В тот же вечер народ пообщительней по обычаю собрался на веранде городской лавки. Тут были все игроки во «флоридский сброс» и «одиннадцать»[18]. Завидев меня, они закричали, что вечером придут в полном составе, и не обманули.
– Если ты за байками приехала, то здесь у нас самое место, – сказал Джордж Томас. – Сейчас навру тебе всякого до небес!
– И мы. Я лучшего друга привел, Джина Брэзла. Так что лось, считай, с горы спустился[19]…
– Наврем так, что в глазах потемнеет, – подтвердил тот самый Джин.
Вечер вышел замечательный, со сказками, смехом, болтовней. Сидели на крыльце, ели пряник, запивали пахтой, некоторые принесли с собой енотий корень, но не хлестали из горла, а только прихлебывали, как положено в приличном обществе. А сказок рассказали на целый том! Были всем известные про двух ирландцев, Пэта и Майка (или про двух евреев, тоже с характерными именами). Были европейские – одни в чистом виде («Джек и бобовый стебель»), другие с небольшими местными вариациями. Но негритянское воображение столь богато, что ему почти не требуется подпитка со стороны. Скромный сын Агари[20] предстал, как Иосиф, в великолепном наряде и красовался перед нами так и сяк. Каждый в тот вечер был Иосиф-сказочник.
На той стороне улицы в церкви Св. Лаврентия собрались методисты под предводительством Стива Никсона, к нам долетали звуки гимнов и общего покаяния[21]. Заговорили о церкви и церковниках.
– Я священникам лапки кроличьей не дам[22], – сказал Эллис Джонс. – Встречаются хорошие, но большинство только дуром голосят и руками машут, и никакого призвания у них нет.
– Обычные паршивцы, не лучше нас, – добавил Би Мозли. – Рот тоже щелью прорезан. У кого крестом прорезан, только тот и не врет, а остальные все врут.
– Тяжело на жаре-то батрачить, вот и слышат глас божий, через одного идут в проповедники, – вставила женщина, почему-то носившая имя Золотце[23]. – Я слышала, один брат делянку раскорчевывал, а жара страшенная была, такая жара, что жернов растаял и утек в тенек отдохнуть. Устал брат, сел на бревно и принялся ворчать:
– Хребет перетрешь на этой работе! Как ни старайся, а наемщик торопит, да начальник грозит. Надоело! Хорошо живется проповеднику: народ всегда поможет, все за тебя сделает…
Огляделся он, увидел узенькую тень вдоль бревна и лег в нее, к бревну поближе. Лег и говорит:
– Дай мне знак, Господи! Давай так: если ты меня сейчас на ту сторону бревна не перекинешь, значит, ты меня призвал проповедовать.
Ну, Бог, конечно, не перекинул, а тот обрадовался и пошел всем рассказывать, что Господь его проповедовать призвал…
– Так много народу в проповедники попало, – подтвердил Эллис. – А я знал одного брата, которого мул призвал!
– Мул? Кто поверил, пусть вверх ногами встанет! – воскликнула Ида-Коротышка.
– Да, мул призвал проповедовать. И если ты помолчишь чуток, я расскажу, как все было.
Раздались голоса:
– Хорош сочинять!
– Давай, Эллис, разъясни народу про мула!
– И разъясню.
Как черный брат пошел в проповедники
Было два брата, один пастор, а другой – так. Пастор знаменитый был, только в богатых приходах читал и каждую субботу имел большой сбор. При деньгах, говоря короче, пастор. Ну, второй брат думает: как бы и мне так устроиться. Пошел на болото за большой плантацией, а там среди деревьев полянка была, молельная вроде. Встал на колени: «Господи, – говорит, – хочу я пастором стать, все мне кажется, будто ты меня призываешь. Если так, дай мне знак какой – я пойду людям проповедовать».
И тут же услышал голос:
– И-да-а-а! И-да-а-а! Иди-и-и! Иди-и-и!
