— В чем, по-вашему, состоит важность усадебной культуры? Что значила эта культура, опыт усадебной жизни для русской культуры в целом?
— Прежде всего, она хранит традиционный характер нашей культуры. В нашей культуре очень много революционного, а усадьба — часть культуры стабильной, традиционной. Поэтому ее сохранение очень существенно, и не только в виде отдельных музеефицированных комплексов, но и в целом. Сейчас делаются настойчивые попытки в полной мере привить нам англосаксонское культурное наследие, внедрить в нашу культуру протестантские ценности, а усадьба, конечно, связана с ценностями православными. Это — сохранение и преобразование земли по законам целесообразности и гармонии, создание чего-то своими собственными руками, домашнее творчество, домашние ремесла и занятия, которые лежат в основе всей русской литературы XIX века, русского театра. Литература и театр — наши главные вклады в мировую культуру — родились в усадьбе, и в их основе — усадебные ценности.
Усадебная — коренная для России — культура лежит в основе русского характера и русской культуры в целом. Она тесно связана со всеми нашими психологическими отличиями от других народов, именно она определяет — по сей день! — наш быт, наши привычки… Все созданные ею элементы в том или ином виде живы до сих пор.
«ЗНАНИЕ — СИЛА» № 8/2017
Рустам РахматуллинГород семисот дворцов
Важный аспект усадебной темы: охрана усадеб как культурноисторических памятников, задачи и трудности охранной работы. Можно ли тут было придумать лучшего собеседника, чем Рустам Эврикович Рахматуллин— писатель, эссеист, журналист, знаток Москвы и ее истории, автор книг «Две Москвы, или Метафизика столицы» (2008) и «Облюбование Москвы. Топография, социология и метафизика любовного мифа» (2009), один из основателей общественного движения «Архнадзор» и журнала «Московское наследие»? К нему обратилась с вопросами наш корреспондент О. Гертман.
— Рустам Эврикович, как бы вы сформулировали, почему сегодня важно сохранять то, что сохранилось от городских усадеб как формы культуры и жизни?
— Усадьба была основным типом застройки Москвы, как и других древних русских городов. Не обязательно господская, барская, с которой у нас ассоциируется это слово прежде всего, но и усадьба горожанина — купца, мещанина. Вспомните мелкую слободскую нарезку переулков на Сретенке: ей соответствовали мелкие домовые участки, каждый из которых, тем не менее, был усадьбой.
Речь идет о такой структуре домовладения, где господствовала одна семья. Эта семья, в свою очередь, могла иметь или не иметь зависимых людей. Поэтому усадьба могла быть больше или меньше, включать в себя разное число построек. Скажем, усадьба аристократа всегда включала в себя постройки для зависимых людей, конюшни, другие службы и даже — чем ближе к Кремлю, тем чаще — собственную церковь. Например, застройка Китай-города стремилась к формуле «каждому двору по храму», и такой двор был полноценным приходом, учитывая количество зависимых людей. В Белом городе и дальше эта формула не выдержи — валась, а вот в Китай-городе действительно во множестве существовали домовые церкви, соединенные с домами или стоящие отдельно.
Таких храмов сохранилось очень немного. Например, на Никольской, 8, напротив Историко-архивного института, во дворе, стоит церковь с поздним урочищным определением «что на Чижевском подворье». Изначально это усадебная церковь, которая была соединена с домом Салтыковых, затем князей Долгоруковых. Она, по-видимому, — единственное здание, сохранившееся от усадьбы Натальи Борисовны Долгоруковой, знаменитой русской писательницы XVIII века, которая жила там после возвращения из ссылки.
Усадьба была господствующим типом застройки города до середины XIX века. Это особая разреженная плотность: с прозорами, с зелеными садами, что в московском холмистом, семихолмном ландшафте создавало множество дополнительных эффектов. В этом смысле Москва может быть сопоставима с той частью Рима, которая противоположна Марсову Полю, Ватикану и кажется дезурбанизированной. Однако это тоже город, город вилл: районы Латерана, Авентина, Аппиевой дороги…
Французы после 1812 года из мемуара в мемуар передают выражение «город семисот дворцов». Не знаю, кто посчитал, и число «семьсот» здесь, конечно, условность, — но впечатление, которое создавала Москва в 1812 году накануне своего пожара, было именно таким, что вызвало чрезвычайное удивление «коллективного Запада» двунадесяти языков.
После 1812 года, в процессе восстановления города, усадебный тип сохранял первенство. Доходным домом в то время называлась двух-трех-этажная постройка на территории усадьбы, которая могла занять часть переднего двора по красной линии улицы и спрятать барский дом, но не заменить его.
