И тогда компания взорвалась таким хохотом, что электронный кот Меркурий, поселившийся в комнате у Дона, звякнул пружиной, замигал красным стоп-сигналом и с подвыванием бросился за этажерку.
Но это еще не конец истории. Всякая таинственная история кончается, когда решена задача.
Через неделю Саня Волков отыскал Джонни и хмуро сказал ему:
– Пойдем.
– Куда? – строптиво спросил Джонни, не любивший, когда им командовали.
– В овраг. Сам увидишь, зачем.
Он привел Джонни к переправе, и они засели в кустах. Джонни больше ни о чем не спрашивал, чтобы не унизить себя в Санькиных глазах любопытством и нетерпением. Через две минуты послышались вздохи и хлюпанье. Саня и Джонни глянули сквозь листья.
Подвернув широченные парусиновые штаны, через ручей брел с мешком Газетыч. Мешок был небольшой, но тугой и, очевидно, тяжелый. Газетыч нес его перед собой и приподнимал, стараясь не макнуть в воду. Он стукался о мешок коленками и выгибался назад.
Выбравшись на лежавшую у воды доску, Газетыч устало плюхнул свой груз на песок. Отдышался. Постонал тихонько, чертыхнулся и поволок мешок дальше. Сам он шагал по доске, а мешок волочился по песку. Через каждые два шага Газетыч останавливался и вздыхал. Наконец он подтащил свою ношу к зарослям черемухи, от которых начинался жиденький деревянный тротуарчик. Из кустов старик вытащил одноколесную тележку. Он взвалил мешок на тачку и довольно резво покатил ее по доскам.
– Третий рейс делает, – сказал Саня. – Там, наверху, трансформаторную будку строили, а цементу навозили будто на целый дом. Вот он и таскает. Нагребет и тянет потихоньку.
– Значит, он жулик? – злорадно спросил Джонни.
– Да никакой он не жулик. Цемент-то бросовый, стройку уже кончили.
– Куда ему столько? – удивился Джонни.
– Фундамент у сарая бетонирует. Хозяйство укрепляет. Понял?
– Ну, понял, – откликнулся Джонни, привычно почесываясь от комариных и крапивных укусов. – А мы-то здесь зачем сидим?
Саня дернул Джонни за синий воротник и вытащил из засады.
– Смотри, – сказал он убийственным тоном.
По песку тянулся "след крокодила".
Джонни и Саня с полминуты молча смотрели на него.
– У него на мешке заплата, будто звериная лапа. Он то потянет, то поставит. И отпечатывается. Понял?
– Понял! – восхищенно отозвался Джонни. – Молодец ты, Санька! Здорово разгадал!
Саня оттопырил губу.
– "Разгадал"! Буду я всякую чушь разгадывать! Это я случайно заметил. Это только у тебя на уме всякие загадки да разгадки.
Он смерил Джонни обидным взглядом и зашагал к подъему из оврага. Джонни пожал плечами и двинулся за ним. Санькиной досады он не понимал.
Уже наверху Саня сказал:
– Все из-за тебя… Ради драного мешка столько шума понаделал: "Крокодил, крокодил"! Только время зря потеряли…
Наверно, он думал, что Джонни сникнет и забормочет оправдания.
Джонни остановился. Саня тоже остановился. Джонни удивленно посмотрел снизу вверх на длинного бестолкового Саньку.
Потом он спросил:
– А зачем он тебе, этот крокодил? На веревочке водить?
Саня заморгал.
– Подумаешь, нет крокодила, – снисходительно сказал Джонни. – Все равно было приключение. Понимаешь, Санечка? Приклю-че-ни-е.
Он зажмурился и пошевелил языком, словно пробовал на вкус удивительное слово. Потом повернулся и независимо зашагал по краю обрыва.
Саня Волков смотрел вслед непонятному Джонни.
Тот шел, сунув кулаки в безнадежно растянутые карманы матроски. Матроска от этого натянулась на спине, и худые Джоннины лопатки торчали под ней, как маленькие прорастающие крылья. А воротник мотался на ветру. И желтые волосы Джонки полыхали на ветру и солнце, как протуберанцы.
И вся улица слышала веселую песню, которую свистел Джонни.
Потому что жизнь была прекрасна. И она еще только начиналась. Впереди были сотни и тысячи встреч с разными загадками и приключениями. Встретятся, наверно, и настоящие крокодилы.
МУШКЕТЕР И ФЕЯ
– Евгений! – сказал отец, нервно похрустывая пальцами. – Я пришел к выводу, что воспитывал тебя неправильно.
Третьеклассник Воробьев сидел с ногами в кресле и укрывался за пухлой растрепанной книгой. В ответ он слегка приподнял плечо. Это означало вопрос: "Что случилось? "
– Да! – продолжал отец. – Когда ты бывал виноват (а это случалось нередко), я ограничивался беседами. Теперь я понял, что тебя следовало попросту драть.
– Еще не поздно, – подала голос из своей комнаты двоюродная сестра Вера Сергеевна.
Необдуманную реплику Джонки оставил без внимания, а на отца поднял из-за книги левый глаз. С едва заметным любопытством.
– Совершенно верно, еще не поздно, – сурово и взволнованно произнес отец. – И очевидно, в ближайшее время я этим займусь.
– Как это? – рассеянно поинтересовался сын, снова исчезая за книгой.
– Что значит "как это"? – слегка растерялся родитель. – Ты что, не знаешь, как это делается?
Сын пожал плечами:
– Ты же сам сказал, что раньше только беседовал. Откуда мне знать?
– Хм! Откуда… Хотя бы из художественной литературы. Ты читаешь дни и ночи напролет. Даже когда разговариваешь с отцом.
– Про такую ерунду я не читаю, – гордо сказал Джонни.
