И люди кругом все добрые, как дядя Кузьма.
Максим вышел на площадь и побежал к подъехавшему автобусу. На секунду замер, вспомнив, что забыл рыбу на подоконнике, но возвращаться не стал.
Пока бежал, ветер бил в лицо чем-то мокрым и холодным. Когда автобус остановился у больницы, Максим увидел: дорога укрыта рваным белым покрывалом, а фонари перечёркиваются полосами летящего снега.
2
Жаркий смоленский июль гудел шмелями и умывался утренними росами, в природе разливались мир и спокойствие. А тем временем немецкие войска кусок за куском отгрызали земли среднерусской равнины, превращая их в кладбища.
Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю…[14] – какое упоение? Нет, в этом Юля не может согласиться с любимым Александром Сергеевичем: прочь, детей в охапку – и бегом, подальше от пекла войны.
Молодая женщина с копной растрёпанных волос собрала два чемодана: детские вещи – в большой, свои – в тот, что меньше. Довольно много поклажи получилось, но по-другому никак: надо взять зимнюю одежду и обувь на троих, кто знает, сколько война продлится. Подготовила ещё два узла: один – с продуктами в дорогу, туда же положила мешочек с урюком, второй – с одеялом из верблюжьей шерсти и отрезом шевиота для костюма: думали пошить Диме штатский костюм, когда он вернётся с западной границы.
Два с лишним года лежит отрез… Вот и Леночка родилась, ходит вовсю дочка, даже говорить пытается – ей уже полтора годика. А Игорь – время-то как летит! – совсем большой, третий класс закончил. Муж навещает, конечно, но каждый раз – в спешке, ненадолго.
Более двух лет назад, когда Юля ещё носила Леночку под сердцем, пыльным июнем Дима прибыл к ним на побывку в Орёл и сказал:
– Поезжай с Игорьком к моим, в Иловку. У них дом, яблони, огород, вам свободней будет. А то ютитесь здесь – все в одной комнате. Я с трудом отпросился, заскочил на два дня – мне и места нет. Всё равно работать ты сможешь ещё месяца три, от силы – четыре. А родители мои помоложе твоей мамы. Будет маленький ребёнок, они помогут, да и за старшим присмотр нужен. Там, кстати, школа неплохая, я сам в ней учился, Игорю понравится. И ты сможешь работать потом – там нужен хороший учитель русского, у многих детей в семье на суржике говорят. Чего ты боишься, роднуля? Это же мои отец с матерью, не чужие какие, неужели обидят тебя? В общем, так: вам в Иловке легче будет, да и мне спокойней – я на западной границе, всё ближе к тебе и сыну. Когда и подъехать смогу в Смоленск, а от Смоленска до Иловки – рукой подать.
– Какой там ближе?? Что туда тысяча километров, что сюда столько же…
Зря Юля говорила, объясняла: Дима хоть с виду мягкий, но если решил, так тому и быть. Военная косточка.
Не лежала к переезду её душа, тёплых отношений со свёкром и свекровкой не получилось, да и село… Иловка – что за название? Душное, как весь этот Димин родительский дом!
Характер у Юли, впрочем, покладистый: любила она мужа и во всём ему уступала. Вздохнула только.
Ну что же, раз надо переезжать, значит, поедем. Может, и правда Диме в Смоленск легче будет отпроситься со службы. Опять же – сын на свежем воздухе. Их скоро двое будет.
Вот и переехали с Игорем. Думала, поначалу Дима будет навещать чаще, а не получилось. Приезжал, конечно, но редко.
В тридцать девятом его танковый взвод направили в Западную Украину, на следующий год – в Бессарабию. А потом война… Начало войны старлей Дмитрий Лавренчиков встретил командиром танковой роты. Их дивизия стояла тогда у самой границы в Станиславе.
24 июня сорок первого – первый авианалёт на Смоленск, в Иловке слышны раскаты взрывов. В ночь на 29 июня на город сбросили более двух тысяч зажигательных и фугасных бомб, разрушили центр, сожгли сотни домов…
Юля с детьми вышла на улицу: над горизонтом висело страшное зарево. Вот она, война, гибнут люди… Там, в городе, – огонь, смерть, разрушение. Где сейчас муж? Хоть бы весточку какую прислал! Над Смоленском сновали лучи прожекторов, были видны вспышки зенитных снарядов и осветительные ракеты, пущенные с немецких самолётов.
Освещают! Чтоб поточней да побольней ударить… По жилым домам, по мирным жителям – нелюди!
Через Иловку потянулись потоки беженцев.
Немцы занимали Прибалтику. Появились прибалтийские машины, заметно отличающиеся от наших. В деревне – полно чужаков. Говорили, среди беженцев могут оказаться шпионы: те самые, которые сигналы немецким самолётам подают. Из Смоленска приехала милиция – поголовно всех проверяли, при малейших подозрениях задерживали, отправляли в город, в тюрьму.
По ночам над деревней ревели армады немецких самолётов, очень много самолётов – летели бомбить Москву, но к столице их, видимо, не особо подпускали. И тогда немцы возвращались и сбрасывали фугасы – кто на Вязьму, а кто и на Смоленск. Иловка-то рядом со Смоленском; все ждали, что и на них бомбы посыплются. Люди прятались под сараями, а немного позже вырыли окопы во рву за деревней и ночевали там. Вечернее небо над селом было иссиня-чёрным с крупными, как яблоки, звёздами.