Ну, он, конечно, всем рассказал, я, мол, пастор теперь, а дальше – затык. В хорошие места его не приглашали, так, в церквушку какую-нибудь захудалую, на лесопилку, на скипидарню… Проваландался он кое-как десять лет, встречает брата, большого пастора. Тот посмотрел и говорит:
– Похоже, дела у тебя не очень.
– Дела, брат, аховые, едва на прокорм хватает. День к вечеру, а я еще тарелку не запачкал.
– А что же прихожане? Не помогают тебе?
– Помогают, да там у самих кот наплакал. В большие-то церкви меня не зовут, проповедую лесорубам и дегтярникам…
Большой пастор задумался, а потом спрашивает:
– А тебя точно Господь призвал? Может, не для тебя это дело?
– Точно! Я голос слышал.
– Что-то Он тебе помочь не спешит. Сходи-ка ты опять туда, где слышал голос, и спроси еще раз.
Пошел он, бедолага, опять на старое место, встал на колени, а только деревьев-то нет уже вокруг, все расчистили. Ну, помолился и говорит:
– Господи, десять лет назад на этом самом месте спросил я тебя, и голос мне ответил, что я призван. С тех пор тружусь я в твоем винограднике духовном, а винограда мне что-то мало перепадает. Если ты и правда призвал меня, дай мне еще раз знак.
И опять раздался голос:
– И-да-а-а! И-да-а-а! Иди-и-и! Иди-и-и!
Обрадовался он, подскочил:
– Призван я! Тот же голос! Спрошу его, куда мне идти проповедовать…
А голос не умолкает. Чуднó. Обернулся он и видит: на плантации мул из загона башку высунул и кричит:
– И-а-а! И-а-а!
– Ах, вот оно что! Выходит, это ты, паршивец, меня проповедовать призывал!
Бросил он церковные дела, взял плуг и пошел землю пахать – вот какое у него настоящее-то призвание было.
– Сейчас много таких, кто призваны пахать, а рвутся проповедовать, – сказала Арметта. – Хорошо бы, как мы мулов запрягаем, так и мул пришел бы в церковь, обротал такого говоруна – да в поле.
– А вот еще был случай, – продолжал Эллис.
Как проповедник всех на колени поставил
Я знал священника, которого Бог призвал в отколовшейся церкви служить. Маленькие церкви от большой откалываются, получаются отдельно, а эта откололась, потому что все люди в ней были супротивные, ни с кем ужиться не могли. Священник-то был хороший, но такая тугая паства попалась, что за целый год он ни одной души в веру не обратил. Тогда он сел и написал письмо другому пастору, попросил приехать, веру возродить и новую паству привлечь. Этот пастор, которому он писал, был мужчина внушительный, твердый, и голосище – как труба. Про него говорили, что он любого обратит. Ну, приехал он, две недели распинался, а этим хоть бы что: приходят, смотрят как бараны, хоть бы кто «Аминь!» сказал или колено преклонил. До того тугие!..
А та церковка маленькая была, с одним окошком. Под окошком кафедра, напротив дверь – вот и все тебе. Еще сторож у них был при церкви – злющий старик, нога деревянная. Ну, в последний вечер приходит пастор в церковь, в руке саквояж дорожный, и прямо так идет на кафедру. Поставил там рядышком саквояж и говорит сторожу:
– Я сегодня последний раз проповедую. Запри-ка, брат сторож, дверь, а ключ отдай мне. Хочу, чтоб сегодня все мою проповедь до конца дослушали…
Сторож дверь запер, ключ отдал, и пошел проповедник голосом своим греметь. Уж он и так к ним, и сяк, чуть не в пляс пускался – сидят и глазами лупают. Ни тебе «аминь», ни на колени встать. Долго он с ними бился, а потом взял и достал из саквояжа револьвер «смит-и-вессон» сорок четвертого калибра!
– Эй вы, тунеядцы и стервозы, пьянчуги и картежники! Две недели я перед вами распинался, и хоть бы кто ухом повел! – говорит, а сам на них пистолет наставил. – А ну преклоните колена!