А вот в пореформенную эпоху на смену городской усадьбе пришел «доходный дом» в том понимании, к которому мы привыкли: часто с физическим сносом усадеб. То есть многие владения скупались на снос, и даже знатоки старины еще не умели распознать древность в перестроенных с веками барских домах. Думаю, что таким образом мы потеряли много палат XVIII, XVII и даже XVI века, и уже не будем иметь о них ясного представления. К 1917 году Москва подошла в состоянии борьбы усадебного типа застройки с доходным.
Можно сказать, что в это состояние город вернулся после 1991 года. Хотя, конечно, добавляются новые типы. Например, современный коммерческий тип, ассоциируемый с Лужковым, когда усадебный дом на первой линии застройки физически сохранялся, либо сохранял фасад, а его территория застраивалась в исторических межах каким-нибудь стеклянным безобразием. Эта типология отлична от доходной типологии конца XIX — начала XX веков и названия пока не имеет.
Таким образом, защита городской усадьбы — это и защита исходной городской структуры, исходной плотности, не говоря уже о конкретной архитектурной и мемориальной ценности каждого дома.
— Вот тут уже возникает вопрос о критериях отбора. Как решается, что будет сохранено, что нет, — нельзя же ведь консервировать, наверное, всё подряд, да? (Или можно и нужно?) Каким образом происходит отбор: что будет музеефицировано, на что будет просто повешена табличка «Памятник культуры. Охраняется государством», а на что, может быть, ничего не будет повешено, и здание будет подвергаться перестройкам, разрушениям и так далее?
— Главный вопрос — охранный статус. Здания получают его в соответствии с 73-м Федеральным законом «Об объектах культурного наследия…», которому предшествовал закон брежневских лет «Об охране памятников истории и культуры». Вы, как гражданин, даже независимо от вашего образования и знания темы, вправе подать в уполномоченный орган охраны наследия — региональный или сразу федеральный — заявку. Сообщить, что проходили мимо здания, которое, по вашему мнению, обладает признаками объекта культурного наследия.
Если серьезно, у заявки есть строгая форма, единая для всех субъектов федерации и лежащая на ресурсах госорганов. Орган охраны памятников рассматривает вашу заявку, после чего относит объект к особому перечню выявленных памятников. Или не относит.
Выявленные памятники — это памятники в промежуточном статусе, которые ожидают государственной историко-культурной экспертизы. Но защищенность объектов, по закону, уже наступает. Для наделения окончательным статусом необходим акт государственной историко-культурной экспертизы. Он заказывается на бюджетные или на ваши средства, пусть даже за символический рубль, который вы платите эксперту, если тот согласен. Во всяком случае, у вас есть и такое право.
Что делает экспертизу государственной? — аттестация эксперта в Министерстве культуры страны. На основании акта экспертизы региональный орган охраны памятников или Министерство культуры России относит этот объект к реестру — или же не относит.
— А что может стать основанием для отказа?
— По закону, отрицательное заключение экспертизы, отсутствие объекта на момент рассмотрения заявки, словом, перечень оснований очень маленький, но вполне исчерпывающий.
— Приведите, пожалуйста, несколько ярких примеров того, что сохранилось из достойных внимания объектов — и яркие примеры утраченного.
— Вопрос обширный, подойдем типологически. Я уже говорил, что древние господа любили жить посреди двора. В каких-то случаях, по новой моде, новый главный дом выходил на линию улицы, а старый превращался в служебный. Если он оставался главным, его тоже часто перестраивали, опять-таки по моде, и первоначальные архитектурные формы скрывались. До 1920-х годов такие дома уходили неисследованными потому, что не было ключа к их распознаванию. Открытие методик распознания таких зданий вызвало сенсацию. Это были, например, палаты Василия Васильевича Голицына в Охотном ряду, палаты Троекурова там же. Они были отреставрированы, а через несколько лет первые из них были все равно снесены.
То есть, одна категория утраченных памятников — это древнейшие здания, которые невозможно было распознать в строительный бум начала XX века. Другая — утраченное под катком сознательного вандализма советского и постсоветского времени.
Уничтожение продолжается до сих пор. Из недавнего — разрушение «Геликон-оперой» усадьбы князей Шаховских-Глебовых-Стрешневых на Большой Никитской, 19. От усадьбы остался главный дом, а на месте дворов и дворовых корпусов построены зал и коробка сцены. Это произошло в 2009–2011 годах, то есть началось при Лужкове, закончилось при Собянине. И было сделано совершенно осознанно. И сделано культурной институцией. Что уж говорить о коммерсантах и просто бандитах. Примеров множество, им посвящена целая литература, бумажная и электронная.
— Что делает в Москве в этом отношении Архнадзор, с чем приходится бороться, чего удалось достичь?
— Мы защищаем все категории объектов наследия. Для городских усадеб нет особых методов, но у самих усадеб есть особенность: это не только совокупность зданий, но и соотноше