– А это кто?
– Знаменитый оратор в древней Греции…
– Нет, не то. Похоже на "педагога". А, вспомнил! Де-ма-гог.
Воробьев-старший тихо икнул и оторопело уставился на сына. Мама стала капать валерьянку на свою белую юбку.
– Это ты мне? Своему родному отцу? – тонким голосом произнес наконец папа.
Джонни слегка струхнул.
– А что? Это же приличное слово. Научное. Мне его Борис Иванович сказал.
– Так это он сказал тебе! – взорвался отец. – Потому что ты в самом деле демагог, разгильдяй, уличный пират, бич школы и несчастье родителей!
На "несчастье родителей" Джонни обиделся. Он хотел даже возразить, что не сам себя воспитывал, а именно родители, но не успел. Появилась Вера Сергеевна. Она свистела от гнева, как перекипевшая кофеварка.
И все пошло снова…
Наконец пана грозно сообщил:
– Довольно? Терпение у меня лопнуло!
Терпение Воробьева-старшего лопалось довольно часто. Как правило, это не приносило Джонни заметных неприятностей. Но сегодня оно лопнуло окончательно. Поэтому Джонни будет сидеть дома до тех пор, пока не перевоспитается. Или по крайней мере два дня… Да, два дня он и носу не высунет на улицу! Будет заперт в этой комнате до понедельника! Где ключи от внутренних дверей? Почему в этом доме ничего никогда нельзя найти?
Мама с папой стали шарить по ящикам стола. Вера Сергеевна давала советы, где лучше искать. Джонни стоял посреди комнаты и молча наблюдал за этой суетой. Он считал ее неразумной по двум причинам. Во-первых, все старые ключи он давно отдал братьям Дориным, которые строили электронную модель марсианского ящера и собирали для деталей всяческую металлическую дребедень. Во-вторых, если арестанта запрут в этой комнате, где семья будет смотреть телевизор?
Наконец Джонни пожалел родителей и снисходительно сказал:
– Папа, зачем столько хлопот? По-моему, достаточно взять с меня слово, что я никуда не уйду.
– А ты дашь? – неуверенно спросил отец.
– Что же делать… – печально отозвался Джонни.
Он знал по опыту, что синяк все равно продержится не менее двух дней.
Вообще-то Джонни не стеснялся боевых отметин, однако ходить с "блямбой", полученной от Шпуни, было унизительно.
Какой несчастный день! Сначала дурацкая история на эстраде, потом этот "довесок". И главное, до сих пор так больно…
Воскресенье с утра до обеда Джонни провел, сидя на подоконнике. Сначала пятый раз читал "Трех мушкетеров". Потом, чтобы сделать приятное Вере, громко пел песни. Одну он даже повторил несколько раз. Это был боевой марш юнармейских отрядов школы № 2, который сочинил восьмиклассник Сергей Волошин – Джоннин друг и поэт:
… Пускай нам нынче утром
В бою не повезло,
Мы крепко стиснем зубы
Противнику назло!
Мы стиснем их покрепче,
Полымем снова флаг
И вдарим нынче вечером
Противнику во фланг!
Потом Джонни немного осип и стал слушать разговор, который вели за стенкой мама и Вера.
Мама говорила:
– Нет, Вера, ты совершенно не права. Он очень славный человек. И, кроме того, извини меня, но тебе уже тридцать лет… ну, пусть двадцать девять. Это не девятнадцать…
Джонни сразу понял, что речь идет о Валентине Эдуардовиче. Дело в том, что Валентин Эдуардович приезжал сюда не первый раз. Это перед ребятами он выступал вчера впервые (Вера уговорила), а взрослым он читал лекции и раньше. С Верой он познакомился еще в мае. Водил ее в кино и несколько раз приходил в гости…
Мама продолжала доказывать:
– Ну хорошо, хорошо, я понимаю, что дело не в машине и не в квартире, хотя и это не лишнее… Но он прекрасно к тебе относится!
Вера сказала с легким стоном:
– Да. Но он лысый, как коленка.
Джонни хмыкнул, сравнение ему понравилось. Он поставил левую ногу на подоконник – так, что коленка оказалась перед глазами. Джонни представил, что это лысина.
Лысина была загорелая и не очень чистая. Ее пересекал боевой рубец. То есть это была засохшая царапина, однако в масштабах лысины она вполне могла сойти за след сабельного удара.
Видимо, лысина принадлежала старому храброму рыцарю, который провел жизнь в походах и битвах. В какой-то схватке с него сбили шлем, и вот – шрам.
Джонни, который сам был рыцарем в душе, посочувствовал старому бойцу и решил подарить ему новый шлем. На папином столе громоздился письменный прибор, который когда-то купил Джоннин прадедушка. На приборе возвышались могучие чернильницы синего стекла (в которых сейчас хранились канцелярские кнопки и скрепки). Медные крышки чернильниц были похожи на шишаки русских витязей. Джонни снял одну крышку и, вернувшись на подоконник, примерил ее на коленку.
Шлем оказался маловат. Если набекрень, то ничего, а если по-боевому, "на лоб", то никак не лезет. Это огорчило Джонни. Он со вздохом надел крышку на палец, поднял над головой и крутнул…
И тут его насторожило воспоминание.
Смутное воспоминание, размытое. Просто Джонни подумал, что где-то уже видел такую картину: шлем, надетый на жердь или тонкий столб. Где видел? Когда?
