Я миновала Киссими и двенадцать миль спустя проехала под аркой, отмечающей границу округа Полк. Вот они, прославленные места! Сколько раз я слышала «Блюз округа Полк»:
Ты округ Полк не знаешь, как я его узнал, —
Тебе так скажет каждый, кто в Полке побывал.
Дорога нырнула в низину, а когда выровнялась, мы увидели гигантскую трубу, чернящую небо сажей. Большая вывеска гласила: «Лесозаготовительная компания “Эверглейдс Сайпрес”, Лофмен, Флорида». По дороге мы с моим маленьким «шевроле» спорили, куда заехать сначала, в Бартоу или Лейкленд, и когда пришла пора сворачивать, я победила: Бартоу! «Шевроле» был решительно против: тридцать миль, что мы проехали, это только закуска, ворчал он, впереди еще тридцать, и мало ли что случится по дороге. Но при этом малыш так живенько катил по бурой дороге, словно все это была его затея. Поселок оказался весь увешан знаками: «Частная собственность. Въезд с разрешения компании». Мы остановились спросить двух женщин, идущих в лавку, где тут можно переночевать. Одна из них, по прозванию Малышка Хилл, сказала, что можно снять комнату у ее матери миссис Аллен. Как я потом узнала, та с благословения компании служила управляющей при номерах. Ну что ж, мы с «шеви» расположились у миссис Аллен. Вечером в общую гостиную сошлись мужчины – посмотреть на новую жиличку. Правда, общались они в основном между собой, а когда я с ними заговаривала, каждый старался поскорей от меня отделаться. Я расстроилась: в поселке живет несколько сотен негров со всего Юга, это кладезь фольклора, а я, образно говоря, голодаю на чужом пиру.
У Малышки Хилл сын жил с бабушкой в номерах, и мы с ним скоро подружились. Со временем потеплела ко мне и вечно угрюмая Малышка. Я узнала, что на Рождество 1926 года она застрелила собственного мужа, после чего сбежала в Тампу, остригла волосы на модный манер и еще несколько месяцев успешно скрывалась от полиции. В конце концов ее нашли по письмам, что она писала матери, арестовали и поместили в тюрьму Бартоу. Впрочем, через пару месяцев ее отпустили домой, а про дело забыли. В этих местах негритянок карают за убийство мужа лишь в том случае, если несчастная превысила квоту. Сколько именно составляет эта квота, я не помню: наверное, слышала, да забыла. Одна женщина со скипидарни убила пятерых и жила себе как ни в чем не бывало. Впрочем, когда я уезжала оттуда, шериф собирался вызвать ее и хорошенько пропесочить.
Каждый вечер приходил Джеймс Пресли и играл на гитаре. Временный зять миссис Аллен тоже «щипал» неплохо, но «коробки» не имел, я ему одалживала свою. Мужчины сходились, покупали газировку, красовалась передо мной, «гавкали», но я-то знала: они мне не доверяют. То была излюбленная неграми тактика пуховой перины – много сладких слов, а на деле ничего.
Как-то мы с Клиффертом Алмером, Малышкиным сыном, поехали в Лейкленд, и он рассказал мне, в чем дело. Местные лесорубы решили, что я не то налоговый инспектор, не то частный детектив. Никогда доселе в номерах миссис Аллен не останавливалась женщина в блестящем сером «шевроле». Обычно дочери Евы приходили пешком, по пыльной дороге или по рельсам. Машина превращала меня в богачку, в чужую. И поскольку большинство мужчин были в бегах или имели солидный тюремный стаж, знакомство с детективом их не прельщало.
В тот же вечер я сообщила им, что сама скрываюсь от закона: попалась на контрабанде, еле ушла, меня ищут в Джексонвилле и в Майами. Нужно залечь на дно. Мне поверили: контрабандисты все разъезжают на авто. Так я стала своей.
