Другая вещь, которую я выкинул за борт, был барометр. Когда его стрелка упала в самое начало шкалы, я был напуган приближающимся штормом, однако стоял полный штиль. Когдаже налетел шторм, это произошло безо всякого предупреждения, без изменения давления. Я понял, что если суждено попасть в шторм, придётся его пережить и мне совершенно ни к чему преждевременное беспокойство. К чёрту барометр!
Я продолжал экспериментировать с рулевым управлением. На пятый день после выхода из Девонпорта переделал его в четвёртый раз. Теперь это был длинный, восьми футовый румпель, достающий до самого люка. Я мог сидеть на банке, за козырьком защищающим от непогоды, и время от времени корректировал курс, высовывая руку наружу. С тех пор я использовал только румпель.
Я учился управлять своей лодкой. На некоторых курсах «Кехаар» сам держался на курсе с закреплённым румпелем. На курсах острее галфвинда, достаточно было сбалансировать парус и руль и можно было идти спать. Прошло время, прежде чем я избавился от привычки приобретённой на лодке с бермудским вооружением. На джонке шкоты должны быть растравлены сильнее. Даже на остром бейдевинде парус должен стоять под большим углом к диаметральной плоскости. Если набить сильнее, лодка будет сильно дрейфовать и двигаться очень медленно. На полных курсах парус растравливается и сдвигается относительно мачты, так, что становится похожим на прямой парус, прекрасно сбалансированный.
Я так и не научился делать поворот оверштаг пока не пришёл в Сидней. До этого он почти каждый раз не удавался. Почему? Шкоты были набиты слишком сильно и «Кехаар» не набирал скорость. На лодке с очень длинным килем необходимо немного увалиться, набрать скорость и после этого переваливать через левентик. С тех пор, как я понял, как регулировать парус на острых курсах, для поворота на другой галс достаточно было просто переложить румпель.
У «Кехаара» всего один парус и он постоянно пришнурован к мачте. Парус не меняется, вместо этого он рифится. Рифление настолько просто, что его легче осуществить, чем описать. Зарифиться можно мгновенно, на любом курсе, нет необходимости обезветривать парус. Просто травится фал и под весом деревянных лат парус опускается вниз в лейзи джек, настолько, насколько вам нужно. Можно выбрать любое положение для рифления. Потом набиваются шкоты, и всё делается из люка. При отдаче рифов действия в обратном порядке: растравливаются шкоты, потом набивается фал. Правда при этом нужно поставить парус по ветру. При попутных ветрах нужен гораздо меньший парус, чем на острых курсах. При тридцати узлах я оставляю только маленький треугольник. Мы несём парус примерно до пятидесяти узлов, когда же начинает дуть реально сильно, можно опустить его полностью и использовать получившийся тюк как штормовой парус.
Момент для взятия рифов наступает тогда, когда об этом подумалось впервые. Пытаясь настроить лодку, чтобы она сама держала курс, с помощью ветрового рулевого или с закреплённым румпелем, я понял, что рифиться нужно рано, с излишней парусиной лодка не идёт сама.
Через семь дней после выхода из Девонпорта я приблизился к суше. Тёмная масса берега возникла по левому борту — Австралия. Какая часть Австралии, я так никогда и не узнал. Берег затянуло дымкой и вскоре на нас обрушился южный шторм, при чистом, голубом небе, но с ледяным ветром и грандиозными волнами. Волны были действительно жестокие, крутые, как лестничные ступени, по причине сильного встречного Восточно Австралийского течения. Я продолжал уменьшать парусность, пока не осталась одна маленькая панель. Из комфортного люка я не очень понимал, что происходит, пока не высунулся посильнее, чтобы оглядеть горизонт на предмет судов. Лодка сёрфинговала на огромных валах, катящихся с юга, я ликовал. Не поймите меня неправильно, я не люблю бури, шторма и прочие формы плохой погоды, совсем не люблю, но этот первый шторм мне был нужен. Двенадцать лет меня мучило сомнение. В похожей ситуации в Новой Зеландии, двенадцатью годами раньше я спасовал. Тогда у меня была деревянная, построенная из каури, лодка длиной двадцать футов, килевой дэй сейлер, мало приспособленный для открытого моря, но я об этом не знал. Попав зимой в шторм, я был так напуган, что отказался от своих планов плыть на ней в Австралию. Добравшись до ближайшего порта, продал лодку в убыток первому же, кто пожелал её купить. Выручки едва хватило на билет, чтобы улететь из страны. С тех самых пор я был не уверен, проблема была во мне или в лодке? Была ли у меня неподходящая лодка или я сам оказался слабаком, непригодным для океанских переходов. Я много раз ходил в экипажах в Азии и в Тихом океане, но ходить самому, это совсем другое. Мои друзья вздохнули с облегчением, когда я продал свою первую лодку, я тоже склонялся к мысли, что оседлал неподходящую лошадь, но сомнение осталось на двенадцать лет, до сегодняшнего дня. Этот шторм развеял все сомнения. «Кехаар» был мореходной лодкой и идти на нём в такую погоду было удовольствием. Я шёл по ветру двадцать часов без перерыва, не хотелось ложиться в дрейф, слишком хорошо было идти.