– Положи книгу! – тонким голосом потребовал отец. – Или я… немедленно выполню свое обещание.
Джонни отложил пухлый том. Обнял согнутые у подбородка колени.
– Папа, – сказал он снисходительно. – Ничего ты не выполнишь.
– Это почему?
– Ну, во-первых, ты культурный человек… Во-вторых, ты не знаешь, как я бегаю. А тебя в ваших рес… рев… рес-таврационных мастерских ругали на собрании, потому что не хочешь сдавать нормы ГТО. Ты сам говорил.
– Не твое дело, за что меня ругали, – уязвление откликнулся отец. – А бегать за тобой я не собираюсь. Побегаешь и сам вернешься.
– Конечно, – вежливо согласился Женька. – Но к тому времени ты остынешь и поймешь, что я ни в чем не виноват.
Отец скрестил руки и в упор глянул на сына. Потом протянул почти ласково:
– Ах, не виноват…
– А что я сделал?
– Ты?.. Сделал?.. Твое поведение!.. О тебе ходят легенды! Ты позволяешь себе черт знает что… А сегодня? Как ты разговаривал с учительницей!
– Как?
– Ты посмел сказать ей: "Не ваше дело"!
Джонни вздохнул:
– Не так, папа. Я сказал: "Извините, но мои волосы – это мое дело".
– Вот-вот! Ты считаешь, что имеешь право так разговаривать с учителями?
– А чего ей надо от моих волос? Даже директор ничего не говорит, а она цепляется!
– "Цепляется"!
– Ну, придирается. Каждый день.
– Потому что твоя прическа ужасна! Ты, наверно, считаешь, что чем длиннее волосы, тем больше геройства? А на самом деле – сначала космы до плеч, потом сигарета в зубах, потом выпивка в подъезде…
– Потом кража, потом колония… – подхватил Джонни. – Это самое Инна Матвеевна и говорила.
– И совершенно справедливо!
– И совершенно глупо, – грустно сказал Джонки.
– Ну, знаешь ли!.. – взвинтился отец, но вспомнил, видимо, что сын считает его культурным человеком. Подумал и сдержанно попросил:
– Хорошо, тогда объясни, зачем тебе твои растрепанные локоны?
– Пожалуйста, – так же сдержанно откликнулся Джонни. – В каникулы будет Неделя детской книги. В Доме пионеров готовят карнавал книжных героев. Я хочу, чтобы у меня был костюм мушкетера. А кто видел мушкетеров со стриженым затылком?
Отец растерянно поскреб подбородок.
– Д-да? Ну… а почему ты не рассказал это Инне Матвеевне?
– Папа… – со вздохом сказал Джонни. – Подумай сам. Что можно объяснить рассерженной женщине?
Это заявление слегка обескуражило Воробьева-старшего. А пока он размышлял, из коридора донесся голос Джонниной мамы:
– Валерий! Иди сюда.
Джоннин папа растерянно глянул на сына и вышел в коридор.
– Валерий! – сказала мама. – Сколько раз я просила не ставить грязную обувь на чистый половик?
– Я не ставил, – мягко ответил папа. – Я только…
– Значит, это я поставила сюда твои ботинки?
– Во-первых, они не грязные, а во-вторых…
– А во-вторых, мне надоело. Я тысячу раз…
Джонни встал и деликатно прикрыл дверь. Он считал неприличным слушать родительские споры. Голоса сделались глуше, и можно было разобрать лишь отдельные фразы:
– Но я же пытаюсь объяснить…
– Мне нужны не объяснения, а чистота…
Потом папа с мамой удалились на кухню…
Через десять минут отец, слегка взволнованный и порозовевший, вернулся в комнату. Кажется, он готов был кое в чем согласиться с сыном. Но сына не было. В опустевшем кресле валялась книга с тремя скрещенными шпагами на облезлом переплете.
Пока родители выясняли вопрос о ботинках, Джонни оделся и ушел на прогулку.
Был ранний вечер – такое время, когда еще не очень темно и лишь кое-где зажигаются огоньки.
Стояла середина марта. Недавно звенели оттепели, а сегодня вернулась зима. Но была она не суровая. Падал щекочущий снежок. Он ложился на подстывшие лужи, на застекленевшие веточки. Джонни медленно шагал вдоль палисадников, ловил языком мохнатые снежинки и мечтал.
Одинокие прогулки Джонки полюбил – недавно – с той поры, когда встретил прекрасную незнакомку.
Это случилось в конце февраля. Тоже был вечер, только не такой, а холодный и неуютный. С ветром и колючим снегом. Настроение у Джонни тоже было неуютное и колючее. На последнем уроке он поспорил с Инной Матвеевной, и она в его дневнике написала длинное обращение к родителям. Все это было ужасно несправедливо. Неприятностей Джонни не боялся: родители все равно забывали смотреть его дневник. Но обида грызла Джоннино сердце. Обида требовала выхода. И Джонни сумрачно обрадовался, когда впереди различил фигурку в курточке с меховым воротником и вязаной шапке с белым шариком на макушке.
В такой курточке и шапке ходил Витька Шпаньков по прозвищу Шпуня.
"Та-ак", – сказал про себя Джонни и переложил боевой портфель из левой руки в правую. Шпуня был один из младших адъютантов небезызвестного Тольки Самохина, с которым Джонни и его друзья не ладили с давних пор. Кроме того, Джонни имел со Шпуней личный счет. В октябре, когда третьеклассника Воробьева принимали в пионеры, Витька Шпаньков на совете дружины рассказал, будто Джонни с приятелями угнал лодку у бедного старого пенсионера Газетыча. На самом деле лодка была ничья – гнилая и дырявая. Газетыч хотел завладеть ею без всякой справедливости. А Джонни с реб