В субботу на лесопилке давали получку. Ее дают раз в две недели, что всегда отмечается широко и бурно. В тот вечер была вечеринка с танцами в части поселка, называемой Сосновая лесопилка, и две – на Кипарисовой стороне. Компания, как читатель уже догадался, работает с двумя породами дерева. Сразу видно, где будут танцы, потому что перед домом горит огромный костер из бракованного дерева. На угощение – жареный арахис, крольчатина, рыба, курица и требуха. Единственная музыка – перелив гитары, единственный танец – старая добрая кадриль. Джеймс Пресли нарасхват, все хотят, чтобы он играл у них, за что щедро платят енотьим корнем. Джо Уилларда зовут объявлять фигуры кадрили, но он порой артачится: самому охота потанцевать. Жизнь кипит не только в доме, но и на улице. Вокруг костра обязательно собирается народ: болтают, «гавкают», травят байки. Самая знатная вечеринка выдалась на Сосновой лесопилке. Джеймс Пресли и Тощий клятвенно обещали там быть, поэтому я попросила Клифферта проводить меня до места. Поскольку я по-прежнему была главным предметом любопытства, народу пришло много, всем было интересно, как я себя поведу. Да, вечеринка удалась. Звенели гитары, выводя «Округ Полк», «Красную реку» и безымянные мелодии, которые до сих пор играют все хорошие «щипуны». Танцевали с увлечением – и это еще мягко сказано. Пришли все знаменитые красотки: Малышка, Люси, Сладкая, Мэри с Восточного побережья и еще другие. Мужчины отплясывали с ними во всю прыть, но меня никто не приглашал. А мне так хотелось потанцевать! Моя мама с восторгом рассказывала о таких вечеринках и особенно хвалила кадриль, но, похоже, меня ждала непривычная доселе роль девушки, одиноко сидящей в углу. Даже Клифферт не пригласил меня.
Общество веселилось. В конце каждой фигуры Джо подкалывал мужчин, мощным голосом выкрикивая: «Кавалеры ведут дам к столу и угощают». Некоторые так и поступали, другие кидались к выходу и пережидали у костра, «гавкая», пока не объявят следующую фигуру.
Не снискав успеха у танцоров, я пошла к костру попытать счастья с говорунами. При виде меня они не то чтобы смолкли, но попритихли. Я стояла, не зная, что с собой делать, ведь нескончаемый смех и болтовня были лишь ширмой. Черный брат заполняет пустоты смехом, а у смеха есть сто значений: веселье, гнев, горе, удивление, досада, любопытство, удовольствие – словом, любое чувство, включая доселе не описанные. Клэрдия Торнтон из городка Мэгазин Поинт, что в Алабаме, рассказывала мне, как одна женщина увела у нее мужа. Когда тот признался, что у него есть другая, что Клэрдию он больше не любит, что она не нужна…
– Я такая злая была, что просто взяла и рассмеялась.
Мужчины у костра хохотали, шумели, толкались, но я знала, что я им не по нутру. Вскоре все разъяснилось благодаря худому, как карандаш, парню с большим кадыком:
– Позвольте спросить, мэм, как вы изволите себя тутуловать? – спросил он и отвесил поклон, явно призванный сразить меня наповал.
– Что?
– Ну, туту… титу… титуловать! Вот.
Я догадалась:
– Зора Хёрстон. А вас как зовут?
К нам тут же подошли любопытные.
– Питтс. Я просил Клифферта представить меня, а он заартачился. Так что вот, сам представляюсь.
– И хорошо делаете, Питтс.
– Точно? – лукаво спросил он.
– Точно. Иначе я бы не сказала.
Он окинул меня проницательным взглядом:
– Сдается, мисс, что вы сейчас приврали.
Я рассмеялась от души, и все вокруг рассмеялись, и еще больше людей подошло к костру.
– Знаете, мисс, половина этих вот дурней хочет вам «погавкать», да кишка тонка.
– Почему это, мистер Питтс? Разве я медведица или пантера?
– Нет, но вы богатая, вот им и боязно…
Проклятье, надо же мне было надеть платье, купленное в «Мэйси’c» за 12 доллларов и 74 цента! Конечно, оно выделялось среди грошовых одежек, выписанных по почте. Я огляделась: тут и там мелькали затрапезные платья-халатики, у нескольких девушек вместо шляп были бумажные пакеты с подвернутыми краями. Да, завтра же надо поменять облик.
– Это я-то богатая? У меня в карманах ветер свистит. А платье – это мой подарил, когда последний раз был в Джексонвиле. У нас тогда хорошо шла торговля, деньги были. Вот бы теперь немного тех денег!..
Тут Питтс начал «гавкать», а остальные смотрели, как мне это придется.
