От ярости Демпси швырнул трубку на подушку. Когда он снова поднес ее к уху, Пинеро говорил: «… и очень скоро он нас всех подставит!»
– Здесь у тебя не срослось, – сказал Демпси, немного овладев собой. – Это не я наломал дров.
– По-твоему, это я ошибся?
– А как еще ты это назовешь?
– Я назову это правосудием с восклицательным знаком. Один мертвый преступник и трое живых полицейских.
Внезапно потеряв силы, Демпси умолк.
– Ошибка у тебя еще впереди, – сказал Пинеро. – Но я не хочу, чтобы ты совершал ее. Я хочу, чтобы ты жил дальше.
Демпси хмыкнул.
– Да ну? А тебе не все равно?
– Все равно, приятель.
– Тогда какого черта ты беспокоишься обо мне?
– Есть причины, – сказал Пинеро и повесил трубку.
В двух кварталах от Бродвея, на Сто семьдесят второй улице, из музыкального магазина «Роза дель Сол» доносилась ритмичная мелодия, из окна третьего этажа слышались ударные, а из автомобиля раздавалась радиотрансляция. Даже зимой здесь ощущалась атмосфера тропиков, хотя и с душком уголовщины, наркоты и городского безумия. Район, застроенный рядами желтых зданий, которые тянулись на несколько кварталов вплоть до Сто шестидесятой улицы, представлял собой благодатную среду для преступников всех мастей и любимое место охоты для Пинеро и копов похлеще него. Уголовный душок был частью единого целого, частью дымчато-серой души огромного города. Но несмотря на падающие снежные хлопья, здесь, где стояли двух– и трехэтажные дома с выкрашенными в яркие цвета фасадами и звучала музыка, где люди говорили по-испански и ощущался дух землячества, Демпси вполне мог представить, что он идет по улице Агуадиллы, а вокруг цветет гибискус, легко колышутся кокосовые пальмы и смуглые ребятишки в шортах гоняют неподалеку мяч. Это было одно из редких мест, сохранивших свой особый жизнерадостный колорит, чудом уцелевший в атмосфере, поглотившей Манхэттен в конце прошлого века, – колорит, который пессимисты ошибочно считали канувшим в Лету. На самом деле он просто переместился к Бронксу, вытесненный туда агрессивным духом коммерции. Хейли называл этот район Пляжем и разделял любовь Демпси к нему. По этой и по ряду других причин Демпси думал, что они с Хейли могли стать друзьями. Они пару раз вместе попили пиво, сходили на матч «Янки», поужинали в ресторане со своими подружками. Но между ними оставалось какое-то недоверие. Демпси решил, что Хейли лучше приспособлен к работе в полиции, похож на Пинеро; но теперь, когда Хейли так беспомощно застрелился, Демпси задумался, что дело могло обстоять как раз наоборот.
«Элеггуа ботаника» оказалась маленьким опрятным магазинчиком с побеленным фасадом и выписанной золотыми буквами рекламой на витринах, где были выставлены разные ритуальные предметы, в большинстве явно старинные, разложенные на темно-зеленой ткани. Полуприкрытая железная решетчатая дверь препятствовала посетителям как легко проникнуть внутрь, так и быстро выйти наружу. Когда Демпси переступил порог, колокольчик над дверью звякнул, и привлекательная молодая латиноамериканка в широком джемпере, надетом поверх платья из набивного ситца, с длинными черными волосами, перевязанными голубой лентой, вышла из-за занавески в глубине помещения и встала у прилавка, скрестив руки на груди и устремив на посетителя бесстрастный взгляд. Кроме них двоих, в лавке никого не было. И без того маленькое помещение казалось еще меньше из-за обилия застекленных шкафов и полок, где стояли статуэтки, банки с надписанными от руки этикетками и разные предметы, сделанные из кости, ракушек, перьев и меди. В воздухе здесь висел странный сладковатый запах, не очень приятный, затхлый и терпкий, сотканный, как отметил Дэмпси, за очень долгое время из тысяч более слабых запахов, порою вполне приятных.
– Сара Пичардо? – спросил он.
Женщина кивнула, и он сказал:
– Я бы хотел задать вам пару вопросов.
– Вы из полиции? – Последний слог она растянула, придавая слову неуместную нежность.
Он показал свой значок, и она пожала плечами. В любом другом случае Демпси расценил бы подобное поведение как знак тайной неприязни или открытой вражды, но женщина производила впечатление спокойной и сдержанной. Он предположил, что это обычная для нее манера.
– Вы знали Лару Израеля, верно?
– Он заходил в лавку несколько раз. Один раз, чтобы спросить насчет церкви…
– Какой церкви?
– Церкви Лукуми Бабалу Ай. На перекрестке Сто шестьдесят пятой и Восьмой.
– Он практиковал сантерию?
Женщина нахмурила лоб.
– Я говорила об этом полицейским. Дважды.
– Дважды?
– Да. Сразу после убийства Лары и несколько дней назад.
– Значит, полиция была здесь несколько дней назад? Детективы?
– Один детектив.
– Вы помните его имя?
– Нет. Пуэрториканец.
Пинеро? Вынюхивал здесь что-то?
Демпси собрался задать следующий вопрос, но тут из заднего помещения лавки донесся высокий надтреснутый голос:
– Сара!
– Моментито, – сказала Сара и торопливо ушла за занавеску.