Все тут же на колени бухнулись, кроме сторожа. А ему как? У него нога выше колена оттяпана, деревяшку-то не согнешь…
– Ваше преподобие, мне надо преклонять?
– А то как же! Преклоняй, гад ядовитый, покуда цел!
Вот так. Делать нечего, согнул он свою ногу деревянную и преклонил колени. А священник выстрелил им пару раз поверх голов, вылез в окошко, и поминай как звали. Напугал он их здорово: кинулись бежать, а дверь-то заперта. Ударились все разом в одну стенку, сорвали церковь с места и двадцать восемь миль проволокли.
– Ну тебя, Эллис! – отсмеявшись, сказала Золотце. – Сам знаешь, что это вранье. У людей собрание в церкви, а ты тут врешь напропалую.
– Ничего я не вру! – сквозь смех отвечал Эллис.
– Ну кончено! Вы, мужчины, только и умеете, что за разговорами штаны просиживать. До того заврались некоторые, что прямо ужас.
– Мужской пол не обижай! – вмешался Джин Брэзл. – С нами жить можно, особенно если хорошего мужика выбрать. А вы что? Вместо Библии каталог с тряпками, насмотритесь, и пошло: «купи» да «купи». Человек еще трудовые не успел получить, а она уже тут как тут.
– Мы сами себе покупаем, потому что работаем! – отрезала Сахарная. – А вы чаще в лоб получаете, чем свои «трудовые».
– Не хочу никого пугать, – сухо сказал Джин, – но если Золотце с Сахарной не уймутся, я их выведу.
– Ой, девушки, боюсь! – парировала Золотце. – Обидели мальчика, расхныкался.
– Ты видела, чтоб я хныкал? Если я хнычу, значит, хоронят кого. А если злой – кому-то каюк.
– Уймись! Нашелся тоже. Будешь нос задирать, тебе его быстро укоротят. Тебя послушать – лес шумит, а посмотреть – кустик торчит.
Арметта, заслышав в шуточных словах нешуточную злость, решила разрядить обстановку и расхохоталась так заразительно, что Джин и Золотце не выдержали и тоже засмеялись.
– Вы что, еще раньше что-то не поделили?
– Да все путем, мы шутим просто, – сказал Джин.
– Тогда завязывайте с шутками! Мы сюда врать пришли, – напомнил обществу Чарли Джонс. – Зора вон уже ерзает, думает, у нас вранье закончилось.
– И вовсе не думаю, – солгала я.
Все ненадолго притихли, пока не вернулось хорошее настроение. Стало слышно, как в церкви возносит молитву папа Генри.
Молитва папы Генри
…Ты был со мной, когда первый раз качнулась моя колыбель,
Ты со мной и сейчас.
Ты знаешь сердца наши, Отче,
Знаешь все изгибы нашего лживого ума.
Если увидишь в нас грех, Отец и Господь наш Чудотворец,
Молю, вырви его с корнем и брось в пучину Забвения,
Чтобы он не восстал больше и не погубил нас,
Чтобы не держать нам ответа за него на Страшном Суде.
Три дня и три ночи лежал я у черных адских врат,
Без меча в руке, без Бога в сердце,
Три дня и три ночи кричал я и плакал.
И ты услышал меня, Господи,
Ты наклонился ко мне и спас меня из ада
Вечной смерти и вечного проклятия.
Ты освободил мой косный язык,
Ты утвердил стопы мои на твердыне Спасения,
Ты громовым голосом объявил свою волю.
Спасибо, что прошлой ночью
Я спал в постели, а не на столе в покойницкой,
Что был укрыт одеялом, а не погребальной пеленой.
Поговори со мной, грешником, и благослови меня, Господи.
Коснись каждого, кто смотрел в глаза погибели,
Убереги того, кто уснул и не слышит, что начался пожар.
