В 1843-м году, накануне своей отставки, он и завершил эту, не самую знаменитую, но зато очень результативную и, самое главное — без потерь для населения проведенную денежную реформу.
И еще об одной сфере деятельности этого человека не могу не сказать. Тем более, что она более всего касается моральной стороны его личности. Канкрин ввел кредитные билеты вместо ассигнаций, и суть этой замены состояла в том, что кредитный билет — на нем указывалась его цена в серебре — мог быть в любое время обменен на то количество серебра, которое было указано, то есть он ввел серебряный эквивалент. И на кредитном билете стояла его подпись. Он лично брал на себя ответственность за стоимость этой банкноты.
Даже сегодня трудно представить себе у нас что-нибудь подобное. На нынешних деньгах написано простенько — билет банка России. Сколько это в серебряном или золотом эквиваленте, неведомо. И поразительная история! Населению было предложено менять серебро на вот эти бумажные кредитные билеты, и доверие было так велико, что выстраивались очереди с мешочками. Серебро занимает много места, серебряная монетка пачкает руки, а кредитки места не занимают, чистые и удобные. Но главное, конечно, было в том, что Канкрину верили, его подпись значила очень много, собственно, в ней-то и было все дело.
Конечно, огромную роль играет политика царя. Хочу напомнить знаменитый медный бунт при Алексее Михайловиче. Тогда правительство стало все подати собирать исключительно серебром, а все расплаты вести медными деньгами. Стало очевидно, что медь — для быдла, то бишь народа, а серебро — для правительства, для господ. И началась обвальная инфляция. Здесь же сразу было ощущение, что это — честная игра. И в эту игру согласились сыграть.
Об особом отношении к Канкрину было хорошо известно современникам. Например, все хорошо знали, как много значила для Николая военная форма. Но на Канкрина даже это, в общем не слишком обременительное, требование государя не распространялось. Канкрин носил очень характерные сафьяновые сапожки, потому что у него были мозоли и болели ноги, у него болели глаза — он носил грандиозный зеленый козырек от света. И что особенно Николая угнетало — он ходил в военной шинели и обматывался пестрым шарфом — у него был хронический бронхит. И вот очевидцы передают их беседу: «Егор Францевич, вы бы хоть шарфик прибрали». И ответ Канкрина: «Ваше величество, хорошо, буду ходить без шарфа, заболею — кто будет бюджет сводить?»
К сожалению, вся система Канкрина, разработанная и внедренная им, держалась на нем самом, его редких человеческих качествах и незаурядной личности. Его критики правы — он работал на систему, но исходил из своего собственного «я». Государственная система, в основе которой лежали идеи Павла, а потом Николая, должна была идеально работать при любых обстоятельствах и любом человеке. Любой мог в нее легко встроиться, ибо она была безличной.
Но Канкрин многое делал вопреки системе, и это ее спасало. Но это мог делать только он. Это как кубики и паззлы. Идеал Павла, Николая и… Сталина — это система кубиков, которые можно заменять один на другой совершенно безболезненно.
А паззлы глубоко индивидуальны. Но по системе кубиков щелкнешь, и она рассыпается. А пазлы держат прочно. Николаю в какой-то степени повезло. Самые яркие, дельные люди его системы глубоко индивидуальны. Это Канкрин, Киселев, Уваров.
И в результате — очень незаурядная финансовая политика, резкий подъем общего уровня среднего и высшего образования. При всех гонениях Уваров создал систему, очень перспективную, поистине европейского уровня. Здесь, при господствующей теории официальной народности, при «всем стоять в строю», были созданы условия для жизни и развития. Не говоря уже о реформе государственных крестьян, она, пожалуй, самая знаковая в николаевском правлении. И в результате память осталась ни от Левашева, ни от Чернышова, ни от Бенкендорфа, а от этих трех людей-паззлов. Но поскольку в общей государственной системе паззлами были только они, то, что делалось важного в стране, связано именно с ними. То есть все равно системы-то не получилось, других паззлов нет. Только эти ведут определенную политику, она остается в истории — они уходят, и на этом все заканчивается. Их сменяют кубики — Ширинский-Шахматов, Вронченко и многие, многие другие.
И все-таки пример Канкрина необычайно важен. Он убеждает нас в том, что, оказывается, можно работать в очень жесткой системе, пользоваться доверием и оставаться самим собой, и даже в какой-то степени эту систему несколько менять и окрашивать своей индивидуальностью. Это тот случай, когда человек оказывается сильнее общих установок власти.
Прошло десять лет после Канкрина — и произошла катастрофа. Причем, не столько военная, сколько катастрофа государственной системы, системы принятия решений, управления — Крымская война показала это отчетливо и наглядно. На самом деле думаю, что финансовая система не рухнула, она ветшала. Она нуждалась в постоянной личностной подпитке. Нужно постоянно было перед лицом царя защищать, доказывать — Вронченко был к этому совершенно не способен. Царь получил волю — так же, как военный министр и прочие — и эта система перестала разумно сдерживать представителей власти.
Копировать действия Канкрина после 1844-го года было бессмысленно и не нужно. Здесь нужен был человек такого же уровня, но не стабилизатор, каким был Канкрин, а реформатор, который бы не приспосабливался к системе, а ломал ее. Настало другое время и должны были прийти другие люди.
