– Я тебе не тётенька. И в палате нельзя посторонним, не положено, да ещё в верхней одежде, – сказала сестра, держа шприц правой рукой, а левой цепко схватив его за воротник пальто.
Максим дёрнулся и вырвался, но сестра переложила шприц из правой руки в левую и снова взяла его за воротник.
– Будешь хулиганить, милиционера позову! – пригрозила она.
Неожиданно открылась стеклянная дверь, и Максим увидел женщину в платке. Он узнал тётю Юлю. Интересно, как она сюда попала?
– Ну ты и шустрый, Максимка, – сказала тётя Юля. – Фу, наконец-то догнала! Я за тобой – куда там… и след простыл. Автобус укатил и тебя увёз. Пришлось следующего ждать. Ты же рыбу забыл… вроде ерунда, да не то сейчас время, чтоб едой бросаться! Вот и подумала: а вдруг тебе с матерью больше нечего есть? Мне же всё равно по пути…
Сестра отпустила мальчика, положила шприц на столик и всплеснула руками:
– Час от часу не легче. От тебя одни проблемы! Та-а-ак… Говорите, кто вы такая и что здесь делаете?
– Это тётя Юля, разве вы не видите? – объяснил мальчик, удивляясь, почему это кому-то непонятно.
– А говоришь, никого у тебя здесь нет, – строго сказала сестра. – Вы родственница больной?
Тётя Юля стала объяснять, что они вместе ехали, что если мальчик мешает, она возьмёт его к себе. Пусть поживёт у неё, пока мама болеет. Правда, Максимка?
– Пойдём, пойдём, – тянула она мальчика к выходу и запихивала свёрток с рыбой в карман его пальто.
– И правда, забирай-ка ты его, молодуха, – согласилась сестра, и Максим, поддавшись уговорам, вышел с Юлей в коридор. Там он остановился, взялся обеими руками за руки тётю Юлю и, глядя ей прямо в глаза, твёрдо произнёс:
– Тётя Юля, вы уж не обижайтесь на меня! Папа сказал, я отвечаю за маму. Она поправится, и мы вместе поедем в Свердловск. Там она родит братика. Мне надо с ней оставаться.
Юля обнимала его, уговаривала, а потом сказала, что хочет только помочь ему с мамой, так что если будут проблемы, пусть найдёт её – надо идти от вокзала по Железнодорожной в сторону собора Иоанна Предтечи, собор виден издали, а потом повернуть направо, на Октябрьскую. Можно и отсюда – «Видишь тот купол? Не запомнил? Вот я запишу на бумажке адрес химическим карандашом». Тётя Юля поцеловала мальчика в макушку: «Обязательно приходи, буду ждать». Максим сунул записку в карман и вернулся в палату.
Утром со Шмураками и отправились. Хмурый ветреный рассвет, на душе тревожно – что припасла беженцам дорога в неизвестность?
Подводы ехали, а они больше шли, потому что на подводах было слишком много вещей. И Шмураки шли, и Юля с Игорем, Леночка – чаще на подводе, иногда к маме на ручки просилась. И вот так пешком потихоньку… Прошли километров десять, отдохнули. Потом опять…
Там не только две их подводы были, а ещё и другие – из соседних деревень, целый обоз. Некоторые аж с Унечи сюда добрались.
Рядом пробирались в тыл группы военных, остатки разгромленных подразделений. В лесу и на полях оставалось много брошенного вооружения – пулемёты, винтовки, походные кухни…
В лесах отступающие оставляли и мешки с сухарями. Лёнькин отец сообразил и бросил в подводу три мешка. В дороге ели эти сухари и водой запивали. А сухарь для дочери Юля размачивала в воде и давала сосать через марлю.
Как-то к вечеру решили отдохнуть в лесу, перекусить. Сидят, говорят, кто чем занимается. А когда шли, заметили, что с самолётов парашютистов пускали. Это были немцы, переодетые в форму красноармейцев, но не знали наши беженцы о том, не догадывались даже! Идут эти самые, которые спустились, – десантники. Лёня Шмурак подбежал к одному и говорит: «Ось там i там зброю лежить!»[21]
Лёнька-то не знал, что немцы! Но отец его вовремя понял, дёрнул в сторону и шепнул: «Це нiмцi, цiлком ж можут i поубiвати нас!»[22] И они быстро-быстро пошли дальше.
Жара, пыль… В дороге всем было плохо, уставали сильно и взрослые, и дети. Шли сначала на Витязи, потом на Жаровню. Образовалась довольно оживлённая дорога на Оленино, дальше на Ржев. Кто шёл туда, а кто-то и обратно – военные, обозы какие-то, госпитали. В пути садились отдыхать. Было тепло, ночевали под подводами.
Повстречались с остатками походного госпиталя. Они ещё в июне вышли из Нелидова, сорок армейских пароконных подвод, и в облаках пыли и страшной скученности на дорогах выдвигались навстречу фронту под Смоленском. Попали под налёт авиации. Половина коней погибла, часть разбежалась по полю. На дороге валялись колёса от повозок, перемешанные с землёй медикаменты, лежали убитые и раненые. Практически госпиталь прекратил своё существование, ни разу не развернувшись. Оказав первую помощь раненым, медики на оставшихся подводах продолжили движение в сторону фронта.