А когда я не смогу больше молиться, Господи,
Когда выпью последнюю чашу скорби,
Взгляни на меня, на слабого и неразумного раба своего.
Укажи моей душе место светлое,
Где я усядусь в покое и буду вечно славить имя Твое.
Во имя Иисуса Христа, аминь. Благодарю тебя, Господи!
Только он кончил молиться, как ударили в колокол у баптистов в Македонской церкви.
– Македония звонит, сейчас там еще служба будет, – сказал Джордж Томас.
– Зачем тут две церкви? – спросила я. – Городок маленький, молились бы все в одной.
– А то ты не знаешь! – хмыкнул Чарли. – Священники ни в жизнь не согласятся. И везде так: христианская церковь только все дальше раскалывается.
Все закивали, и он продолжал:
– Вон у нас сколько конфессий! Потому что церковь наша не на твердой земле строилась.
– Как это не на твердой? На камне строилась, – возразила Джонни Мэй. – Христос сказал: «На сём камне Я создам Церковь Мою»[24].
– Да! – вставила Энти Хойт. – И в церковных гимнах так: «Господь – опора, камень крепкий» и еще «Твердыня вечная Господь»…
Чарли терпеливо выслушал их, после чего продолжил:
– На камне-то на камне, да не на твердом. Клееный камень был, вот в чем дело.
Почему церковь расколота
Христос как-то позвал учеников и говорит:
– Пойдем сегодня погуляем. Идти нам долго, возьмите каждый по камню, и двинем.
Ну, все взяли по хорошей такой каменюге. Кроме Петра. Он ленивый был, подобрал какой-то голыш мелкий и сунул в карман. Шли они весь день, апостолам тяжело было, камни из руки в руку перекладывали, а несли. К ночи дошли, наконец, до моря Галилейского. Христос им говорит:
– Закидывайте сети, будем рыбу ловить.
Они закинули и поймали кучу рыбы. Сварили, значит, ее.
– Теперь несите свои камни.
Принесли, и он их все в хлеб превратил, чтобы рыбу не просто так есть. У всех хлеба много, а у Петра ерунда, на один укус. Запомнил он это дело…
Сколько-то дней прошло, вышел Господь на порог, посмотрел на небо и говорит:
– Сегодня опять гулять пойдем. Берите камни.
Каждый взял по камню, а Петр пошел и прямо от горы отломил половину. Даже нести не мог, кое-как рычагом перекатывал. Весь день они шли, и Христос говорил с ними, а Петр надрывался и потел со своим камнем. К ночи дошли до большого дерева. Христос сел под ним, подозвал всех и сказал:
– Несите камни.
Все принесли, кроме Петра, потому что он еще где-то позади колупался, на милю отстал. Ладно, дождались его. Христос посмотрел, кто что принес, встал, подошел к Петрову камню, даже ногу на него поставил:
– Какой у тебя камень хороший, Петр! Прямо благородный камень. На нем я и построю церковь свою.
– Церковь? А колокольню еще не хочешь? Не дам я ничего строить! Ты мне его лучше в хлеб преврати.
Христос знал, что с Петром шутки плохи. Делать нечего, превратил его полгоры в хлеб – как раз пять тысяч накормил, о которых потом в Библии написали. Взял остальные одиннадцать камней, склеил их и сверху построил церковь. Потому христианская церковь на сто церквей и расколота – на клеёном камне стоит.
Раздался взрыв хохота.
– Вот так! А ты, Зора, придумала тоже: всем вместе молиться, – фыркнула Арметта. – Вроде не дурочка, а такое говоришь. Баптисты с методистами всю жизнь цапаются.
Раз был случай: два пастора, методист и баптист, ехали в поезде, а паровоз взорвался. Они оба были черные, сидели в вагоне для цветных сразу за паровозом, ну и тоже на воздух взлетели. Так баптист, как начал взлетать, успел крикнуть:
– Спорим, я выше подлечу?