«ЗНАНИЕ — СИЛА» № 1/2013
Андрей ЛевандовскийБенкендорф — образцовый сановник
В нашем сознании если и живет образ Александра Христофоровича Бенкендорфа, шефа Третьего отделения, то какой-то окарикатуренный, не живой. Утрированный. Нет, не карикатура, но и не человек. И причина не в нем, а в той истории, которая преподносилась нам и которая очень часто была далека от прошлой реальности. Ведь даже Александр Иванович Герцен, известный мастер слова и острый на язык человек, максимум, что сказал о нем плохого, так это то, что Бенкендорф не сделал столько хорошего, сколько мог бы, учитывая его огромные полномочия. Как мы дальше увидим, это — правда, но не та правда, которая делает из человека карикатуру.
Он очень добросовестный, исполнительный, очень неглупый. Совершенно не коррупционер. У него нет каких-то из ряда вон выходящих ярких качеств, которые даже человека положительного могут представить перед обществом в смешном виде. Он сдержан, никогда не стремится на первый план. Удивительно, но в какой-то степени он альтер эго самого императора! Единственно, что могло представляться карикатурным, это его лень. Да, он был ленив. Но для шефа жандармов это, может быть, как ни смешно, скорее, черта положительная. И рассеян. Однажды, сидя на Госсовете, Бенкендорф слушал длинную речь графа Киселева, с которым был в постоянных контрах из-за ревности к императору. Он безнадежно опаздывал на очередное свидание. Надо сказать, Александр Христофорович был очень хорош собой, изящен, влюбчив, и женщины его тоже обожали. Бенкендорф смотрит на часы и шепчет: «Какая речь, ну что за речь! Но как долго!» — Ему шепчут в ответ: «Ты разве не слышишь? Полчаса Киселев проходится на твой счет». — «Как? Неужели?» Вот такой рассеянный. Действительно, некая отвлеченность была, но ведь и она не особо укладывается в карикатуру шефа жандармов.
Он же должен быть коварным, жестоким, ухватистым. А когда начинаешь знакомиться ближе, выясняется, что Бенкендорф скорее добродушный, способный прислушаться к просьбе и, если она не нарушает каких-то установленных пределов, походатайствовать. А каковы пределы? Вот что важно, и мы попробуем это уяснить.
На должность шефа Третьего отделения Его Императорского Величества Канцелярии он назначен Николаем I в 1826 году, сразу при ее формировании. Почему? Во-первых, это была его идея, что само по себе очень важно. Еще при Александре, сразу после войны, он придумал, сочинил такую Когорту Благонамеренных, что-то вроде Тайной добровольной полиции. А потом идея эта стала воплощаться в рамках более официальных и реалистичных. Во-вторых, отчасти волей судеб, отчасти благодаря службе, случилось так, что он оказался рядом с Николаем в его решающий день и проявил преданность беспредельную, хотя знали друг друга они и раньше, но с этого момента он с Николаем не разлучается. У Николая было такое качество: тех, кто был с ним рядом 14 декабря, он помнил всю жизнь, и что бы с ними не происходило, они оставались под его крылом. Именно Бенкендорфу Николай сказал свою знаменитую фразу: «Завтра я или без дыхания, или на троне». Николай ценил преданность, любил людей преданных, исполнительных и… не рассуждающих. Бенкендорф был предан, но не только.
Понятно, что вокруг Николая множество сановников, выбор богатый, преданных людей много, но мне всегда казалось, что совершенно невозможно иметь дело с нерассуждающими. Великое счастье — иметь рядом человека преданного и рассуждающего. В чем была, по-моему, сила Бенкендорфа в глазах Николая: он, безусловно, предан, у него были абсолютно искренне такие же взгляды, как у царя, и в то же время он был готов отстаивать свою позицию, в определенном ракурсе, в своем понимании.
То есть Николай как будто получил самого себя себе в собеседники. Для человека, находящегося на такой вершине, это редкое счастье. Человеку можно доверять безусловно, и в то же время он не поддакивает бесконечно, как большинство сановников, не встает навытяжку, а способен высказать свое мнение и не отступиться от него. Достойный собеседник и при этом — преданнейший союзник навсегда, а не к случаю.
Несомненно, Бенкендорф — человек очень храбрый. В войну 1812 года командовал авангардом партизанского отряда, были славные дела и в заграничном походе в 13-м году. Он хорошо и умело руководил вверенными ему войсками. У него много орденов, боевых наград, он смелый, удачливый и предприимчивый офицер. Гусарства, пожалуй, в нем тоже не было. Он контролировал себя. В нем его немецкая кровь, его остзейская семья заявляет о себе прежде всего сдержанностью и любовью к порядку. Надо сказать, что его матушка была наперсницей Марии Федоровны. И сам он уже молодым человеком был близок ко двору Павла. Это было время его службы флигель-адъютантом в Семеновском полку. И Павел его привечал, и отца его привечал. После смерти Павла Мария Федоровна недолго, но как-то уж очень истерически претендовала на власть. А Александр был человек па