– Однажды летним вечером?..
Рэйко, рассеянно уставившись в потолок, некоторое время молчала.
– Вы что-то увидели?
– Увидела.
– Что?
– Нет, ничего.
Рэйко внезапно закрыла лицо руками и расплакалась.
Откровенно говоря, я вынужден признать, что первая попытка использовать метод свободных ассоциаций закончилась провалом. Казалось бы, Рэйко выказывала мне полное доверие, но на самом деле, чтобы скрыть упорное сопротивление, замаскировать то, что утаивала, она умело злоупотребляла случайными сексуальными символами. Тут явно работала ее фантазия. Фантазия и бессознательное движение мысли странным образом смешивались.
Она слишком много знала о психоанализе!
Поэтому после первого сеанса лечения мы договорились, что она напишет мне письмо, где изложит то, о чем не смогла сказать, перебирая свободные ассоциации.
7
С Рэйко я аккуратно брал плату за каждый сеанс. Пусть в душе она надо мной и посмеивалась, это не имело значения. Меня больше беспокоили легкие признаки истерии; ее жалобам на фригидность – проблему, с которой она ко мне пришла, – я особого значения не придавал. Я перечитал книгу Штекеля[1], где фригидность всесторонне исследуется на основе богатого клинического опыта, и осознал, что неопределенное, принятое в обществе название «фригидность» многозначно и весьма сложно. Меня поразило, что в этом классическом труде, изданном в 1920 году, уже описаны принципиальные основы психосоматической медицины – нового научного направления в современной Америке.
Штекель утверждает, что нынешние времена – эпоха импотентов: большинство мужчин, принадлежащих к высшим культурным слоям общества, так или иначе страдают половым бессилием, а большинство женщин фригидны. Он также смело заявляет: чем ниже уровень образованности человека, тем активнее его сексуальная жизнь, но не благодаря «мощной животной жизненной силе», а просто потому, что она «вегетативного» характера. Во всех отношениях это всего лишь «функция спинного мозга».
Рэйко обманула меня, но, быть может, в этом крылась и ирония: как точно она описала проблему, ныне свойственную всему человечеству. Современное человечество вообще не способно слышать музыку.
Тут я должен сменить тему и затронуть собственную личную жизнь – непростую для меня тему.
Я холост, но причина не в импотенции или склонности к извращениям. Хотя у меня большой опыт длительных отношений с женщинами, со своей нынешней любовницей, медсестрой Ямаути Акэми, я никогда не сожительствовал. Акэми молода, и, в отличие от Рэйко, у нее яркое, приветливое, как будто детское лицо, будто небрежно нарисованное кистью, – такие лица нравятся мужчинам. Акэми никогда не показывала, что ревнует меня к знакомым и тем более к пациентам, однако Рэйко она невзлюбила с первого дня.
– У меня к ней душа не лежит, – сказала мне Акэми после первой встречи с Рэйко, хотя по службе медсестре не следовало бы давать оценок пациентам. – Она не придет. Похоже, обманывает вас, я…
– Все пациенты говорят неправду. Приходят сюда, страдая от собственной лжи. Считается, что у тех, кто искуснее лжет, заболевание тяжелее. И если они аккуратно платят за лечение, не понимаю, в чем обман. Вряд ли кто-то специально приходит к психоаналитику, чтобы его надуть.
На этом все закончилось, но, когда выяснилось, что Рэйко обманула меня с музыкой, Акэми невзлюбила ее еще больше.
В сексе у нас с Акэми не было никаких проблем – желая сохранить свободу, она боялась разве что забеременеть, не выказывала ни намека на симптомы нервной болезни, а по своему складу была легковозбудимой, чувственной женщиной.
Как-то ночью Акэми сказала, что прежде чувствовала себя совершенно свободной, разве что нуждалась в физических отношениях и удовольствии от них, но после знакомства с Рэйко все изменилось. И продолжила:
– Я столкнулась с этой женщиной и теперь мучаюсь. Она пришла на консультацию, поздоровалась, мы обменялись беглыми взглядами, и в тот же миг я будто прочла ее мысли: «Как так?! Эта женщина надела белый медицинский халат, но сквозь него просвечивает самое обыкновенное женское тело – стоит мужчине ее коснуться, она готова визжать от радости». И от этой мысли я застыла: ее фригидность сияла, как новый, белоснежный, сверкающий холодильник, и это раздражало. Прежде я жила мыслью, что мне подвластны мои душевные порывы, но встретилась с ней и ощутила: «Эта женщина владеет не только своей душой, но и телом». Я как будто оказалась ниже ее.
Эта отчаянная жалоба поставила меня в трудное положение. У Акэми были такие редкие для женщины качества, как нежелание выходить замуж и отсутствие ревности; пользуясь этим, я внушил ей ценность духовной свободы, между тем обеспечив свободу и себе, а вдобавок поддерживая между нами подлинно современные отношения без взаимных притязаний. Но Акэми зашла слишком далеко – теперь ее манила нелепая свобода плоти, и это загоняло меня в тупик. Поэтому я изо всех сил постарался исправить ее заблуждения:
– Акэми, это не так. Комплекс неполноценности и потеря свободы как раз у нее. Ведь свобода женщины именно в том, чтобы, воспламенившись телом, найти в нем все свойственные человеку наслаждения, – с этого и начинается подлинный жизненный опыт. Подумай, она-то ведь тоскует по телу «обыкновенной», простой женщины. Ты наверняка и сама заметила. И очень странно думать, будто она свободна духовно и физически. Физическая неудовлетворенность ведет к потере душевного равновесия, а это заканчивается пустой суетой и бесплодными усилиями. Часто фригидная женщина, страстно желая получить удовольствие, меняет мужчин как перчатки, и, хотя со стороны выглядит свободной, нет человека несчастнее.