– Дайте мне теперь, – сказала Золотце. – Жил-был один брат черный, такой же черный, как наш Джин…
– А что ты меня все время подкалываешь? – вмешался тот. – Я тебя не черней!
– Еще как черней! Сравни.
– Брось, Золотце! Ты черней меня, просто толстая: на тебе кожа растягивается и кажется светлей, получаешься, как я. А будь ты худая, за тобой бы днем светлячки летали, думали бы, что ночь пришла.
– Врешь! Ты в сто раз черней, чем я. А еще про меня говоришь! Да ты такой черный, что тебя по утрам одеялом накрывают, чтоб солнце взойти не боялось. Когда ты родился, твоя мама взглянула на тебя и заплакала!
– Ты черней! Будь я такой же толстый, я бы желтый был.
– Врешь! Нашелся тоже, желтый… Просто бедный человек чем толще, тем черней кажется.
– Так это ты от бедности черная?
Тут вмешалась Арметта, остановила сражение и утешила огорченную подругу. Когда пыль улеглась, Золотце спросила:
– А вы знаете, почему мы все черные?
– Что тут знать? – усмехнулся Эллис. – Встретились как-то два ниггера: он да она.
– Встретились? Ну, расскажи, раз ты такой умный, откуда они взялись-то, эти первые два ниггера?
– С речки Ориноко – дальше, чем далёко!
– Ага! – торжествующе воскликнула Золотце. – Не знаешь, а языком мелешь. Сейчас я вам расскажу, почему мы черные.
Почему негры черные
Было так: еще океан Атлантический до краев не налили, и камни еще таскали, из которых получились горы, а Бог уже делал людей[25]. Делал долго, некоторые вон и теперь недоделанные ходят. Так вот, в один день он глаза раздавал – все народы пришли за глазами. Потом зубы и так далее. Пришло время цвет кожи назначать. В семь утра все народы пришли, а ниггеры – нет. Бог всем свой цвет назначил, они ушли, а Он остался наших ждать. Три с половиной часа прождал – ниггеров нет как нет. А уже солнце припекало, Богу хотелось все закончить да в тенек пойти. Послал он ангелов, Рэйфилда и Гэббала[26], чтобы привели их: не целый же день ему ждать, у него и другие дела есть. Ангелы весь Рай обыскали и нашли, наконец, наших – спали они, оказывается. На травке под Древом жизни развалились и спали. Рэйфилд их разбудил: вставайте, мол, Господь вызывает. Наши вскочили, прибежали скорей к Божьему престолу, очень боялись, что проспали что-то. Шумят, толкаются, чуть ангелов не затолкали, все табуретки опрокинули, престол сдвинули даже. Бог им кричит:
– Уймитесь! Вот чертов народец!
А им послышалось, «черный народец». Они взяли и почернели.
Джин картинно закатил глаза:
– Уж рассказала так рассказала. В первый раз такое слышу. Это она только что выдумала.
– Не выдумала, я тоже это слышала, – вступилась Арметта.
– И я, – подхватила Шарлотка.
– Зря сцепился, – буркнул Джордж Томас. – Женщину ты сроду не переболтаешь, у нее вся сила в языке. Бог хотел ей ума побольше дать, а она говорит: «Дай лучше бедра пошире». Ну вот, теперь корма будь здоров, язык длинный, а ума кот наплакал.
– Ума у нас достаточно! Хватает, чтобы не хвастать им на каждом углу, – парировала Матильда Мозли. – Нам бог преимущество дал.
– Какое еще преимущество?! – возмутился Би Мозли. – Закон за нас, сила вся у нас, деньги тоже. Вы на каждую мелочь у нас просите, а мы уж так – даем из жалости…
– Вот именно! – торжествующе воскликнула Матильда. – Вы нам даете – а знаете почему?
И, не дожидаясь ответа, Матильда рассказала, что у женщин за преимущество.