– А знаете вы, мисс, что все эти ниггеры на вас помешались? Только и разговоров на болоте, что о вас.
– Неужели? Что-то незаметно. Скажите им, чтобы намекнули мне.
– Э, нет! Я лучше ничего говорить не буду: неизвестно, как это в их дурных башках повернется. Тут народец известно какой, я только за себя одного ручаюсь. А потому куплет второй: тут некоторые и о женитьбе поговаривают, да только сами не знают, что стали бы делать, если бы вы согласились.
– Вот как?
– Конечно. Куда им такую, как вы! Они б еще пожелали, чтобы вы с утра из постельки да к колодцу за водой, а потом завтрак им подавай. Потому что другой жизни не видели, да и обормоты порядочные. А я вот, например, – я бы вам не дал завтрак готовить. Я бы встал пораньше, сам бы поел и вам бы состряпал и оставил бы на кухне, чтобы вы поели, когда проснетесь. А эти и говорить не умеют с такой, как вы. Спросите его что-нибудь – он только «да» промычит или «нет», и всё. А будь вы из местных, попроще, то есть они бы тарахтели будь здоров! Но с такой дамой это не пройдет. Вот спросите меня что-нибудь и посмотрите, как я отвечу.
– Мистер Питтс, вам весело?
Питтс перешел на деликатный фальцет:
– Да, мэм.
Я рассмеялась, а со мною зрители и сам Питтс, показавший пример отличного «гавканья». Он угостил меня, и мы подружились. Вскоре какой-то парень пригласил меня танцевать от лица Клифферта Алмера. Как оказалось, это местная традиция: молодой человек, желая заговорить с девушкой, сперва присылает друга. Подошел парламентер от Джо Уилларда, и вот уже от приглашающих не было отбою. Раньше они побаивались меня, но увидев, что я со смехом приняла «гавканье» Питтса, сделались смелей.
Джеймс Пресли и Тощий выступали в роли оркестра. Возможно, мне представлялся случай узнать побольше о «Джоне Генри». Я спросила Джеймса, может ли он сыграть эту песню.
– Сыграю, если ты споешь.
Он тронул струны, и я запела куплеты, которые помнила. Меня тут же подхватили, поставили на стол, стали кричать, чтобы я «дала жару». Я старалась как могла. Джо Уиллард спел еще два куплета, по куплету знали Юджин Оливер и Сладкая. Как же нежно плачет «коробка» в руках у Джеймса!
Песня кончилась. Джо еще не успел снять меня со стола, а я уже знала, что допущена в круг своих. Сперва нужно было убедить лесорубов, что я не враг, не представитель закона. Потом – что я своя, такая же, как они. «Джон Генри» помог мне со второй задачей. После этого моя машина перешла в общественное пользование. Куда бы мы ни приехали с Джеймсом и Тощим, мы должны были исполнять «Джона Генри» – такая уж сложилась у нас репутация. Мы съездили в Малберри, Пирс и Лейкленд. После этого я им во всем призналась и рассказала, зачем приехала. Поначалу они не могли представить себе, что кто-то собирает и записывает их «враки», но я все объяснила, и мы устроили конкурс «вранья». Расклеили объявления на почте и в лавке, объявили четыре приза, – и потекли рекой всевозможные сказки и байки. Состязающиеся пребывали в столь праздничном расположении духа, что конкурс пришлось прервать ради кадрили, фигуры в которой, как водится, выкликал Джо Уиллард.
Конкурс удался во всех смыслах блестяще. Я собрала много материала от участников, да еще и потом приходили люди, чтобы рассказать мне сказки один на один.
Клифферт сказал, что у «болотных» сказок еще больше, они много «врут» за работой. Я переговорила с поселковым и болотным боссами, и оба мне это подтвердили. Скоро весь поселок знал, что завтра мы с парнями едем на болота. Мой ближайший кружок, состоявший из Клифферта, Джеймса, Джо Уилларда, Джима Аллена и Юджина Оливера, отправился со мной: приглядеть, чтобы меня не укусила змея, не съел крокодил, да и вообще – приглядеть. За две недели до того пантера задрала сторожа, который ночует на кипарисовом болоте и прогревает паровой трелевщик до прихода смены. Но меня уверяли, что уж мне-то бояться нечего: с такой охраной!