Вскоре волна стала длиннее, местами пошла длинная южная зыбь, но каждые несколько минут приходила серия зловредных волн, футов 20 высотой с обрушивающимся гребнем, грохочущим, как товарный поезд. Моя лодочка принимала их в раковину, ускорялась и катилась к подножию волны, захватывающий полёт, полный адреналина, но абсолютно безопасный. И, что самое главное, шкипер сидел сухой и в тепле в своём люке. Я бы физически не выдержал рулить много часов подряд, сидя в кокпите, открытый непогоде. Я был доволен, горд своей лодкой и абсолютно спокоен. Я сам построил лодку, такую, какую хотел, и с гордостью много раз повторял это в течении последующих лет.
Волшебная система, которую я использовал вместо навигации, состояла из одного правила — держи Австралию слева. После Бассова пролива течение вынуждало меня держаться близко к берегу и не раз мне не хватало компаса. Ночью я рулил по звёздам и луне, перебегая от одного маяка к другому. Для ночной навигации атлас автомобильных дорог был даже полезнее, чем морская карта. Взяв Эдем за отправную точку, я отыскивал с его помощью на берегу населённые пункты по светящимся огням. Иногда их было слишком много, настолько,что я не мог найти маяк среди уличных огней. Таким образом я прошёл мимо Ньюкасла, крупного порта и большого города. Но до тех пор, пока Австралия была по левому борту, я шёл в правильном направлении, в сторону Квинсленда.
Первый ориентир, который я распознал на берегу, была гора Верблюд. В старину названия этому берегу давали обычные моряки и они называли ориентиры так, чтобы облегчить навигацию. Когда вы читаете на карте — гора Верблюд, то знаете, что у неё двугорбая вершина, а мыс Перпендикуляр, отвесный утёс, который вы узнаете с расстояния в двадцать миль, конечно, если исключить, что среди спонсоров экспедиции был барон Верблюд а доктор Перпендикуляр был их ботаником.
Гора Верблюд возвышается над берегом от Эдема до Улладулла и я постоянно видел её всю следующую неделю. Когда ветер стихал, брало верх встречное течение. Я три раза приближался к острову Монтегю и каждый раз во время штиля дрейфовал назад, с большим трудом проходил несколько миль против северного ветра только для того, чтобы течение отнесло меня назад. Сказать, что я чувствовал разочарование, значит сильно преуменьшить. Однажды за ночь меня отнесло на сорок пять миль. Временами штиль был настолько идеальный, что я мог зажечь открытые свечи в качестве навигационных огней, и их пламя даже не колыхалось. Штиль сводил меня с ума. Я рвал волосы на голове от отчаяния, когда терял с трудом пройденные мили. Я чувствовал тщетность всех моих усилий и унизительную беспомощность. И нельзя было даже всё бросить и уйти, я должен был сидеть там и дрейфовать в штиль - рвущий паруса, отупляющий мозг, разрушающий душу штиль. Довольно странно, что ни тогда, ни в любой из последующих штилей я не думал о двигателе. У меня было молчаливое соглашение с лодкой — как только я захочу иметь двигатель, я его поставлю.
Я проклинал течение, шёл вплотную к берегу, ловил каждое дуновение, но всё равно двигался назад. За пять дней этого чистилища лодка отдрейфовала обратно в Эдем и была реальная опасность, что меня унесёт обратно в Бассов пролив. Я потратил два дня, пробираясь через стада касаток с редкими порывами ветра в Дабл Бей, Эдем. Ветер окончательно стих на входе в рыбацкую гавань. Траулер отбуксировал меня внутрь, так как болтаясь у всех на пути я представлял навигационную опасность.
Я пришвартовался у переполненного рыбацкого причала населённого пролетариями, которые не любят яхтсменов и ничуть не намерены скрывать своих чувств. Я был изнурён многодневным недосыпом, у меня горело лицо. Я не просто устал, а впал в то остекленевшее состояние сознания, когда восприятие окружающего мира изменено от недостатка сна. Цвета кажутся ярче, люди двигаются медленно, их реакция и намерения понятны ещё до того, как заговоришь с ними. Это приятное ощущение, никакой спешки и возбуждения, каждое твоё движение становится неторопливым, обдуманным, медленным и значительным. Ты сконцентрирован, излучаешь спокойную решительность и непоколебимое терпение. Ты улыбаешься и не нервничаешь.
Сонным воскресным утром в городе Эдем мало чем можно заняться. Можно неторопливо прогуляться по ухоженной Мэйн стрит, которая пересекается с Куин стрит у мемориала АНЗАК, солдатам погибшим в войнах, как в любом провинциальном городе Австралии. Всё закрыто. Вернувшись назад по той же улице, ты уже видел всё. Панорамное место города, на вершине холма, занято автостоянкой. Я нашёл открытый киоск и потратил имеющуюся мелочь на мороженное и плитку шоколада. Мои финансы закончились, но я не беспокоился и чувствовал себя отлично. Никаких крупных работ на «Кехааре» не требовалось. Я остановился поболтать с Береговой Охраной, спросил насчёт погоды. Прогноз обещал сильные южные ветра. После долгого горячего душа в клубе рыбаков в городе, я хорошо выспался а утром снова вышел в море.