Почему женщина помыкает мужчиной
– В самом начале Бог сотворил мужчину и женщину и дал им дом, чтобы жили вместе. Тогда сила у них была одинаковая, и работали они одинаково. Ругались, конечно, кому что делать, дрались даже, но силы было поровну, так что никто победить не мог. Потом однажды мужчина решил: «Надоело так жить. Пойду к Богу, попрошу еще немного силы, отлуплю женщину и научу уму-разуму». Ну, приходит он к Богу:
– Утро доброе, старина Господь.
– Здорово. Чего это ты так рано пожаловал?
– Да вот, кручина у меня такая, что только Ты один и можешь помочь.
– Ну, изложи свою просьбу, как полагается, а я послушаю и решу.
– Ты велик, старина Господь. В короне у Тебя сияют звезды. Пыль простую из-под ног Твоих можешь Ты взять и хоть сто миров из нее сотворить. Из правой руки у Тебя птица огненная вылетает, которую мы солнцем зовем. Весь день она клюет кромешную темноту, самую плоть ее и кровь, а к вечеру летит домой – в левую руку Твою отдыхать. И за всю Вечность Ты ни разу руки не перепутал. А я к тебе, Господи, с просьбой. Дай мне больше силы, чем у женщины. Я ее уму-разуму поучу. Давно пора ее окоротить, старина Господь, а Тебе ведь каждый раз до нас по звездам топать тяжело. Ты дай мне чуток силы, и я сам ее окорочу.
– Ладно, будь по-твоему, вот тебе сила.
Мужчина обрадовался, побежал с Небес по лестнице, так всю дорогу и бежал, не терпелось ему силу свою испробовать и женщину отлупить. Добежал и орет с порога:
– Женщина, встречай хозяина! Мне тебя Бог в полную власть отдал.
Ну, женщина, недолго думая, – в драку. Бьет со всей мочи, страшное дело, а тот-то сильней теперь. Побил ее. Отошла она, отдышалась, и опять. И опять он ее побил. Собралась кое-как, в третий раз приступила к нему, молотит кулаками, а все без толку. А он гордый такой: победил ее наконец-то, хохочет, издевается. И еще много кое-чего заставил ее сделать такого, что ей не понравилось.
– Вот так-то, – говорит. – Будешь меня слушаться – буду ласковым, а задумаешь перечить – в спину тебе насыплю столько, что из глаз выйдет.
Женщина разозлилась, тут же на Небо и к Божьему престолу. Вокруг да около ходить не стала:
– Я сегодня злая, Господи. Верни мне мою силу.
– У тебя сила такая же, как была.
– А почему тогда меня мой мужик побил? Раньше-то не мог…
– Теперь он сильней тебя. Он пришел ко мне давеча и попросил: дай, мол, силы побольше. Я и дал. А ты вот не попросила.
– Ну так дай мне сейчас. Пожалуйста, сэр Господь, уравняй нас.
Бог только головой покачал:
– Поздно. Я, что дал, обратно не беру. Дал ему силы, теперь сколько бы тебе ни добавил, у него все рано больше будет.
Женщина от злости топнула, развернулась и пошла прямиком к Дьяволу. Рассказала ему все как есть.
– Ты, женщина, не унывай! – сказал Дьявол. – Слушай меня и всех их за пояс заткнешь. Сейчас не хмурься, сделай лицо послаще и иди обратно к Богу. Попроси у него связку ключей, что висит возле камина. Принесешь их мне, я тебя научу, что дальше делать.
Пришлось женщине лезть обратно на небо. Устала она так, что и сказать нельзя, но еще пуще ее разбирала досада, так что она карабкалась всю ночь и к утру была на месте. К престолу подошла – прямо овечка безгрешная:
– Господь всемогущий, Повелитель радуги! Я знаю Твою силу великую. Ты как две горы сделаешь, никогда не забудешь промеж ложбинку устроить. Ты умней умного, хитрей хитрого.
– Хватит, женщина. Говори, чего тебе надо.
– Связку ключей, что висит у камина.
– Бери.