Посмотрев, как болотные лесорубы управляются с топорами, я отбросила последние сомнения. Они не только держат ритм, но успевают красивым движением дважды прокрутить топор над головой, прежде чем он легко и точно, как птица, канет вниз. Они далеко мечут свои топоры, могут обезглавить мокасиновую змею[42] или проломить череп аллигатору. Их тяжелый инструмент может все, что может нож. Великолепное зрелище: красивые черные торсы и ладно взлетающие, крутящиеся топоры.
На другое утро мы отправились на болота.
Было очень рано: не полночная темень, но и не дневной свет. Когда я проснулась, передо мной был поселок лесорубов, окутанный серой рассветной дымкой. Видна была большая лесопилка, но глаз еще не различал дым, идущий из трубы. Среди сгрудившихся хижин проступали смутные очертания мелких падуболистных дубов, но дымка скрывала испанский мох, серыми бородами свисающий с ветвей.
Во всем поселке не спал только Дик Уилли: его дело вставать первым. Он – побудчик. Компания не любит, когда работники слишком долго спят, и платит Дику за то, чтобы они этого не делали. Послушайте, как он поет, когда идет по «улочке» между хижин:
Просыпайтесь, обормоты, собирайтесь на работу.
Еще солнце не всходило, но четыре уж пробило.
Свернув в другую «улочку», он меняет песню:
Вставай, вставай, Иаков! Пожарь себе лепешку,
Пожуй, да собирайся батрачить понемножку!
А что он говорит, когда подходит к джуку и к «длинному дому»[43]? Погодите, сейчас узнаете. Он стучит палкой по крыльцу и произносит:
– Ага-а! Зачем петух на рассвете поет? Чтоб коты[44] да шулеры знали: рабочий человек идет!
К этому времени во всех хижинах горят огоньки. На каждой кухне жарят кукурузные лепешки и толстые ломти бекона. В глубоких сковородах пекут кукурузный хлеб, а некоторые предпочитают простые булочки из муки, воды и топленого сала. Разломите лепешку пополам: половину – на завтрак, другую – в обеденное ведерко[45]. Туда же, в ведерко, – тушеную фасоль и жирное мясо, оставшееся с ужина. Сверху полейте горячим жиром со сковороды и не жалейте тростникового сиропа! Перемешайте все хорошенько, чтобы лепешка пропиталась. Готово. Большая кружка кофе, глоток воды из ковша… Теперь берите ведерко и шагайте батрачить, да побыстрей. Соломенного босса[46] лучше не злить.
В то утро, когда мы пришли на место сбора, бригадира еще не было. Все сидели на корточках вдоль рельсов и ждали. Джо Уиллард, сидевший со мной на конце шпалы, завидел Джима Пресли, бегущего к нам с ведерком и курткой.
– Джим, болотного босса не видел? Куда он делся?
– Заболел, дома валяется. То есть это я надеюсь, что заболел, а так-то – явится, поди.
– Этот не заболеет, что угодно даю.
– С чего ты взял?
– Уж больно мордой страшен. Болезнь к нему придет, увидит, испугается – того, гляди, ее саму сведет судорогой!
– Не такой уж он урод, – заметил Синий[47]. – Вы просто настоящих уродов не видели. Я знал одного, он к дурману[48] подойдет – на том коробочки полопаются со страху, все семена высыплются.
Смеясь, мы сдвинулись потесней. Офицер Ричардсон сказал:
– А еще был человек: его на ночь простыней накрывали, чтобы сон его не боялся.
Снова смех.
– Это еще что! – подхватил Клифферт. – Это у вас всё красавцы были. А я вот видел урода, которого в Миссисипи кинь – и полгода можно уродство ведрами с реки носить.
– Клифф мал, а ладно соврал! – усмехнулся Джим Аллен. – Всех перекрыл.
– Он не врет, – сказал Джо Мартин. – Я тоже знал того урода: он не умер, а уродством изошел начисто.
Слушатели расхохотались и сдвинулись еще больше.
– Слушайте, народ! – сказал Джим Пресли. – Мы на полчаса уже отстаем, а ни босса, ни поезда не видно. Что у них там стряслось?