Оставшись один, Демпси осмотрелся по сторонам. Его внимание привлекла статуэтка в угловом шкафу: темного дерева, высотой два фута, она изображала приземистого человека с огромными глазами без зрачков, с лягушачьими чертами лица, с веревкой, обмотанной вокруг шеи, с руками, отчаянно простертыми вперед. Судя по стилю резьбы и по бледно-коричневому дереву, статуэтка была карибская или южноамериканская. Рассмотрев лучше, Демпси решил, что это не человек, а стилизованная рыба. Глаза из перламутра, на веревке – мелкие ракушки. За окном проехал зеленый «меркьюри» с пуэрто-риканским флагом, нарисованным на дверце водителя; из колонок гремели тамбурины, трубы, гитары. Когда Демпси снова перевел взгляд на статуэтку, она показалась еще более мрачной, словно раздраженной громкой музыкой. Он вытянул палец, чтобы дотронуться до нее, но в приступе суеверного страха отдернул руку назад.
– Извините, – сказала Сара Пичардо, возвращаясь и вновь становясь у прилавка. – Моей прабабушке понадобилась помощь.
Казалось, она изучала его лицо. Демпси поступил к ней поближе.
– Так значит, Лара практиковал сантерию?
– Шанго.
Демпси отметил, что никогда раньше не слышал такого определения, а женщина сказала:
– Сантерия больше африканская, чем христианская религия. Но сама вера скорее христианская, чем африканская. Разница невелика. Они очень близки. Брат и сестра. – Она достала сигариллку из пачки и, закурив, выпустила струйку дыма и задумчиво уставилась на нее, повисшую в воздухе. – Лара не мог найти церковь на свой вкус, поэтому спрашивал у меня. Такое часто случается. Люди приезжают с юга и вдруг понимают, что здесь все по-другому. Вот они и начинают метаться.
– Похоже, вы много с ним разговаривали.
– Люди приходят, я разговариваю с ними. Я разговариваю даже с полицейскими.
Она едва заметно улыбнулась, и Демпси вдруг увидел, как она красива. Ее красота не сразу бросалась в глаза. Оценить внешность женщины по достоинству мешала ее бесстрастность, подумал он. Скупые жесты, невыразительная мимика – однако у Демпси возникло впечатление, что дело здесь не в подавлении чувств, а в самообладании. Спокойная непринужденность позы могла быть результатом внутренней дисциплины. У нее были большие, чуть раскосые глаза, высокие скулы, твердо очерченный рот и маленький подбородок. Похоже, она не пользовалась косметикой, а свитер скрывал ее фигуру. Это специально, подумал Демпси.
Он задал еще несколько вопросов, не столько вникая в суть ответов, сколько внимательно наблюдая за Сарой, прислушиваясь к модуляциям ее голоса. У него сложилось впечатление, что она тоже наблюдает за ним. От возникшего напряжения у него загудело в голове. Это нельзя было назвать возбуждением. Никакого возбуждения он не чувствовал. У Сары был свой интерес, как и у него. Он спросил, почему Лара обратился к ней с вопросом о церкви. Потому что она держала лавку лекарственных трав?
– Это моя церковь. Но мне кажется, Лара хотел познакомиться со мной.
– О'кей… Я понял.
– Нет, не в этом смысле. Он хотел выяснить, насколько я сильна. – Сара замолчала, скрестив руки на груди, опустила глаза на витрину, а через несколько мгновений подняла взгляд и сказала: – Я знаю про вас.
Чары разом развеялись, и Демпси оказался во власти ненадолго забытого чувства вины и смятения.
Сара подняла руки в успокаивающем жесте:
– Я сразу узнала вас, но я о другом. Я знаю про ваш глаз. Знаю, что с вами происходит.
Ну начинается, подумал он.
– Вы попали между двух противоборствующих сил, – сказала она. – Одна хочет убить вас, другая использовать. При любом раскладе вы скорее всего умрете.
Демпси рассмеялся:
– Откуда вы это знаете?
– Вы будете смеяться надо мной? Или захотите, чтобы я помогла вам понять смысл происходящего?
– Значит, я могу выбрать? И выбор у меня невелик.
Не обратив внимания на издевательский тон, Сара сказала:
– Выбор у вас такой: или остаться в дураках, или поверить мне. Жить или умереть. – Она повернулась к шкафу, взяла с полки пузырек с темным порошком и протянула Демпси. – Заварите это сегодня перед сном. Выпейте и приходите ко мне завтра вечером. В десять. В церковь.
– Вы имеете в виду церковь Лукумо Бабаяма… или как там?
Он рассчитывал разозлить женщину, но она снова скрестила руки на груди и чуть наклонила голову к плечу.
– Да. Я мамбо… жрица.
Демпси изобразил несколько танцевальных па.
– Это сальса-лечение? Мамбо, ча-ча-ча.
И снова она не отреагировала на грубость.
– Вам нужно быть очень осторожным. Кто-то пытается навредить вам. Кто-то близкий.
– У вас такой всевидящий глаз, да? Видите всех насквозь?
Женщина пожала плечами.
– Сколько это будет стоить? – спросил он.
– Сколько бы ни стоило, – сказала она, словно констатируя печальный факт, – возможно, вам не представится случай заплатить.
Казалось, всем своим видом Сара пыталась успокоить его, умиротворить, но Демпси чувствовал, что силы ему придает только собственное раздражение. Однако он не делал ставки на раздражение и цинизм. Он твердо решил отнестись ко всему серьезно, как бы невероятно, нелепо и смешно это ни выглядело.