Эта же комната существенно отличалась от этих двух категорий и ломала всё моё представление о быте коммунальных квартир в прошлом. Толстый кроваво-красный ковёр в пёстрых узбекских ромбах устилал пол. На стенах тоже были ковры. Причём на всех четырёх стенах. И тоже кроваво-алые с бешенными узорами. От этого багрового разнообразия жилище напоминало склеп Дракулы после полнолуния.
Но и этого обитателю комнаты показалось мало, поэтому сверху, на напольный ковёр была положена тканная дорожка. Очевидно, чтобы не пачкать ковёр.
Вот интересно, при отсутствии пылесосов, как он убирался в комнате и чистил это всё?
Очевидно, никак, — подумал я и расчихался от пыли. Здесь было душно и пахло нафталином.
Вместо кровати стоял раскладной мягкий диван на низеньких ножках. На котором — оп-ля, явно была огромная перина, а сверху горкой пять подушек разного размера — от большей к меньшей.
Напротив окна красовался пузатый полированный шкаф. Рядом — сервант, в котором выстроились шеренги хрустальных ваз, бокалов и салатниц. Посуда явно не помещалась на двух узких полках, поэтому хозяин помещения складировал вазочки и салатницы один в один, и они напоминали Эйфелевы башни, но только стеклянные.
Я аж глаза протёр.
И как можно так жить?
Но затем я обнаружил трюмо и всё мои печальные мысли разом вылетели из головы. Зеркало!
Я ринулся к нему. И, наконец, рассмотрел себя.
Мда.
Я попаданец явно в чужое тело.
Человек, в котором мне теперь придётся жить, представлял собой унылое зрелище. Отнюдь не Аполлон. Одутловатое лицо, слегка оттопыренные уши и огромные проплешины, которых старый владелец этого тела явно очень стеснялся и поэтому зачёсывал жиденькие волосики набок и сзади наперёд, отчего издали голова напоминала нечто среднее между профилем Гая Юлия Цезаря в лавровом венке и причёской Дональда Трампа в особо ветреный день.
Глазки были небольшими, неопределённо-сероватого цвета, под которыми отчётливо выступали мешки. Ручки-ножки пухленькие, явно не приучены к физическому труду. На вид можно было дать как тридцать, так и все шестьдесят.
Скуф, да и только.
Но ничего, и не с таким материалом работали.
Был у меня как-то один бизнесмен. Сколотил многомиллионное состояние, а собой не занимался вообще. И вот в один прекрасный момент, когда сошлись в одну точку возраст, лишний вес и болячки, он вдруг понял, что даже его деньги не привлекают женщин надолго. И тогда он пришел ко мне. И мы буквально за полгода выковали из него харизматичного альфа-самца, от одного взгляда, на который женщины буквально теряли сознание.
Так что не буду вешать нос.
Я взглянул последний раз на отражение в зеркале и решил поискать доказательства, кто я теперь, где и кем работаю (если работаю) и всё остальное, что найду.
Я вышел в коридор и аж присвистнул.
* Внимание! В книге, которая пишется от лица героя, присутствуют диалектизмы и неправильное использование некоторых слов (по-народному)
Глава 2
И было отчего.
Давешняя баба, ну та, которая прокисшие щи в умывальник лила, сейчас, матерясь и тоненько причитая, пыталась какой-то палкой подцепить свой платок из умывальника.
Но не получалось никак.
— Не получается? — добрым голосом полюбопытствовал я, впрочем, даже не пытаясь сдержать злорадство.
Бабища одарила меня нелицеприятными эпитетами, правда буркнула себе под нос, негромко, так что я заострять не стал, зато внёс конструктивное предложение:
— Нужно сантехника звать. Пусть слив прочистит, — огласив эту нравоучительную тираду, я удалился. Оставив бабу рефлексировать над моими словами.
Потому что вторым вопросом на повестке было следующее — а кто я, собственно говоря, такой? В смысле кем я являюсь в местном социуме и где работаю? И вообще, хотелось бы иметь хоть какое-то представление о способе жизни моего нового тела.
Душа пела, душа играла на флейте водосточных труб, ну, или как минимум на волынке. А, впрочем, неважно.
Коммунальная квартира, по которой я совершал экскурсию, представляла собой довольно растянутое помещение, то ли это бывший купеческий дом, то ли ещё что-то. В ней обнаружилось шесть комнат, кухня, сортир, ванная. Как я примерно определил — все комнаты были по величине разными. Соответственно и жило там разное количество людей.
Насколько я понял, сейчас было либо позднее утро, либо вообще день. Поэтому большая часть обитателей квартиры трудилась на работе. А значит, увижу я их всех лишь вечером. Ну что же, мне это только на руку. За это время успею сориентироваться и выработать план на первое время.
Да, кстати, неожиданно меня впечатлил яркий образец концептуального искусства. На стене, примыкающей к туалету, красовалась инсталляция — там были вбиты большие гвозди, на которых висели стульчаки к унитазу разной степени изношенности и чистоты. Я насчитал семь: на тёмно-зелёной, выкрашенной масляной краской стене семь белых стульчаков на ржавых гвоздях (!).
