В числе криминальных талантов Брайтвизера и его способность с лету находить простые решения, преодолевая непредвиденные трудности в критический момент, когда на горизонте маячит тюремный срок. Воспользовавшись отсутствием охраны и посетителей, Брайтвизер притащил в оружейный зал стул и поставил его под арбалетом. Анна-Катрин стояла на стреме на случай появления заблудшего туриста или смотрителя. Брайтвизер забрался на стул и отцепил проволоку. Взяв арбалет в руки, он понял, насколько тот большой. «Размах крыльев» лука шириной с раскинутые руки, неразборная конструкция. Такое оружие не унесешь ни в рюкзаке, ни в сумке.
Требовалось еще одно молниеносное решение. Замок почти тысячу лет отражал нападения захватчиков снаружи, но был не особенно хорошо готов, заметил Брайтвизер, к действиям завоевателей изнутри. Несколько окон в зале, высоких и узких, казались, впрочем, достаточно широкими. Их можно открыть, приложив силу, решил он. Он выглянул из окна в оружейном зале: два этажа до скал – не пойдет. Вытянув шею, он разглядел, что рельеф не везде одинаковый. Он перешел с арбалетом в другой зал и дернул раму окна. Здесь также придется высоко падать, зато на кусты. Арбалеты же создавались для боевых действий, они крепкие. Он высунул оружие в окно и отпустил.
Они еще немного поболтались по музею, чтобы не вызывать подозрений охраны, но не слишком долго, опасаясь, что кто-нибудь заметит свисающую с потолка оружейного зала пустую проволоку. После чего Брайтвизер с Анной-Катрин вышли из замка. Она прогревала машину, пока он шагал вдоль стены по слегка заболоченному лесу. Опытный турист, он быстро отыскал нисколько не пострадавшее оружие.
По возвращении домой они сначала умирали от страха, как и после кражи пистолета. На этот раз местная газета, «L’Alsace», все же написала о преступлении. Пропажу арбалета, как он узнал из статьи, обнаружили только спустя несколько дней после их визита, и полиция сообщила, что подозреваемых у них нет. Статья воодушевила его, они с Анной-Катрин даже сохранили ее и вклеили в альбом для вырезок. Они гордились тем, что сделали, говорит Брайтвизер, и после второй кражи путь от тревоги до радости оказался куда короче.
Вскоре после этого развод его родителей состоялся окончательно. Мать Брайтвизера потратила полученные при разводе деньги на покупку дома на окраине и согласилась, чтобы сын со своей подружкой поселились в мансарде. Она даже довольно часто готовила для них. Время от времени его мать испытывала приступы раздражительности, однако по профессии она была детская медсестра. Она быстро брала себя в руки. И никогда особенно не давила на него, говорит Брайтвизер, не выспрашивала, чем он занимается при таком количестве свободного времени. «Если не считать совместных обедов, мы с матерью старались жить каждый сам по себе».
В качестве подарка на новоселье бабушка с дедушкой подарили ему вычурную кровать с балдахином на четырех столбиках, которую они с Анной-Катрин убрали бархатом и шелком. Больше никакой «Икеи», поклялся Брайтвизер, и никаких плакатов с кинозвездами. Они повесили рядом с кроватью пистолет и арбалет, положив начало декору, который, надеялся он, в конечном итоге будет воплощать славу прежних времен, как какой-нибудь зал в Лувре. Проект явно назревал долгосрочный, поскольку, оглядывая свое новое жилище, они видели в основном бесконечно голодные пустые стены.
7
Несколько недель спустя после похищения арбалета Брайтвизер с Анной-Катрин, все еще пребывая в праздничном настроении, едут кататься на лыжах. Эта поездка, состоявшаяся в начале марта 1995 года, оплачена бабушкой и дедушкой Брайтвизера, которые продолжают подкидывать ему на расходы. С лыжным снаряжением в машине, парочка заезжает по дороге в швейцарский замок Грюйер: крепость тринадцатого века, окруженную зазубренными хребтами центральных Альп, ныне превращенную в музей. Они, по своему обыкновению, покупают билеты за наличные и входят.
Заявились ли они сюда с намерением украсть? Нет, скажет Брайтвизер, как в случае с этой кражей, так и любой другой. Они заехали только посмотреть. Правда, он признает, что это всего-навсего уловка для сознания, они таким образом избавлялись от напряжения и не нервничали, что могло бы их выдать. Так что верный ответ – да.
У Брайтвизера давно укоренилась привычка брать музейные буклеты, где бы он их ни увидел. Он пачками сгребает их в экскурсионных бюро и фойе гостиниц. В библиотеках или газетных киосках он хватает все журналы по искусству, какие удается найти. У него есть подписка на французский еженедельный журнал для публичных аукционов «La Gazette Drouot».
Время от времени в этих брошюрах или журналах ему попадаются на глаза интересные фотографии предметов искусства. С дрожью в пальцах он прочитывает сопроводительную статью или подпись, мысленно отмечая, где находится интересующий его предмет. В тех музеях, где он успел побывать, в том числе в детстве, он живо помнит все экспонаты, показавшиеся ему наиболее притягательными. Эти предметы также включены в его мысленный список. Чтобы увидеть что-то из перечисленного в нем, они с Анной-Катрин путешествуют как можно чаще. Когда Анне-Катрин удается отпроситься у себя в больнице на целую неделю, Брайтвизер прокладывает маршрут, и они отправляются в вояж, навещая сразу несколько произведений искусства из списка.
