Музей как лицо эпохи — страница 45 из 115

может, сделал это открытие одним из первых в России. Вот как он выразил это: «В самых тех (натуральных вещах. — Ф. Р.), в которых мы прежде никакой красоты не находили, приметим мы уже красоту, и красоту неописанную. Яхонтовый, например, свод неба, многоразличные великолепные и переменные виды, и мраморная пестрота облаков, а особливо при восхождении и захождении солнца… пестрота и многоразличность колеров на поверхности земной, разные зелени на древах и произрастаниях, вблизи и вдали находящихся, вид вод ближних и дальних, разнообразность в видах земель и каменьев, также вид, фигура и расположение каждого произрастания, равно как животных, обитаемых в воздухе и на земли, и другие тому подобные бесчисленные вещи могут составлять предметы, могущие в восхищение приводить наше зрение, как скоро приучим мы себя смотреть на них так, как бы то в первый раз от роду было.)

Поэтичность в высшей степени свойственна паркам сентиментализма, недаром сам Болотов определял стиль этих парков как «натуральный». В парках такого рода удивительно полно раскрывалась красота русской природы, каждого неповторимого уголка «натуры». И посетитель не только разыгрывал парковые сцены, следуя общему художественно-эмоциональному сюжету, но и всматривался в природу, отзывался на ее красоты тончайшими чувствами своего сердца.

Главным убеждением Болтова как теоретика паркового искусства было, что устроитель парка «не должен отважиться ни одного шага ступить, не посоветовавшись наперед с натурой». Пафос деятельности Болотова-паркостроителя не в переделывании природы, а в сотрудничестве с ней. Не случайно поэтому Болотов стал противником регулярных стриженых парков французского классицизма, считая их непригодными для усадьбы средней полосы России. Критически относился он и к нередкому в ту пору подражанию английским садам в стиле рококо, являясь горячим поборником создания парков своего, русского типа. «Не было нимало постыдно для нас то, — писал Болотов в 1786 году, вскоре после окончания работ над богородицким парком, — когда б были у нас сады ни английские, ни французские, а наши собственные и изобретенные самими нами, и когда бы мы называть их стали российскими».

Богородицкий парк стал первым таким «российским садом». Лишь оценив сначала глазом художника особенности и возможности естественного ландшафта, Болотов приступал к очередным работам. «При помощи нескольких драниц, — объяснял он, — соломенных веревок, воображения и перьев обкладывал и обводил я все места, которые должны засажены быть лесом; а затем смотрел и воображал себе уже выросшим на том месте лес, и судил — хорошо (ли) будет и в нужде, где что прибавить или переменить и так далее».

Это совсем новый род искусства, — так оценивали современники богородицкий парк. И это не было преувеличением. Творческий метод Болотова для того времени и в самом деле был новым, хотя и не являлся открытием. Болотов не задумывал воплотить в натуре некую отвлеченную картину — пейзаж в духе Клода Лоррена или Сальватора Розы, как поступали все западные паркостроители. Подобно творцу Античности и Средневековья, он прежде сам изучал ландшафт, натуру. Его парк рождался непосредственно в природе как живой отклик на эту реальность, а не отстраненное противопоставление ей.

«Все дело только в том и состоит, чтоб мало-помалу приучать себя на все смотреть иными, и так сказать, мысленными глазами, и о всех видимых и невидимых, вещественных в свете вещах отведывать чинить размышления и рассуждения…обращая оные так, чтобы они могли производить нам духовное увеселение». Эта мысль привела Болотова к открытию красоты русской природы, открытию, составляющему суть идеи российского сада.

* * *

Мало сказать, что в последней четверти восемнадцатого века сады и парки в России были широко популярны, — увлечение строительством усадебных парков в ту пору стало подлинной страстью. Парк был предметом особой гордости. Желание сделать лучше, чем у соседа, удивить гостей новой парковой затеей заставляло владельцев усадеб регулярно следить за литературой по садоводству, которой в то время было уже немало. Но едва ли не самым доступным источником садоводческих знаний являлось еженедельное приложение к газете «Московские ведомости» — журнал «Экономический магазин». Сегодня может показаться невероятным, что один человек — а им был именно Андрей Болотов — мог в течение девяти лет, с 1780 по 1789 год, быть одновременно и автором, и редактором еженедельного журнала! Регулярно появлялись статьи по истории садов, садоустройству и декоративному садоводству, содержащие множество практических и теоретических советов. Практическая их проверка осуществлялась именно в Богородицке, где он постоянно жил в период издания журнала. Отсюда идеи Болотова-паркостроителя расходились по всей России и сразу становились общим достоянием.

Пришло время рядом с именами Матвея Казакова, Василия Баженова, Ивана Старова, Федора Рокотова, Дмитрия Левицкого, словом, всех тех художников, которые своим творчеством способствовали расцвету русского искусства эпохи Просвещения, поставить и имя творца русского парка Андрея Болотова.