А что, такие себе «болевые точки времени». Почему-то вспомнился банан, приклеенный скотчем к стене неким итальянским художником, и который на аукционе Sotheby’s был продан за более, чем шесть миллионов долларов. Думаю, этот арт-объект можно было бы загнать за все девять. Маурицио Каттелан рыдал бы от зависти.
Пока я с глубокомысленным видом рассматривал инсталляцию и размышлял, что в данном случае имел в виду художник: преодоление комплекса исторической вины или же что другое, — одна из дверей раскрылась и оттуда вышел небритый мужик. Хмуро кивнув мне и обдав выхлопом перегара, он недрогнувшей рукой снял один из арт-объектов. Совершив этот акт вандализма, он направился с ним прямиком в сортир.
Оттуда сразу же послышались характерные звуки.
Мда.
Вот так и разрушаются стереотипы об искусстве.
Мне оставалось вернуться в комнату: на кухне и в коридоре делать было нечего.
Остро захотелось есть. Я поискал в комнате холодильник и, к моему несомненному удовольствию, обнаружил его между шкафом и стеной. Вот и замечательно.
В нём нашлись и продукты: полбутылки кефира, начатая пачка сливочного масла и кастрюлька с гречневой кашей. Морозилка оказалась девственно пуста. Негусто, но тем не менее от голода прямо сейчас я не умру.
На холодильнике стояла белая эмалированная хлебница с отбитой ручкой. В ней я нашёл хлеб. Почти четверть буханки белого хлеба. Чуть подсохшую, но есть можно.
Каша представляла собой слипшийся комок с сизоватым оттенком. Кто знает, когда Муля её варил. Да и непонятно, как он её варил. Поэтому каша мной была категорически отвергнута. С кефиром та же ситуация. Не хотелось вносить изменения в концептуальную инсталляцию со стульчаками на стене, если кефир просрочен.
Поэтому я поступил просто: намазал кусок хлеба маслом и сел за стол. Чаю у меня не было, но решил пока так, заморить червячка всухомятку. Идти на кухню совершенно не хотелось, чтобы не конфликтовать с той бабой из-за умывальника.
Голова шла кругом, и я жадно набросился на еду.
Вдруг в дверь постучали, так, что я чуть хлебом не подавился (нет, есть хлеб с маслом и без чая — так себе вариант).
— Да-да? — обречённо сказал я, попытавшись быстро прожевать.
Дверь рывком распахнулась и в комнату впорхнула хрупкая девушка в халате-кимоно китайского шелка.
Когда она приблизилась, я увидел, что это вовсе не девушка, ей как минимум лет шестьдесят. А халат очень старый, прямо даже ветхий. Тем не менее девушка, а точнее женщина, с немыслимой для её возраста грацией присела на стул напротив. Голову она держала высоко, а осанка её была воистину королевской.
— Здравствуй, Муля, — трагическим шепотом сказала она и тревожно посмотрела на дверь.
— Слушаю вас, — кивнул я и сделал стратегическую ошибку, когда предложил, — может, чаю?
— Чаю? — ахнув, всплеснула руками женщина, — Муля, я рассчитываю на твой профсоюзный билет, а ты мне чай предлагаешь! — её губы задрожали.
— Мда? — спросил я, а сам лихорадочно думал, где может находиться Мулин профсоюзный билет и что он даёт.
И вообще, имею ли я право передавать его третьим лицам? Спрашивать женщину, куда Муля мог положить билет было нецелесообразно, да и подозрительно. Заподозрят, что я не я — упекут в психушку.
Поэтому я со вздохом отложил недоеденный бутерброд и поднялся из-за стола:
— Интересно, куда я мог его опять положить? — как бы между прочим, пробормотал я.
— Как обычно, Муля, — подсказала женщина, — в верхнем ящике шкафа.
Где находится шкаф я видел, так что, сориентированный воздушной женщиной, сразу же нашел документы. Профсоюзный билет лежал сверху. И представлял собой зелёную картонную книжечку небольшого размера, на которой внутри было написано «Профсоюзный билет № 29579254». В графах «Фамилия, имя, отчество» стояло — Иммануил Модестович Бубнов (Оу! Я теперь знаю своё новое полное имя!). В графе год рождения — 1923. В графе год вступления в союз — 1947. В графе «наименование организации» — методист отдела кинематографии и профильного управления театров Комитета по делам искусств СССР (ого! Оказывается, я чиновник, да ещё при КДИ! Это, конечно, не венец мечтаний, но всё же лучше, чем крановщиком на заводе).
С фото смотрел щекастый плешивенький портрет предыдущего хозяина этого тела (поросёнок, да и только). На второй страничке были отметки «об уплате членских профсоюзных взносов» с густо проставленными штампиками.
— Вот, пожалуйста! — я вежливо протянул книжицу женщине. Спрашивать для чего ей нужен Мулин профсоюзный билет я не стал: подразумевалось, что это уже не впервой, и причину Муля прекрасно знает.
Ну ладно, разберёмся потом.
— Муля. Ты моя прелесть! Так выручил! — счастливо выдохнула она и добавила, — я верну вечером.
Я невнимательно кивнул, и женщина покинула мою комнату. Лишь только дверь захлопнулась, я тотчас же бросился к шкафу и принялся вытаскивать все остальные документы, которые там были.