С первого взгляда письмо казалось весьма сдержанным и логичным, но концовка этому явно противоречила. Рэйко говорила «кое-что важное», а потом сразу же называла это «пустяковым».
К адресу она добавила свой номер телефона, что, несомненно, указывало на ее планы: в противоположность написанному, Рэйко хотела прийти ко мне снова. Хотеть-то хотела, но так, чтобы теперь ее об этом умоляли.
Письмо открыло мне ту сторону ее характера, которую на первом сеансе я толком не разглядел, – ее высокоразвитое эго. Хотя мы встретились всего один раз, она тут же объявила психоаналитику войну. Она вряд ли лгала, что ее состояние ухудшилось, но в самом этом ухудшении скрывался план: она планировала бросить мне вызов.
Я сразу позвонил ей на квартиру и узнал, что ее нет дома; во второй половине дня позвонил опять, и мне вновь сообщили, что она отсутствует. «Она намерена взять трубку на третий звонок», – предположил я, и, как и рассчитывал, на третий звонок в пять часов вечера она тут же подошла к телефону и извинилась:
– Я выходила и только что вернулась.
Я привык к подобным уловкам, поэтому принялся мягко, многословно и настойчиво упрашивать ее обязательно прийти послезавтра на прием, о котором мы договорились.
– Временное обострение состояния – нормальная реакция. Беспокоиться не о чем – более того, это доказывает эффективность вашего первого обращения. В любом случае не стоит останавливаться на единственном сеансе, поэтому я вас очень прошу, как бы вам ни было тяжело, обязательно приходите послезавтра.
– И вы будете меня ждать? – с нарочитым сомнением спросила она чуть охрипшим голосом.
– Да, буду ждать.
– Правда? Но… Хорошо. Я приду.
Как и следовало ожидать, Рэйко пришла в назначенное время. Теперь она надела скромное серое пальто; костюм под ним тоже был серого цвета.
Когда ее проводили в кабинет, она нервничала и была встревожена. Наконец заговорила:
– Мне стыдно рассказывать об этом, но, думаю, вы меня не поймете, если не расскажу. Поэтому я расскажу, но вы, пожалуйста, на меня не смотрите. Отвернитесь к стене, пожалуйста. Да, вот так хорошо… При нашей близости с Эгами я ни разу ничего не почувствовала. Он очень обаятелен, идеально сложен, в общем, такой типаж мне нравится, – более того, он ни словом не обмолвился, но, похоже, немало встречался с женщинами не из нашей фирмы, так что обходиться с ними умеет, и все-таки я ничего не чувствовала. Думала, что почувствую в следующий раз, но напрасно. Однажды он, устав от этого, помрачнел, и тогда я решила притвориться, сделать вид, будто получаю удовольствие, но невозможно притворяться долго, и я то огорчалась, то шутила. Больше всего меня беспокоит, что это изменит его отношение ко мне. Я где-то читала, что, если женщина не получает от близости удовольствия, это сильно ранит гордость мужчины и он начинает эту женщину ненавидеть. Однажды он после близости вроде бы шутливо спросил: «Ты правда меня любишь?» Это было так больно, что грудь готова была разорваться. Но ведь я очень его люблю. Люблю, люблю, люблю до безумия. Я не знаю, что делать, – в самый важный момент моя любовь оборачивается своей противоположностью… Я нервничала, думая об этом, и с лета у меня появились проблемы со здоровьем. Так я поняла, что причина во мне. Полностью осознала. И до сеанса понимала. Было бы хорошо, если бы вы сделали так, чтобы я начала чувствовать. Для этого я и пришла к вам. Если я стану чувствовать, признаки болезни должны сразу исчезнуть.
Я позволил ей говорить так, как она хочет, но, обернувшись и взглянув ей в лицо, заметил, что, хотя щеки ее пылают, глаза сверкают и она избегает моего взгляда, тика у нее совсем нет. И вдруг она произнесла фразу, которая меня поразила:
– Я, наверное, говорила, что не слышу музыки.
– Да.
– Так вот, это неправда.
– Неправда?
– Но в этом не было дурного умысла. Я хотела вас проверить. Я не могла запросто заявить: «Я ничего не чувствую при близости с мужчиной», поэтому, сказав про музыку, хотела, чтобы вы меня поняли. Но вы совсем не поняли, и я… вы меня простите… я сделала вывод, что помыслы у вас совершенно чисты, чего не скажешь по внешнему виду.
– Нельзя подшучивать над доктором, – невесело усмехнулся я, но Рэйко от такой победы заметно оживилась.
– Я очень довольна, что призналась. У меня давно не было такого хорошего настроения. Вдруг благодаря этому я смогу совсем излечиться?
С тех пор как Фрейд опубликовал свои исследования об истерии, методы психоанализа во многом изменились и значительно продвинулись. С эпохи всемогущества гипноза, то есть с конца девятнадцатого века, эти методы прошли несколько этапов развития и стали такими, какими мы видим их сегодня, – теперь они сложны, тщательны и требуют долгой работы. Можно истолковать скрытый смысл некоторых симптомов и объяснить его пациенту, однако этого не всегда достаточно, чтобы высвободить чувства, являющиеся источником этих симптомов, и нащупать путь к исцелению, – это наблюдение и породило метод свободных ассоциаций, который используется по сей день. Вдобавок у женщин, подобных Рэйко, с высоким интеллектом и выраженным эго, попытки самоанализа не обладают никакой целительной силой – более того, во многих случаях скорее вредны.