Почему-то вспоминалась тесовая крыша сарая, теплый вечерний запах травы, шепот неуклюжего Мишки Панина… Ага! Они играли в разведчиков! Джонни и Мишка лежали на крыше в засаде. Джонни обводил подслеповатым биноклем окрестности. В сдвоенный круг бинокля попадали деревья, заборы, ленивые куры, а противников не было. Проплыл в поле зрения покосившийся дом бабки Наташи, потом гряды на ее огороде… а над грядами…
Почему он сразу не сообразил? Ведь уже тогда мелькнула мысль: "Что-то не так… " Но, кажется, в тот миг завопил "ура" и скатился с крыши в траву Мишка. Начались крики, погоня – и все это до позднего вечера. Дома Джонни бухнулся в постель как подрубленный и наутро ничего не помнил…
Но сейчас-то он вспомнил!
Может быть, еще не поздно? Может быть, пока никто не обратил внимания?
Ох, какой он дурак, что обещал сидеть дома! Если бы заперли, можно было бы удрать из окна. Подумаешь, второй этаж! А честное слово покрепче всякого замка.
Что ж, когда нельзя уйти, остается звать друзей. Лучше всего Катьку. Наверно, она уже вернулась от дедушки.
Джонни прыгнул к столу, дернул ящик, отыскал там карандаш и листок, нацарапал крупно: "Катя! Приходи, есть дело".
Потом задумался. Весной такого письма хватило бы. Но прошли времена раннего знакомства, когда Катька прибегала по первому зову. Сейчас она могла фыркнуть и рассудить, что Джоннина дело подождет. Пришлось писать подробности…
Когда не следишь за почерком и ошибками, пишется быстро, и Джонни сам не заметил, как накатал целую страницу (правда, очень крупными буквами). Внизу он расписался: "Дж". Теперь надо было искать гонца.
Минут семь или восемь Джонни сидел на подоконнике и нервно хлопал по коленке сложенным в треугольник письмом. Ждал. Наконец повезло.
– Юрик! – обрадованно завопил Джонни. – Эй, Юрка-а!
Второклассник Молчанов ростом походил на дошкольника, но был сообразителен и достаточно смел. Он и Джонни познакомились еще в давние детсадовские времена и с той поры участвовали во многих славных делах. Тех самых, где Джонни выступал как полководец, а Молчанов как умелый и верный солдат.
Лучшего гонца и желать не надо.
Юрик на лету поймал письмо и заверил обожаемого командира, что доставит пакет без промедления. Ах, если бы каждый знал, что ждет его через несколько минут!
Юрика ждали Шпуня и его приятель Рудольф Капустин. То есть они не ждали специально, а просто оказались на пути, когда Юрик со скоростью кавалериста вылетел из-за угла Крепостной на Песчаную. Рудольф Капустин был толстоват и выглядел неповоротливым, но в самом деле отличался быстротой решений и поступков. Правда, не всегда его поступки были благородными, однако это уже другой разговор… Юрик не успел ни отвернуть, ни затормозить – Рудька моментально сгреб его в охапку.
– Юрочка! – обрадовался Шпуня. – Куда мы так спешим? Как поживает славный генерал Джонни? Носит ли под глазом большой красивый орден?
Юрик забился, как мышонок в когтях безжалостного ястреба, и пропищал:
– Пустите! Меня в магазин послали.
– Нехорошо обманывать старших. В магазин без денег не бегают, – заметил проницательный Шпуня.
В самом деле: в руках Юрик ничего не держал, а карманов на парусиновых шортиках не было.
– Может быть, денежки в этой бумажке? – поинтересовался Шпуня. Спрятанный на животе треугольник предательски просвечивал сквозь сетчатую майку.
Шпуня выдернул подол майки и подобрал упавшее письмо. Юрик обмер. Как он теперь покажется на глаза Джонни. Шпуня стал неторопливо разворачивать листок. Юрик рванулся и бесстрашно попытался трахнуть Шпуню ногой. Тот, ухмыляясь, отошел и прочитал:
– "Катя… " Ага, сердечное послание…
Юрик опять хотел вырваться, чтобы отобрать письмо или погибнуть в бою, но Рудольф сдавил его и прижал спиной к своему мягкому пузу.
– "Приходи, есть дело… " – отчетливо читал мерзкий Шпуня.
Юрик начал колотить Рудьку затылком в грудь и пятками но ногам. Но это было все равно что бить куриным перышком асфальтовый каток.
– "На огороде у бабки Наташи стоит пугало, – продолжал Шпуня. – На башке у пугала, по-моему, старинный шлем. Я точно видел. Бабка его, наверно, выкопала на грядах. Катька, если это настоящий шлем, знаешь, какой это клад! В сто раз лучше, чем жестянка с монетами! Можно его отдать в школьный музей. Музей сразу станет знаменитый. Катька, жми ко мне, потому что сам я никак не могу, засадили дома… "
Шпуня довольно хмыкнул и свернул письмо. Посмотрел на Молчанова, который уже не вырывался, а внимательно слушал. Сказал с удовольствием:
– Ты, Юрочка, передай своему Джонни, что пускай сидит спокойно. Мы справимся с этим делом без него и без Катьки… Рудик, отпусти ребенка…
Освобожденный Молчанов отскочил на несколько шагов, сказал с этого расстояния Шпуне и Капустину, кто они такие, и, всхлипывая, убежал.