– Уж если белые нас не погоняют, значит, жуть какая-то стряслась, – сказал Добряк Черный. – Байка есть еще со времен рабства. Старый Масса вышел в поле посмотреть, как рабы работают, а тут ливень! Рабы довольны: в ливень можно отдохнуть. Ну, один из них, Джон, и говорит:
– Дождик поливает, работник отдыхает.
Старый Масса услышал:
– Ты что такое сказал, а?
– Ничего. Дождик поливает, травка подрастает…
– Гудок! Мы сейчас должны были уже по лесу идти.
Гудок выл и визжал, и вскоре показался маленький медленный паровоз – один, без платформ, на которых обычно перевозят бревна. Паровоз затормозил, с тендера спрыгнул бригадир:
– Сегодня бревна не грузим. Поезд пойдет на Эверглейдз: надо забрать рельсовую бригаду с инструментами.
– Ну вот, выходной! – с притворным возмущением воскликнул Джо Уиллард. – Ладно, парни, пошли домой… Извини, Зора, с болотом не вышло.
– Э, нет. Домой не надо, – сказал бригадир. – Пойдите на лесопилку, спросите, может, им там помощь нужна.
Он ушел, жуя табак и сплевывая. Лесорубы принялись натягивать куртки, взяли ведерки.
– Ну не гад ли? Работы нет, а все равно не отпустил! – воскликнул Аллен.
– Гад. Но я видал и хуже, – сказал Хэнди Питтс.
– Где это?
– В Джорджии. Был там соломенный босс: у него на участке котел рванул, и несколько человек на воздух взлетело. Так он у них из получки вычел за то время, что они летали!
– А вот я на Восточном побережье работал, – вмешался Кабан, – мы дороги строили. У нас такой злой босс был, что взял и из собственных часов стрелки уволил!
– Почти как Джо Браун, – сказал Джо Уайли. – Я у него в шахте батрачил. До того ядовитый был гад – Отче наш прочтет, а аминь не скажет!
Клифферт:
– Ты, Джо, и собой здоровенный, и врать здоров! Вон как отливаешь! Но дайте-ка я вам теперь расскажу байку про Старого Массу.
– Валяй! – крикнул Юджин Оливер. – Люблю про Массу и Джона, этот Джон был умнющий ниггер.
– Ну так слушайте.
Старый Масса и Джон, который хотел на Небо
Еще при рабстве у Старого Массы был ниггер по имени Джон. Этот Джон каждый вечер молился, чтобы Господь забрал его на Небо. Даже смерти ждать не хотел, прямо так хотел вознестись, в носках и ботинках. Встанет, бывало, на колени:
– Господи, это опять я, Твой смиренный раб, на коленях поклоны отвешиваю. Сердце мое у меня под коленями, а коленями стою я в пустынной долине и молю Тебя о милости, пока не поздно. Молю, Господи, так смиренно, как только могу: будь добр, явись в своей огненной колеснице и забери меня на Небо, в немеркнущую Славу Твою. Господи, ты же знаешь мою жизнь: паршивая жизнь у меня, и Масса совсем заел, ишачу без продыху. Явись, Господи, с миром в одной руке и прощением в другой, вознеси меня отсюда, от греха, скорби и прочего. Устал я, Господи, и домой хочу.
Как-то вечером шел Масса мимо его лачуги, услышал про вознесение да огненную колесницу, – дай, думает, проверю, правда ли Джон на Небо готов. Пошел к себе в дом, взял простыню и вернулся. Накинул простыню на голову и стучит в дверь.
Джон перестал молиться и спрашивает:
– Кто там?
– Это я, Господь твой. Явился на огненной колеснице, чтоб забрать тебя из грешного мира.
Джон, как это услышал, – юрк под кровать! И шепчет жене:
– Лиза, скажи Господу, что меня нет дома!
Лиза сперва-то ничего не сказала, а Господь не унимается:
– Пойдем, Джон, на Небо. Хватит тебе ишачить, землю пахать да кукурузу сеять. Пойдем, пора.
Лиза тогда говорит:
– Господи, мужа дома нету. Придется тебе попозже заглянуть.
А Господь ей:
– Ничего, Лиза, ты мне тоже сгодишься.
Лиза шепчет Джону:
– Мы так не договаривались. Вылезай из-под кровати и ступай с Господом. Ты просил тебя забрать – вот и иди теперь.
Джон под кровать забился и молчит, как язык проглотил.