Моя логика вроде бы убедила Акэми, но, видимо, ее, словно прекрасные поэтические строки, все-таки влекла мысль о том, что фригидная женщина, порабощая мужчин, может им не принадлежать. Вероятно, это представлялось ей абсолютной победой в любви.
В конце концов я повысил голос:
– Хочешь стать истеричкой? Хочешь, чтобы люди тебя жалели, глядя, как у тебя дергается щека? – попенял я Акэми, и она наконец-то прислушалась.
Той ночью Акэми, как обычно, кричала от наслаждения, а потом почему-то заплакала. Абсолютно здоровая женщина сожалеет о собственном здоровье – если Рэйко так на нее подействовала, как же не содрогаться, наблюдая скрытую во фригидности опасность, которая, подобно яду, действует не только на саму носительницу сексуального отклонения, но и на других?
Признаться, этот вечер странно повлиял не только на Акэми, но и на меня.
В какой-то миг мне показалось, будто я слышу, как шуршит игла по бороздкам вращающейся пластинки, где уже нет записи. Эти бороздки – бесконечная колея, и шорох трения не прекращался, он звучал у меня в ушах неотступно. Как будто музыка на пластинке закончилась в далеком прошлом, куда моя память не могла вернуться. Музыка умерла очень давно.
Это длилось какие-то секунды; потом я потряс головой, желая избавиться от наваждения, и с воодушевлением вернулся к блаженному слиянию наших тел. В моей спальне не было патефона, и никто не ставил пластинки.
8
Пришло письмо от Рэйко.
Глубокоуважаемый господин Сиоми!
Прошу простить мое недавнее поведение. Вы уделили мне столько внимания, а я чувствую, что не смогла честно описать свои ощущения, и сама себе противна.
Я говорила Вам тогда о ножницах – они и в самом деле запечатлелись в памяти. Про них я специально говорила иносказательно.
В детстве мы все играли перед сараем у дома Сюн-тяна, один мальчик принес ножницы и сказал: «Будем играть в „камень, ножницы, бумага“ – кто проиграет, тому отрежем его штуку». Я среди них была единственной девочкой и первой проиграла. Сюн-тян меня пожалел, пытался остановить приятелей, но тот, с ножницами, его не слушал. Я рыдала, но все навалились на меня, спустили трусики. Тот негодный мальчишка приложил мне к бедру холодные ножницы (я и сейчас с содроганием вспоминаю их жуткое прикосновение), а левую руку грубо просунул мне между ног и закричал: «Вот это да, ничего нет! Проигрушка, у нее уже все отрезали!» Все стали надо мной смеяться, хором распевая: «Проигрушка, проигрушка, всегда проигрывает! Давным-давно отрезали, так и не выросло!»
Обида и ужас, которые я испытала в тот день, терзают меня до сих пор. Я долго мечтала пробраться ночью в дома моих мучителей и отрезать им все ножницами.
Теперь про быка. Это случилось через некоторое время после истории с ножницами. В пригороде Кофу произошел несчастный случай – бык взбесился, поднял на рога и убил крестьянина. Когда я об этом услышала, бычьи рога показались мне похожими на ножницы, и это сходство я перенесла на мужской член.
Наверное, странно, что режущий и отрезаемый предметы вызывают одни и те же ассоциации, но для меня это так. Ножницы сами по себе и эта штука пугали меня до дрожи, поэтому я и хотела ее отрезать. Страшные вещи напоминают мне ножницы и ассоциируются с ножницами, – скорее всего, это детские впечатления.
Еще я так и не сказала Вам, что выросла в тепличных условиях, окруженная заботой, но достаточно рано узнала о сексе, и не просто узнала – своими глазами увидела половой акт.
Кажется, я тогда была в четвертом классе начальной школы. С разрешения родителей во время летних каникул тетя взяла меня с собой на несколько дней в Сёсэнкё[2]– она меня обожала. В той же гостинице жил молодой человек, который приехал раньше нас, – теперь я понимаю, что они заранее обо всем договорились. Как-то ночью, не зная, что я только притворяюсь спящей, он пробрался к тете в постель. Я была потрясена и поначалу не верила, что люди могут вести себя подобно животным, но, каким бы странным это ни казалось, инстинктивно поняла, что лучше и дальше прикидываться спящей. Мне не давала покоя одна мысль: если взрослые должны делать такое, то я не хочу взрослеть. Это событие перевернуло мое сознание: мир взрослых, которых я до того дня уважала, разлетелся на куски. Но тетя и мужчина, которые вроде бы должны были испытывать физическую боль, несли всякий милый вздор, не страдали, и я не могла понять, где они серьезны, а где притворяются.