиция смогла обнаружить следы его пребывания…
— …благодаря сведениям, сообщенным содержательницей меблированных комнат в Куртиле.
— Полагаю, сударь, мы должны быть вам благодарны, — без тени удивления на лице заметил князь. — Мне также передали, что интересующая нас личность высадилась в Египте. Однако мы по-прежнему полагали, что личность сия скрывается в Париже, и я сообщил вашему поверенному в делах…
Приподнявшись, Жоржель отвесил сотрапезникам круговой поклон.
— …что прославленная парижская полиция на деле нисколько не лучше прочих.
— Господину де Сартину — и я тому свидетель, — ответил Николя, — было крайне неприятно узнать сие суждение, вынесенное одним из величайших министров Европы.
Жоржель с блаженным видом одобрительно кивнул комиссару. Кауниц улыбнулся.
— Тем не менее он нашел способ отыскать интересующую нас личность. Спустя некоторое время он сообщил мне, что сей субъект проживает в пригороде Вены, именуемом Леопольдштадт, в доме торговца-турка, ходит в восточных одеждах и один глаз прикрывает черной повязкой. Все оказалось верно: мы нашли этого человека и арестовали его. От имени императрицы я отправил Сартину благодарность. Сам же я и по сей день пребываю в восхищении от работы чудесного механизма вашей полиции. Люди, сумевшие привести его в действие, поистине заслуживают называться гениями!
И, подняв бокал, наполненный водой, он повернулся к другому гостю. Каждый получил свою долю внимания со стороны хозяина. Наконец канцлер перешел к рассуждениям. Содержание его речей касалось в основном деяний прошлого, нежели настоящего. Высказав несколько общих соображений о неопытности и горячности, свойственных юности, он принялся жаловаться на зрелый возраст, когда опыт прожитых лет побуждает умерять пылкость ума, а силу характера подменять его гибкостью.