Такой вот у них размах. Ему всего лишь требуется увидеть картинку и узнать место. Остальное происходит более-менее спонтанно: темп их преступлениям задают туристы и охранники, но его руки всегда готовы к работе. Более чем в половине случаев воровать неоправданно опасно – слишком много смотрителей, камер слежения, посетителей, – да и он не видит ничего настолько вдохновляющего, и тогда они уходят несолоно хлебавши. А в случаях, когда они все же крадут что-нибудь, Брайтвизер никогда не знает наверняка, каким маршрутом они будут отступать: ни в самом музее, ни по дороге домой. Он действует интуитивно. Часто во время их поездок они заходят в незнакомые музеи. Если он видит нечто воодушевляющее, он пытается красть спонтанно. Его единственный излюбленный инструмент – швейцарский армейский нож компании «Викторинокс», широкий, снабженный всеми мыслимыми приспособлениями.
Спускаясь по каменной винтовой лестнице в башне замка Грюйер, Брайтвизер видит то самое произведение искусства, которое и послужило причиной их остановки здесь на пути к снежным склонам. Небольшой портрет маслом изображает пожилую женщину с покрытой шалью головой, на ней изысканные украшения, лицо ее исполнено благородства и в то же время меланхоличности. Табличка на стене сообщает, что работа принадлежит кисти немецкого художника-реалиста восемнадцатого века Кристиана Вильгельма Эрнста Дитриха. Портрет выполнен на дереве. Брайтвизер ничего не знает об этом художнике. Он не знает даже, что в ту эпоху картины часто писали на досках, потому что холст был редким и дорогим. Однако перед портретом стоит как завороженный. Он говорит, что способен ощутить текстуру гофрированного воротничка, туго охватывающего шею женщины, и при взгляде ей в глаза – щемящее чувство близости.
Брайтвизер узнал о синдроме Стендаля в основном по книжкам по теории искусств, которые брал в библиотеке. Он всегда запоем читал на волнующую его тему. У Анны-Катрин, весь день занятой в больнице, нет времени для тщательного штудирования литературы. Нет у нее, как утверждают ее знакомые, и особого интереса. Чтение брошюр и исследований она предоставляет Брайтвизеру.
Французский писатель Стендаль в путевых заметках 1817 года под названием «Рим, Неаполь и Флоренция» описал случай, произошедший с ним в базилике Санта-Кроче во Флоренции. В маленькой часовне, сокрытой внутри большой церкви. Стендаль запрокинул голову, чтобы впитать в себя изумительные фрески на потолке. И его захлестнули, как он пишет, «небесные ощущения» «страстной чувственности» и «глубочайшего экстаза». Испугавшись, что у него случится разрыв сердца, Стендаль выбрался из часовни, спотыкаясь, еле передвигая ноги, распростерся на ближайшей скамье и через некоторое время пришел в себя.
В семидесятых годах двадцатого века Грациелла Магерини, возглавлявшая отделение психиатрии в центральном госпитале Флоренции, начала документировать случаи, когда для посетителей созерцание искусства оказывалось ударом. Симптомы включали в себя головокружение, учащенное сердцебиение и потерю памяти. Одна туристка утверждала, что у нее на кончиках пальцев как будто выросли глаза. Одним из самых частых триггеров оказалась прославленная статуя Давида работы Микеланджело. Состояние длилось от нескольких минут до пары часов. Магерини советовала постельный режим и в некоторых случаях выписывала успокоительное. Все пациенты восстанавливались после некоторого периода воздержания от искусства.
Магерини задокументировала более сотни случаев, для равного числа мужчин и женщин, в основном в возрасте от двадцати пяти до сорока лет. Те, кому довелось однажды пережить это ощущение, были предрасположены испытывать его снова перед другими произведениями искусства. Магерини выпустила книжку, посвященную расстройству, которому дала название «синдром Стендаля». С тех пор подобные случаи стали широко освещаться, и, судя по всему, чаще всего наблюдались в Иерусалиме и в Париже. Тем не менее за пределами Флоренции они скорее воспринимались как анекдотичные, а состояние не было официально признано расстройством и не было включено в «Диагностико-статистическое руководство по психическим расстройствам»[3].
Брайтвизер утверждает, что когда узнал о синдроме Стендаля, то испытал потрясение от отождествления с ним. Прямо перед ним, задокументированное врачом, лежало описание его coup de cœur. Он почувствовал признательность за это открытие: ведь он теперь не одинок и не является столь явным изгоем среди людей.
Далеко не всякое произведение искусства способно вызвать подобную реакцию у Брайтвизера – вовсе нет, – однако в момент, когда его «уносит», он реагирует на уровне инстинкта, мгновенно и как будто под гипнозом. «Искусство для меня – это наркотик», – говорит он. В отношении обычных наркотиков он настоящий трезвенник: никакого табака, кофеина или алкоголя, разве что глоток вина из вежливости при случае, и уж точно никакой марихуаны или чего покрепче. Однако от хорошей дозы искусства ему сносит крышу.