А Господь-то на крыльце стоит и все зовет. Лиза не выдержала:
– Ты же, – говорит, – хотел на Небо. Что ж ты?
– Он сказал, что и ты сгодишься. Может, пойдешь, а?
– Дудки, никуда я не пойду! Это ты ныл да причитал: «Вознеси меня, Господи! Вознеси!» Вылезай и возносись, а то я тебя сама выдам!
Тут Старый Масса:
– Пойдем, Лиза! Я тебя вместо него заберу.
– Он здесь, Господи! Под кроватью прячется…
– Выходи, Джон! Вознесешься со мной, приобщишься к Славе моей.
Делать нечего. Вылез Джон из-под кровати, открыл дверь на щелочку, смотрит – кто-то белый на крыльце стоит. Он аж отскочил. А потом подумал и говорит:
– Погоди, Господи, дай мне надеть воскресные брюки. Не могу же я на огненной колеснице в старых штанах ехать!
– Ладно, надевай свои воскресные брюки.
Джон стал с брюками возиться да время тянуть. Тянул-тянул, выглянул в щелочку – а Господь тут как тут, на крыльце стоит весь в белом.
– Господи, в Библии сказано, что на Небо ничто нечистое не войдет[49], а на мне рубашка насквозь пропотела. Не могу же я в такой дрянной рубашке вознестись. Позволь, я воскресную надену!
– Ладно, надевай свою воскресную рубашку!
Джон теперь с рубашкой копается, время тянет. Да только Старый Масса никуда не уходит, стоит себе на крыльце. А Джону больше переодеваться не во что, подходит он к двери, приоткрывает чуть-чуть:
– Все, Господи, готов я на Небо, только уж больно свет от тебя яркий, выходить боязно. Не обессудь, отступи немного назад.
Старый Масса отступил. Джон выглядывает:
– Я, Господи, самый никудышный раб Твой, мельче пыли под стопой Твоей. Не могу я выйти, когда ты так светишь. Яви божескую милость, отступи еще.
Старый Масса еще отступил.
– Господи, Небо высоко, а мы тут по земле ползаем. Ты велик, Господи, а я слаб, и куда мне, грешнику несчастному, против Твоей-то силы. Поэтому на коленях прошу и умоляю: отступи еще чуток. Отступишь – и я сразу поеду с Тобой в огненной колеснице и к славе Твоей приобщусь.
Старый Масса отступил в третий раз, а Джон только того и ждал – рванул дверь и ударился бежать! По делянке с тыквами, по хлопковому полю, по пастбищу… Джон бежит, а Масса за ним. Только Джон быстрей: когда до кукурузного поля добежали, он уже здорово впереди был. А дома у него дети плачут, спрашивают:
– Мама, а Бог папу не догонит? На Небо не заберет?
– Замолчите, паршивцы! Глупости говорите! Бог папашу вашего ни в жизнь не догонит, особенно если тот босиком.
Ха-ха-ха! Все хохотали от души. Услышь их бригадир, наверное, разозлился бы: с такими мыслями много не наработают.
– Погодите! – сказал Джо Уиллард. – На лесопилку успеем. Давайте еще про Массу и Джона. Клифферт, расскажи еще.
– Э, нет! – вмешался Юджин Оливер. – Я тоже хочу. Это не сказка, а настоящая правда: ее моя бабушка рассказала матери, а мать мне.
Масса и медведь
Еще при рабстве у Массы был ниггер по имени Джон. Хороший был ниггер, верный, и Масса его любил. И вот как-то раз вызывает Масса Джона и говорит:
– Кто-то повадился у меня кукурузу с поля воровать. Каждое утро прихожу и вижу: еще унесли. Ступай вечером в поле, сядь в засаду и поймай мне вора.
Сказано – сделано, сел Джон в засаду, ждет. Скоро слышит: кукуруза хрустит. Подобрался Джон к вору сзади, а в руке – палка.
– Стой! – кричит. – Еще хоть початок тронешь, я тебе бока обломаю!
