Глава 22
— Ну, герой, тебе все-таки надо немного поесть. — Китишейн поднесла ложку с бульоном к губам Кьюлаэры. — Как ты сможешь сразить Боленкара, если умрешь от голода еще до того, как повстречаешь его?
Кьюлаэра посмотрел на нее, нахмурился и заморгал, пытаясь понять смысл ее слов. Весь мир потемнел для него и уже не один день оставался мрачным, с тех пор как они покинули могилу Миротворца. Звуки почти не доходили до него, будто поглощаемые снежным сугробом. Но через несколько мгновений ему удалось вспомнить то, что сказала ему Китишейн, и понять смысл ее слов. Он кивнул, взял у нее котелок и сделал глоток. Она вознаградила его лучистой улыбкой и была разочарована тем, что не получила такой же в ответ.
Она и в самом деле была разочарована. Вздохнув, она вернулась к костру и сказала Луа:
— Он не может любить меня, если моя улыбка не способна вытащить его из трясины жалости к себе, в которой он барахтается.
Луа кивнула:
— Как будто ему больше нравится его печаль, чем ты.
Но Йокот покачал головой:
— Это не жалость к себе, госпожи, а лишь горе, и очень глубокое.
Китишейн нахмурилась:
— Мы никакие не госпожи, Йокот, а обыкновенные женщины.
— Больше нет, — не согласился Йокот. — В тот миг, когда Миротворец выбрал вас в спутницы Кьюлаэры, вы перестали быть обыкновенными.
— Выбрал нас? — уставилась на него Китишейн.
— Ну, возможно, вас выбрала Рахани, — предположил Йокот, — но неужели вы действительно думаете, что повстречались с Кьюлаэрой случайно? Я не верю в подобные случайности, госпожи. Шаман учится тому, что случайности только кажутся случайностями. Да, вы — госпожи, потому что стали выше будничной жизни либо станете выше.
Китишейн нахмурилась:
— Я не чувствую себя ни особенной, ни возвышенной!
— Тогда ты действительно выдающаяся женщина, — кисло сказал Йокот, — каждая чувствует себя совершенно особенной или должна бы чувствовать, потому что те, кто этого не чувствует, либо не знают себя, либо лгут себе.
Луа нахмурилась:
— Ты сегодня злой, мой шаман.
— Так я выказываю печаль, — ответил Йокот, — поэтому я немедленно прошу у вас прощения, если какие-нибудь мои замечания были колкими, и резкими, и оскорбительными. Теперь я буду изо всех сил стараться, чтобы это не повторилось, но сильные чувства как-то надо выказывать.
— Это простительно, — нежно сказала Китишейн. — Поверь мне, я тоже опечалена.
— И я, — пробормотала Луа.
— Не сомневаюсь, что вы опечалены, — сказал Йокот, — но еще я подозреваю, что в душе вы подавляете самые тяжелые чувства, потому что не можете дать им волю до тех пор, пока Кьюлаэра так страдает.
Китишейн уставилась на гнома и перевела взгляд на пламя.
— Может, и так.
Йокот кивнул:
— Когда окружающая его тьма рассеется, настанет ваша очередь согнуться от горя.
— Не хочу спорить с тобой, — медленно проговорила Китишейн, — но я не сказала бы, что Миротворец значит для меня столь же много, сколько он значит для Кьюлаэры.
— Неудивительно, что ты в этом не уверена, — Кьюлаэра вообще не понимал этого, пока старик был жив.
— В этом есть доля правды, — признала Китишейн, — но я — женщина, поэтому мне не так сильно хотелось стать такой же, как Миротворец. Кьюлаэре хотелось.
— Мудро и тонко подмечено, — сказал Йокот. — Он был твоим защитником и учителем, да, но он научил тебя лишь драться и прощать. Меня он научил быть не только шаманом, но и человеком; он научил меня, как быть таким, какой я есть, но начал я с того, что пытался стать таким же, как он.
— Значит, теперь ты понимаешь это? — Луа пристально смотрела на него.
— Теперь да, — согласился Йокот, — хотя я не понимал этого, пока он не начал говорить мне, что я становлюсь таким, каким он никогда не был и не мог быть, потому что он не гном. Все-таки для всех нас он был просто учителем. Он обучил нас своему мастерству, помог нам стать самими собой, вывел нас на путь становления всем, чем мы способны стать, — но ему не нужно было переделывать нас.
— Как Кьюлаэру, — тихо сказала Китишейн, и Йокот кивнул:
— За эти несколько месяцев он стал Кьюлаэре отцом в той же степени, что и человек, породивший его.
— Значит, Кьюлаэра оплакивает не только Миротворца, — сказала Китишейн, — но и себя.
Йокот вздрогнул, посмотрел на нее и медленно вымолвил:
— Думаю, ты права, девица. Но как мы докажем ему, что он жив?
— Я думала, что смогу добиться этого только тем, что буду с ним рядом, — сказала Китишейн с горькой усмешкой, — но у меня не получилось, а другого мне не хочется.
— Понятно. Могу себе представить, как бы ты страдала, если бы и это не помогло, — кивнул Йокот. — Нет, мы должны разбудить и оживить его, прежде чем снова бросать его в объятия жизни.
— Но как мы сделаем это?
— Месть, — абсолютно убежденным тоном сказала Луа.
— Месть? — не согласился Йокот. — Как он может отомстить Звездному Камню, который уже не существует? Ведь именно он убил нашего Миротворца!