Женщина схватила ключи и побежала к Дьяволу. А всего на связке три ключа было. Дьявол говорит:
– Знаешь, что это за ключи? Если распорядишься ими с умом, мужику твоему никакая сила не поможет. Смотри: этот большой ключ – от кухни. Сама знаешь, как мужички утробу свою уважают. Второй – от спальни. Тут тоже беда ему, коли ты спальню запрешь. А третий – от колыбели. Каждый хочет свое потомство увидеть. Теперь иди, запри всё и подожди, пока он к тебе прибежит. Только смотри: ничего не отпирай, пока он не начнет свою силу тебе на пользу употреблять и все твои желания исполнять.
– Спасибо тебе великое. Один Бог знает, что бы мы, женщины, без тебя делали…
Женщина пошла было восвояси, а Дьявол ей:
– Погоди. Вот еще что: ты ключами-то особо не хвастай и не говори о них ничего, пока не спросят. Да и вообще говори поменьше.
Ну, женщина пришла домой и сделала все, как Дьявол велел. Мужик возвращается с работы, а она сидит себе на крыльце, песенку поет: «Я по дереву стучу, удачу приманить хочу». Ткнулся мужчина во все три двери, а двери-то заперты. От злости он даже кровью весь налился, как сосновое бревно разбухает после дождя. Попробовал сначала двери выбить, думал, силы хватит. Не вышло. Тогда пошел к женщине:
– Кто эту дверь запер?
– Я заперла.
– А ключ откуда?
– Бог дал.
Побежал мужик к Богу.
– Господи, женщина все от меня заперла: еду, постель, потомство. Говорит, что это ты ей ключи дал.
– Я дал, а Дьявол научил, что с ними делать.
– Так дай и мне какой-нибудь ключ, старина Создатель. А то она меня в бараний рог скрутит!
– Не могу. Я, что дал, обратно не беру. Раз уж отдал ключи женщине, значит, так тому и быть.
– А как же мое потомство?
– Об этом у женщины спрашивай.
Вернулся он домой, пообещал слушаться, и женщина все двери отперла. Не рад был мужчина, а куда деваться? Пожили так, потом он говорит:
– Давай меняться: я тебе половину своей силы, а ты мне ключи.
Женщина задумалась было, да тут Дьявол просунулся:
– Не соглашайся. Пусть он при силе своей остается, а ключи у тебя будут.
Отказалась женщина меняться. А мужику жить хочется… Пришлось ему силу свою ей на пользу обернуть. С той поры мужчина спину гнет, а женщина так берет. Вы, мужики, до сих пор хвалитесь, какие вы сильные, а женщина сидит с ключами и ждет, пока вы накричитесь и шею под хомут подставите.
Би Мозли повернулся к Матильде:
– Ты как курица прямо. Кудахчешь-кудахчешь, так что петуха тоска берет…
Матильда лукаво глянула на него:
– Вы, женщины, нашего брата скопом не умней. Кого-то запрягли да поехали, это правда. А есть такие, что вам не по зубам. Мы вас одну за одной щелкаем, как молния – деревья в лесу, – хвастливо возразил Уилли Сьюэл. – И время провел шикарно, и от хомута ушел. Меня вот слабо вам захомутать!..
– И на тебя найдется кто-нибудь, – сказала Золотце.
– Меня не окрутишь, я гнезд не вью. Я так хочу: шляпу снял – привет! Шляпу надел – пока! И мне не надо, чтобы она меня без ума любила…
– Да уж, – вздохнул Ричард Джонс. – Странная штука – любовь. Как говорится, любовь – цветок. Сунешь палец – отхватят по локоток.
Джек Оскар Джонс, который все это время молчал, развалившись в кресле, вдруг выпрямился и сказал:
– Я могу прочесть стих о любви.
– Ты-то? Да откуда тебе знать про любовь? – засмеялась Рут Маршал.
– Оттуда! Он все про любовь знает, – вступилась за Джека его жена Клара.
– Ну расскажи, что он знает такого?