Что творилось на дорогах! Людей, технику, скот – коров, лошадей с жеребятами, быков – пытались эвакуировать в глубокий тыл. Недоенные коровы жалобно мычали. Юля с другими женщинами выдаивали несчастных, что-то оставляли себе и детям, остальное – прямо на землю… Хаос!
За обозом из Переснаря увязалось много людей, образовалась небольшая колонна. Ночью стояли они в лесопосадке между двумя дорогами и слышали, как по одной на запад шли наши войска, по второй на восток – немцы…
Так где же теперь линия фронта – позади беженцев или уже впереди?
Всё смешалось.
В деревнях, что они проходили, – много брошенных домов: хаты, сараи, мельницы, машущие лопастями, будто на прощание. В них оставалось немало полезных в дороге вещей – то ли сельчане в одночасье уходили, то ли не могли всё забрать с собой.
У беженцев закончилась еда, но на огородах – картошка, морковь, лук. А ещё взрослые посылали детей в поля собирать колоски. Толкли их и готовили кашу. Собирали лебеду и варили супы – жилось нелегко, всего хлебнули.
Игорь шёл рядом с Лёнькой и его двоюродными братьями. Как-то присели передохнуть на траве с краю дороги, а там уже отдыхал высокий пожилой дядька, показавшийся им глубоким стариком. Десятилетним все, кто старше тридцати пяти – сорока, уже старики.
Пожилой – с небольшими усами, в запылённой пилотке – разговорился с мальчишками, поинтересовался, как они смотрят на всё происходящее. Ребята запальчиво говорили, мол, дураки немцы, что к нам полезли. Что эта Германия нам?! У нас же всё-таки рабоче-крестьянская власть, революция была. Значит, у них тоже в тылу забастовки, революции пойдут. Может, месяца три повоюем, и всё – чего там смотреть! Пожилой глубоко вздохнул и сказал, что победить мы, конечно, победим, но не так это быстро делается, как говорится. Мол, на скорую победу не рассчитывайте, ребята, но победа обязательно будет. И вот году в сорок пятом быть советским войскам в Берлине!
Мальчишки заинтересовались, стали расспрашивать, почему он так думает.
– То, что вы сказали о революции, возможно только у нас, в России, – больше революции нигде не было и не будет. Германские рабочие и крестьяне как раз и идут на нас с оружием в руках. У них большое преимущество, потому что напали неожиданно. Сейчас наши откатятся, скоро Смоленск сдадут, может, и Москву сдадут. Но так и так ход войны переломится. На это я кладу им срок до конца года. До сорок второго их остановят. Сорок второй – сорок третий наши будут раскачиваться, пока Сибирь подтянется, ещё там что… К тому времени и у немцев не хватит уже сил дальше идти. Россия и есть Россия. Партизанское движение будет, в каждой деревне им придётся гарнизон оставлять. В сорок четвёртом наши пойдут в наступление. Годик понадобится на то, чтобы всю нашу территорию обратно у немцев отбить, а в сорок пятом как раз в Берлине и будем!
– Мальчишки, вы что застряли? Мы уже далеко вперёд ушли, – сказала Юля, которой пришлось вернуться, чтобы поторопить Игоря с друзьями.
Ребята спросили у пожилого, кто он. Тот ответил, что ведёт историю в одном из техникумов.
Все пошли дальше: ребята со своими на Ржев, пожилой – в сторону Смоленска: сказал, у него туда назначение, на вопрос «какое?» – промолчал.
В Жаровне местные власти поручили Лёнькиному отцу и дядьке перегнать в Ржевский район стадо коров из племсовхоза. Племенные коровы, каждая по тристачетыреста килограммов, никогда не ходили дальше пастбища. После ста километров пути начался падёж, коровы падали и уже не могли подняться. До Оленино пригнали только двадцать коров – уже фактически дохлых.
Старшего Шмурака, невзирая на белый билет инвалида Гражданской войны, направили на работу в местный райвоенкомат. Дядьке, политработнику, инвалиду по здоровью, тоже дали какое-то поручение – возможно, сколачивать партизанские отряды. Остальные Шмураки двинулась на Ржев – с ними и Юля с детьми.
Попрощались с Лёнькиными отцом и дядькой, миновали Оленино, добрались до небольшой речки Сишка – осока по берегам, волны мирно катятся барашками – и стоп: на переправу не пропускают.
Расположились на берегу, спали под подводами – кусали комары, от речки ночью тянуло холодом и сыростью, а немецкие самолёты постоянно летали и обстреливали.
Однажды во время налёта Юля с детьми оказалась в поле. Упала между стеблей кукурузы, накрыла собой Игорька с Леночкой, а вокруг – пули, пули, пули…
Пули звенели, пытались ужалить – но обошли стороной, не тронули.
В другой раз немецкий лётчик на бреющем так низко летел, что Юля видела, как он смеялся. То ли боеприпасы закончились у фрица проклятого, то ли пожалел их, стрелять не стал – попугал, посмеялся и улетел… Но это смеющееся лицо долго стояло у Юли перед глазами.
По дороге ко Ржеву подводы Шмураков с Юлей и её детьми притёрлись к нескончаемой колонне беженцев, пытавшейся перейти мост через Волгу. У моста шла непрерывная бомбёжка. Образовалась огромная пробка: беженцы, пешие и на подводах, колхозные стада угоняемого на восток скота, сельхозтехника в колоннах. Но через понтонный мост первыми пропускали отступающие армейские части, а напор беженцев