Как теоретик и практик садоводства он прекрасно знал, какое глубокое воздействие оказывает это искусство на человека. В своем сочинении «Детская Философия», которое он писал долго, любовно и тщательно, все нравоучительные беседы добродетельной и просвещенной госпожи Ц** со своими детьми Феоною и Клеоном происходят в парке. И каждый раз, прежде чем начать их диалог, автор обстоятельно и поэтично скажет: «Вот смотрите, какой тихий теплый и благорастворенный воздух! Какая тишина, какое от дерев благоуханье, как хорошо поют птицы…»

И современники прекрасно понимали его. Для них парк был уже необходимым условием достойного человеческого существования. «Созерцайте природу и наслаждайтесь ее красотами, — призывал Н. Карамзин, — познавайте свое сердце, свою душу; действуйте всеми силами, творческою рукою вам данными.»

Столь высокое назначение парка, установившееся в культуре XVIII века, было прямым следствием мировоззрения времени, общего тогдашнего убеждения, что основой всего в человеке являются чувства. Человек чувствует прежде, чем мыслит, утверждал «Женевский гражданин» Руссо, предлагая строить педагогику на воспитании чувств. И парк, естественно, являлся лучшей школой, подлинным поэтическим училищем нравов. Лишь там «искусства и науки, показывая нам красоты величественной натуры, возвышают душу; делают ее чувствительнее и нежнее, обогащают сердце наслаждениями и возбуждают в нем любовь к порядку, к гармонии, к добру, следственно, ненависть к беспорядку, разногласию и порокам, которые расстраивают прекрасную связь общежития.»

Сентиментализм взялся за благородную задачу: совершенствуя природу человека, обрести общественную гармонию. И одной из причин тому была идеализация, к которой он имел склонность. Сентименталист, постоянно пребывающий в мире, созданном его воображением, оказался неспособным к реальным усилиям. Столкновение с реальностью пугало, порождало разочарование.

* * *

Есть выражение «художник думает кистью». Болотов думал палитрой природы: деревьями, цветами, ландшафтом. В богородицком парке, любимом его детище, запечатлел он открывшуюся ему тайну гармонии и в нем же с пронзительной силой выразил свое время. А потому и в душе каждого, кто сегодня увидит этот памятник, войдет в мир прошлого, задумается, вспомнит, способен пробудить высокое, внушить гордость за человека.

«ЗНАНИЕ — СИЛА» № 12/1986


Елена СъяноваИван Шувалов

Скромность — приятное качество: оно привлекает к человеку сердца его современников. Но оно же и чрезвычайно осложняет для потомков изучение личности того, кто при жизни деликатно отступал в тень и чьи деяния подписаны другими именами. Для историка же скромник — сущее мучение.

Иван Иванович Шувалов — сооснователь Московского университета, друг Ломоносова, создатель Академии художеств, покровитель и меценат… Правда, сразу приходится уточнять: то, что сооснователь, только сейчас толком признали (и памятник наконец поставили); то, что друг Ломоносова, боюсь, воспринимается как фигура речи, а нужно понимать буквально (при том еще, что у Михайлы Васильевича после гибели Рихмана больше, кроме Шувалова, не было друзей); ну, а всякие там художники, писатели, актеры. — кто им только не покровительствовал! Еще штрих к картине, прямо из современного учебника: «находясь в опале и путешествуя по Европе, граф Шувалов в Ферне посетил Вольтера». А потом вернулся после путешествия в Россию, и Екатерина Вторая тут же произвела его в обер-камергеры.

Кто пишет у нас учебники?!

Граф Шувалов действительно посетил в Ферне Вольтера… во время своего свадебного путешествия. Было графу чуть за двадцать и звали его Андрей Петрович. Тоже интересная личность, сын графа Петра Ивановича Шувалова, фактического министра внутренних дел при Елизавете Петровне, изобретателя знаменитого «единорога». А еще был граф Александр Иванович Шувалов, брат Петра, «великий инквизитор».

Ну, а тот, что из опалы сразу угодил в обер-камергеры, — вот это наш, Иван Иванович. Скромник. Не граф.

Почему я это подчеркиваю? Потому, что уважаю желание, точнее сказать, нежелание, категорический отказ самого Ивана Ивановича принять «сию честь великую» поочередно от двух императриц. Родственница Вольтера, жившая с ним в Ферне и принимавшая в качестве хозяйки Ивана Ивановича, который также посещал великого философа (немного позже своего молодого родственника), записала в дневнике объяснение, данное ей по этому поводу Шуваловым:

«В тени великого кузена моего графа Петра Ивановича, положившего здоровье и самое жизнь служению государыне моей. мои заслуги столь мизерны, что не должны мы равно вознаграждены быть титулованьем…»

Шувалов о себе говорил, что всегда получал удовольствие от всего, что он делал, и по его логике — за что же тут «титуловать»?!