Тот обернулся – глядь, а это не человек вовсе! Стоит медведь, полные лапы кукурузы к брюху прижимает. Кукурузу-то он бросил, а Джона – цап! Вот история! Ну, Джон кое-как вырвался и медведя за хвост ухватил. Тот хочет Джона достать, а не может, так по кругу и бегают. Уже и ночь прошла, Джон устал, а хвост боится выпустить: медведь как раз его и достанет. Замучились, на месте топчутся: Джон на хвосте повис, а медведь ему в спину дышит. На рассвете пришел Масса посмотреть, как там у Джона дела. Увидел, подбежал:
– Джон, я медведя подержу, а ты беги за помощью!
– Хорошо. Держи его, Масса, как я держу.
Масса схватил медведя за хвост:
– Беги, Джон, скорее, позови кого-нибудь.
Джон хромая отошел в сторонку, сел на траву и начал шляпой обмахиваться. А Масса с медведем едва справляется. Видит, что Джон на травке расселся, кричит:
– Джон, поспеши, а то я медведя выпущу!
– Так выпускай! Я его всю ночь выпустить хотел, да не мог.
Джим Аллен хохотал вместе со всеми, а потом сказал:
– Давайте-ка поспешим, а то бакра[50] прицепятся.
– О работе не беспокойся, – отозвался Джим Пресли. – На свете работы больше, чем всего прочего. Бог этот свет создал, а белые – работу.
– Всё так, да только не белые нас работать заставили, – вмешался Джо Уиллард. – Тут мы сами виноваты.
– Как это не белые? Это все из-за них, – возразил Джим Аллен. – Сейчас расскажу.
Почему черная сестра работает больше всех
Знаете, как оно было? Бог закончил мир создавать, создал и людей, и диких зверей, и еще в конце огромный ящик. Спустил его с неба и положил посреди дороги. И много тысяч лет он так пролежал, пока Старая Миссис не сказала Старому Массе:
– Пойди принеси мне тот ящик, хочу посмотреть, что там внутри.
Масса поглядел, на вид тяжеленный ящик. Тогда он позвал ниггера:
– Принеси мне ящик, что посреди дороги лежит.
А ниггер давно о тот ящик спотыкался. Говорит жене:
– Женщина, принеси ящик.
Жена побежала за ящиком. Бежит и говорит:
– Люблю заглянуть в большой ящик: там всегда что-нибудь хорошенькое найдется.
Добежала, цап, и крышку подняла. А там внутри было полно тяжелой работы! С тех пор черная сестра работает больше всех на земле. Белый велит ниггеру работать, а тот все на жену перекладывает.
– Все не так! – вмешался Джим Пресли. – Не поэтому негры так пашут. Дайте рассказать.
Почему ниггерам досталась тяжелая работа
Бог на дороге два ящика оставил, милях в пяти от места, где жили белый и ниггер. Они туда побежали наперегонки посмотреть, кто первый добежит. Ниггер белого обогнал и вцепился в тот ящик, который больше. Так боялся, что белый отберет, что лег сверху и кричит:
– Я первый, мне и ящик самый большой.
Белый говорит:
– Будь по-твоему, возьму, что осталось.
И взял себе маленький ящичек. Ниггер открывает свой ящик, а там кирка, лопата, мотыга, плуг и топор. А белому досталось перо и чернильница. С той поры ниггер на жаре батрачит, а белый сидит и соображает, что к чему, да циферки, циферки пишет. Вот так. Белому перо, а черному ничего.
– Стойте, дайте и мне сбрехать. Зора, запиши: эта байка от Уилла Ричардс.
Охота на оленя
Так вот: взял как-то Масса ниггера на оленей охотиться. Поставил его в засаде и говорит:
– Жди тут, ружье держи наготове. Я с той стороны холма буду, увижу оленя – погоню его на тебя, а ты стреляй.
– Так точно, сэр, уж я-то выстрелю!
Стоит он, значит, курок взведен, ждет. Выбегает на него олень и мимо чешет. А ниггер хоть бы что, даже не пошевелился. Ну, олень убежал по своим делам, приходит Масса из-за холма:
– Убил оленя-то?
– Я оленя не видел, он тут не пробегал еще.
– Видел, не мог не видеть. Он прямо сюда побежал.
А ниггер отвечает:
– Никакого оленя я не видел, зато видел белого, который нес на голове стулья. Я шляпу снял, поздоровался и стал дальше оленя ждать.
– Некоторые черные совсем без ума. Я когда таких вижу, говорю: «Моя раса, да не моя закваска»…