Кроме того, ее аналогия была слишком проста, а толкование слишком прозаичным – меня это не удовлетворяло. Она утверждала, что ее слова «я не слышу музыки» были ложью, но так ли это? Была ли музыка лишь красивым символом оргазма? Или между понятием «музыка» и страстно желаемым ею оргазмом существовала тайная символическая связь? Вот какие вопросы занимали меня в первую очередь.
Я решил за оставшиеся пятьдесят минут попробовать для начала метод свободных ассоциаций.
6
Удобное кресло у меня в кабинете можно установить в трех положениях – пациент в этом кресле может даже лежать на спине. Но я установил его так, чтобы спина Рэйко находилась под углом примерно сорок пять градусов, а взгляд был направлен на пустую серую стену и потолок.
Я сел на низкий стул у изголовья, чтобы Рэйко меня не видела.
– Все хорошо? – начал я проникновенным, внушающим доверие голосом: такой тон и мне придавал уверенности в себе. – Я хочу, чтобы вы открыто говорили все, что приходит в голову. Давайте договоримся, что вы полностью отбрасываете следующие мысли:
(1) Это неинтересно.
(2) Это не имеет отношения к моей болезни.
(3) Об этом говорить стыдно.
(4) Это рассказывать неприятно.
(5) Сказав это, я рассержу доктора.
Договорились? Полностью выкиньте эти пять соображений из головы.
– Да, хорошо, – сразу ответила Рэйко.
В ее словах отчетливо звучала решимость поручить свое тело моему лечению, и это меня успокоило. В то же время на мгновение где-то на краю сознания мелькнула мысль: а не таким ли тоном она говорила, отдавая свое тело красавцу, который не дал ей ничего почувствовать?
– Например, такая ситуация. Вы в деревне, смотрите на пейзаж. Рисовые поля. Суходольные поля. На холме роща. Несколько домов, в небе кружит коршун. Я хочу, чтобы вы сказали мне, как вы это видите, что это вызывает у вас в душе. Пусть даже вы заметили выгребную яму, пусть вместо коршуна летит самолет, пусть по меже идет не гармонирующая с деревенским пейзажем женщина в норковом манто… Порядок не важен, можете описывать все подряд, без разбора. Считайте, что вы просто докладчик, передатчик. Не нужно при этом давать личные оценки, упорядочивать или искажать описание своими суждениями. Ну что, согласны?
– Да.
Рэйко, словно пациент, согласившийся на некую страшную операцию, закрыла глаза. Взглянув на ее лицо сверху, я обратил внимание на тени красивых длинных ресниц у нее на щеках; она выглядела практически святой.
– Большой сарай. Я вхожу туда. Сарай у дома Сюн-тяна. Дом ведь старый. Сюн-тян – это мой троюродный брат, который потом стал моим женихом, – сказал, что покажет мне интересную вещь. Я… В общем, я так и не вошла. Испугалась чего-то. Не поняла, чего именно. Потом я одна щелкаю ножницами, вырезаю фигурки из голубой бумаги для оригами. Маленькой меня коротко стригли, и руки у меня были ловкие. Я… режу и режу бумагу, и сколько ни режу, голубой лист не кончается, сколько ни тяну, он везде… вот так. Я режу. И понимаю, что за это время голубой лист слился с синим небом. Я опять берусь за ножницы, и тут небо разрывается, из разрывов… Ах, как ужасно!
Рэйко с криком закрыла лицо руками.
– Чего вы испугались? Скажите все! Скажите, и страх исчезнет.
– Бык…
– Бык? Что он делает?
– Выскочил бык. Бешено вздымая пыль, стремительно мчится на меня. Два его рога… Нет, это не рога, у них непристойная форма… Да, это не рога. У них форма мужского члена. Все это приблизилось и вдруг исчезло. Мгновение – и я уже ученица женской школы. Подружки надо мной смеются: когда они начинают разговоры об этом, я никак не могу поверить, говорю, если делать это, тело разорвет, нужно будет ложиться в больницу. У меня было об этом очень странное представление. Например, история о женщине с железной нижней частью тела, которая завлекает мужчин и душит их своими сильными бедрами. Наверное, из какой-нибудь сказки Западной Европы. Отсюда возникло убеждение, что железо в нижней части тела нужно всегда доводить до блеска, как обувь. Почему – не понимаю. Считается, что покрытая пылью машина, как и пыльные туфли, – это стыдно, и железная нижняя часть тела – то же самое. Нанести масло… Да, нанести масло с каким-нибудь прекрасным ароматом и полировать… Странно, я в каком-то неизвестном месте, не там, где родилась. Учительская в школе пошива европейской одежды. Я поссорилась с училкой – старой девой, меня выгнали из школы. Но я в такую школу не ходила и не ссорилась с учительницей. Кройка и шитье – ведь это ножницы. Так, поняла! Железная нижняя часть тела – ножницы. Они заржавели, ими неудобно пользоваться, поэтому тетя объясняла, что надо смазать их маслом. Специального масла не было, и она дала мне какое-то импортное масло для волос. Я знала, что у тети есть любовник, которого она прячет от дяди. Однажды летним вечером…