– Вот еще, тебе рассказывать! Это наше с ним дело. А только он о любви знает не меньше прочих.
– Неужели? – подколола золовку Джонни Мэй. – Ну давай, Джек, удиви нас!
– Я прочту стих, а потом мы с Зорой за арбузом сгоняем. А, Зора? Арбуз, холодненький!
– Если раскошелишься, – ответила я. – Машина моя, монеты твои.
– Никуда ты с моим мужем не поедешь! – заявила Клара, изображая ревнивую супругу. – Если он хочет тебе что-то сказать, пускай при всех говорит.
Джек рассмеялся и прочел:
«Энни, Пенни и красоточка Дженни»
Как пробило час, я конфет припас для Энни, Пенни и красоточки Дженни.
Как пробило два, я успел едва к Энни, Пенни и красоточке Дженни.
Как пробило три, я похлебку сварил для Энни, Пенни и красоточки Дженни.
Как пробило пять, я пошел плясать с Энни, Пенни и красоточкой Дженни.
Как пробило шесть, я решил присесть с Энни, Пенни и красоточкой Дженни.
Как пробило семь, я устал совсем от Энни, Пенни и красоточки Дженни.
Как пробило восемь, я работать бросил с Энни, Пенни и красоточкой Дженни.
Как пробило девять, я решил овес посеять с Энни, Пенни и красоточкой Дженни.
Как пробило десять, я решил гамак повесить для Энни, Пенни и красоточки Дженни.
Как пробило одиннадцать – я в пекло кинулся с Энни, Пенни и красоточкой Дженни.
Как пробило двенадцать – я по раю прогулялся с Энни, Пенни и красоточкой Дженни.
– Это кто еще: Энни, Пенни и Дженни? – сурово спросила Клара.
– Много будешь знать – скоро состаришься. Моя фамилия МакКой – все такие, а я другой.
– В стишке один за тремя бегает, а я знаю байку, как три парня к одной девушке сватались, – сказала Сахарная.
– Ерунда! – басом рявкнул Бенни Ли.
– Что ерунда? – вскинулась она.
Сахарная с Бенни, сводные брат и сестра, судились из-за наследства его отца и ее матери. Теплых чувств друг к другу не питают или, как тут говорят, «ей от него и сахара не надо».
– Придумала тоже: трое за одной! У нас за каждым мужиком и побольше трех бегает!
– Говорю, как слышала: трое за одной. А ты пьяный, Бенни Ли, вот и все. Налакался енотьего корня, и внутри у тебя мартышки скачут.
– И что ты мне сделаешь? Что ты мне сделаешь?
Бенни не ждал ответа на свой вопрос. Он всем и всегда парировал этой фразой.
– Положим, у меня мартышки скачут, а ты-то что мне сделаешь?
– А мне до тебя дела нет, Бенни Ли. И если Бог о тебе думает не больше моего, значит, ты живешь в аду. Вообще, не собираюсь я с тобой разговаривать. Зора, ты хочешь байку послушать?
– Конечно. За этим я и приехала.
– Сейчас кому-то плохо будет, – грозно сказал Бенни Ли, но ему не ответили. – Не хочу я ее байки слушать, – обиженно пробурчал он.
– Хорошо бы твои мартышки велели тебе уснуть в гамаке, а как проснешься, – забыть дорогу домой, – Сахарная начинала злиться. – Ты лучше помолчи, пока я тебе красную башку не сделала. Будь я Богом, я бы тебя в борова превратила, а всю землю залила бы цементом, чтобы ты себе травинки не нашел!
– Это мелочь в кармане у тебя говорит. Ничего, к осени порастрясешься – сама на травку перейдешь. Ты вон и так уже на свинью похожа, скоро хрюкать начнешь. Так что обо мне не беспокойся…
Бенни Ли попытался еще задать свой любимый вопрос, но енотий корень пересилил. Спорщик поник головой и, пробормотав что-то невнятное, уснул.