Бомбёжка в Иловке началась неожиданно – несколько фрицев всё-таки сбросили боеприпасы неподалёку. Может, совесть проснулась: решили пощадить город с мирными жителями, а может, боялись, что их там собьют, потому и спешили избавиться от смертоносного груза, не дойдя до цели.
Чёрные бомбы со свистом падали и с грохотом взрывались. Земля вставала на дыбы.
На всю жизнь Юля запомнит, как заполошно схватила детей, выскочила из дома, да так и застряла у завалинки под крохотным навесом, не в силах сделать шаг. Ой, как же страшно, нет, не добежать ей с малышами до окопа! Прижалась с детьми к стене и слушала, слушала, слушала бесконечный, невыносимый свист летящих с неба адских машинок. Они казались нелепыми игрушечными колбасками, но вызывали не смех, а страх. Даже в суровых глазах свёкра, пережившего и Гражданскую, и Первую мировую, Юля заметила испуг.
«Не смотрите, дети, закройте глаза», – шептала она, а сама невольно поднимала голову и следила за маленькими чёрными колбасками, которые отрывались от самолётов, а потом стремительно росли, приближаясь к земле. Всё внутри сжималось: казалось, каждая бомба летит именно на них.
«Господи, если ты есть на свете, убереги моих детей! Пусть снаряд упадёт куда угодно, только не на нас»!»
После ночного налёта она впервые увидела смерть на войне. Вечером большая часть скота не вернулась домой – взрослых мужиков в армию забрали, а мальчишки с коровами не справились. Соседи сказали, что бомба попала в деревенское стадо. Утром Юля со свёкром Петром Захаровичем пошли к дальним выпасам и отыскали свою бедную Зорьку, лежащую на земле с разорванным животом, мёртвую, совсем не похожую на их прежнюю бурёнку.
Юля подумала: «Вот и нашей семье весточку с неба прислали, чтоб мы не забывались… Всё только начинается».
Страхи, накопившиеся с ночи, рвались наружу: она не выдержала и разрыдалась. Свёкор проворчал недовольно: «Не реви, девка, никого из людей не накрыло, это же просто корова…» Потом неожиданно изрёк: «Хотя корова-то помощница лучше которых других будет, особливо в войну… А что ума хватило детей не брать – молодец».
Мирно светило довоенное солнце, стрекотал довоенный кузнечик…
На следующий день по дороге к Смоленску в новеньком газике к Юле заехал сослуживец мужа – очень спешил, почти ничего не рассказывал, только передал письмо.
Дима писал, что с первого дня войны рвался в бой, но до сих пор ему так и не довелось участвовать в настоящих сражениях. То их дивизию держали в резерве, то приказ командования снова уводил его от встречи с врагом. А 7 июля их наконец направили на штурм захваченного немцами Бердичева.
Однако надежды сразиться с немцами опять не оправдались – его старый танк, как и большая часть боевых машин корпуса, не выдержал трёхсоткилометрового марша и вышел из строя. В результате немцы отбили атаки на Бердичев, а нашим танкистам пришлось отступать.
Пришёл приказ уничтожить неисправные машины, чтобы не стеснять движение отходивших войск. Тут Дмитрий упёрся:
– Не отдам танк на смерть! Советские войска и так потеряли много техники, важно сохранить каждую машину. После ремонта она ещё как пригодится!
Командир батальона, близкий друг, согласился с его доводами и, зная упрямство старлея, махнул рукой:
– Делай как знаешь. Только учти, орёлик: рота отстанет – головой ответишь!
Танки роты Дмитрия по очереди буксировали его боевую машину, пока не удалось сдать её в ремонт.
Юля вспомнила, как на молодёжном вечере в посёлке Ботаника под Орлом познакомилась с молодым офицером, выпускником Орловского бронетанкового училища. Тогда их обоих словно волной накрыло: молодые люди сразу потянулись друг к другу. После нескольких встреч Дмитрий Лавренчиков твёрдо решил, что эта милая застенчивая девушка с каштановой россыпью волос и зелёным омутом глаз станет его женой. Он хотел познакомиться с её матерью, но Юля отказывалась и говорила, что не нужно спешить. Тогда Дмитрий предложил ей прокатиться на танке – какая девушка в те годы отказалась бы от этого?
Матрёна Прокопьевна, мать, не удивилась, когда к их дому подъехал танк, – как-никак они жили в военном городке. Но в следующий миг незнакомый танкист в шлеме вылез из люка вместе с её дочкой, снял девушку в ситцевом платье с гусеницы, взял на руки и понёс в дом. Юля вырывалась и краснела. Дмитрий с Матрёной Прокопьевной сразу понравились друг другу – это и решило судьбу молодых людей.
Через месяц у танкиста выдалась пара свободных дней. Дмитрий предложил Юле пожениться прямо сейчас – ведь неизвестно, может, завтра грянет война.
Скромная свадьба с танцами под знойное мурлыканье старого патефона с друзьями-танкистами, до хрипоты кричавшими «Горько!», с отчаянной радостью, которая не могла до конца победить тревогу… И всё-таки молодые были счастливы. А потом судьба даровала им больше десяти безоблачных лет.