— Нет, — сказала Луа. — Его убила мерзость и зло Улагана, жившая в Камне, а следы того же зла существуют поныне в сознании Боленкара.
— И через Боленкара во всем и вся, что он испоганил, — задумчиво проговорил Йокот. — Да, думаю, ты права, Луа. Как я мог не понять этого?
— Значит, нам нужно найти какого-нибудь посланца Боленкара, чтобы Кьюлаэра сразился с ним, — заключила Китишейн.
— Где же нам его искать? — задумалась Луа.
— О, я бы не стала об этом тревожиться, сестрица. Не думаю, что это будет очень трудно.
Они спустились с гор в предгорья. Там переночевали, а на рассвете двинулись дальше. Поднявшись на холм, они увидели, как в чистое голубое небо поднимается столб дыма.
— Если это не походный костер, — хмуро сказал Йокот, — то очень сильный пожар.
— Не люблю я сильные пожары, — сказала помрачневшая Китишейн. — Может быть, горит лес, а может, и того хуже. Пойдемте скорее посмотрим.
Она схватила Кьюлаэру за руку и потащила его вперед. Он, ничего не понимая, поплелся за ней.
К полудню они увидели деревню, вернее, то, что от нее осталось. Деревня стояла в небольшой долине, каждая изба превратилась в гору пепла и обгоревших бревен. Луа горестно застонала, а Китишейн воскликнула:
— Что тут произошло?
— Сомневаться не приходится, — громко произнес Йокот, — деревню сожгли кочевники. Думаю, что ты нашла посланцев зла, Китишейн.
— Идем вниз! Надо посмотреть, не остался ли кто в живых! — закричала девушка, схватила Кьюлаэру за руку и пустилась вниз по склону бегом.
Он вздрогнул и побежал за ней, озираясь вокруг, как будто пытаясь сообразить, где находится и как тут оказался.
Китишейн остановилась там, где когда-то находилась зеленая лужайка для деревенских собраний, а теперь осталась лишь лужа грязной жижи.
— Остался здесь кто-нибудь живой? Посмотрите вокруг!
Они огляделись, но вокруг лежали лишь трупы — тела мертвых мужчин, некоторые — совсем мальчики, а некоторые с седыми висками.
— Все мужчины убиты? — прошептала Луа.
— Да. — Лицо Китишейн окаменело. — Но ни одной женщины и ни одного ребенка.
Луа посмотрела на нее, широко раскрыв глаза под маской.
— Почему?
— Представь себе самое худшее, сестра, — резко ответила Китишейн. — Как можно было вот так вытоптать лужайку, Йокот?
— Какие-то копытные животные, — ответил маленький шаман. — Видишь острые края? Здесь, и здесь вот целые следы. — Он подошел ближе. — Это следы копыт. Тут были лошади.
— Может, они согнали сюда домашний скот? — предположила Луа.
— Либо так, либо кочевники согнали сюда табун лошадей, чтобы затоптать сельчан. — Лицо Китишейн стало мертвенно-бледным. — Мозгляки, трусы! Всего лишь мирные деревенские жители, а эти подонки побоялись сразиться с ними без помощи стада лошадей и вдвое большего числа людей!
Йокот продолжал изучать грязь.
— Все следы людей — это отпечатки сапог... Нет! Вот острые края! И длинные полосы... колеса? Либо захватчиков было немного, либо они приехали на телегах!
— В любом случае они были опытными бойцами, грабителями, живущими отобранным у мирных людей добром! — неистовствовала Китишейн. — О, пусть только окажутся на расстоянии полета стрелы! Самые что ни на есть трусы — воюют с теми, кто хуже вооружен! Грязные развратники, украли всех женщин из деревни! Гады, подонки — увели всех детей! Они жестоки, они подлецы!
— Они — слуги Боленкара, — предположил Йокот. Кьюлаэра резко запрокинул голову, как будто его ударили.
— Это и есть то зло, что распространяет сын Багряного? — спросила Китишейн. — Неудивительно, что Миротворец заклинал нас остановить его! Это не просто гнусность, порожденная жадностью, это жестокость, наслаждающаяся, причиняя боль! — Она повернулась к Кьюлаэре. — Ты, воин! Ты, Несущий Коротровир! Неужели ты позволишь этим грабителям увести невинных? Неужели ты позволишь им безнаказанно глумиться над людьми? Неужели ты не отомстишь?
— Конечно, отомщу!
И тут вдруг Кьюлаэра пришел в себя. Он вытащил из ножен свой огромный меч и подошел к Китишейн.
— Ты верно сказала: этих злодеев необходимо остановить, а невинных — спасти, прежде чем им будет причинено еще более страшное зло. Куда они ушли?
Китишейн удивленно посмотрела на него, потом подбежала к нему и обняла:
— О, как я боялась, что ты никогда не проснешься!
— Я будто вышел из страны туманов и тьмы, — признался Кьюлаэра. Он обнял ее, быстро, но крепко, отошел и сказал:
— Эй! Если кто-то еще остался в живых, выходите! Расскажите, кто здесь бесчинствовал, насколько они сильны и куда ушли!
Деревня хранила молчание. Подломилось и упало с треском горящее бревно.
— Выходите! — еще раз крикнул Кьюлаэра. — Если мы слепо пустимся в погоню, ничего не зная о врагах, то им будет много легче нас одолеть и вы навсегда потеряете своих женщин и детей!
Его голос отзвенел в почерневших, обуглившихся бревнах, и деревня снова погрузилась в молчание.