Что было делать ребенку, который увидел полную противоположность тому, что его всегда окружало? Я очень гордилась своим хорошим воспитанием, поэтому убедила себя, что все, связанное с сексом, сделает меня безобразной. Достаточно было взглянуть на тетю: ее голова моталась по кровати, взмокшее лицо исказилось, стало ужасно вульгарным, в ней не осталось ничего от той нежной женщины, которую я знала.
Господин Сиоми, позвольте мне сегодня на этом остановиться. То, что я написала, совсем вымотало мне нервы.
Я несколько раз очень внимательно перечитал письмо и написал ответ, хотя и с тяжелым сердцем. Мне казалось, что Рэйко, предвидя мою реакцию, уже поджидала ее с холодной усмешкой.
Из Вашего письма этого явно не следует, – обстоятельно начал я, – но могу предположить, что Вас угнетает какое-то страшное воспоминание, связанное с запретом на детскую мастурбацию, и это воплотилось в комплексе кастрации, центром которого стал образ ножниц. История с ножницами классическая, я бы даже сказал, банальная, и я затрудняюсь сказать, правда ли таково одно из Ваших воспоминаний, или же Вы придумали этот эпизод постфактум для удобства сексуальной интерпретации.
Честно говоря, мне не нравится Ваша склонность трактовать все воспоминания с сексуальной точки зрения, исходя из симптомов нынешней болезни. Например, бычьи рога – в Ваших детских воспоминаниях они необязательно несли сексуальный подтекст: возможно, их источник – стресс, который Вы испытали, когда вас отняли от материнской груди и стали кормить палочками или с ложки, либо гнев из-за принуждения к взрослению. Разъяренный бык – это Вы сама, злящаяся, что Вас против воли вырвали из младенчества.
Однако Ваши мысли о странной схожести между ножницами и мужским половым членом – иными словами, режущим предметом и отрезаемым предметом – самая правдивая часть Вашего письма. Это основа вашего аффекта – Вы никак не можете принять различия между мужчиной и женщиной. По какой-то причине Вы твердо убеждены в равенстве полов и не хотите признавать женское начало, полагаете несправедливым, что только мужчина может выступать в агрессивной роли. Вы с детства отказываетесь уступать мужчине и хотите добиться равенства полов любой ценой. Сейчас я вижу Вашу женственность, но в детстве Вы, наверное, как Жорж Санд, были «сильной женщиной в брюках».
В чем причина? В первую очередь на ум приходит брат как соперник за внимание матери.
Был ли у Вас младший брат или близнец, с которым Вы отчаянно боролись за материнскую грудь? Пожалуйста, ответьте мне на этот вопрос во время следующего сеанса.
Теперь о воспоминании, связанном с романом Вашей тети: это не более чем эпизод, в котором проявилась свойственная Вам склонность слишком драматизировать события. Говорят, что наблюдение за половым актом близкого родственника может нанести серьезную психологическую травму, но это вовсе не обязательно. У меня сложилось впечатление, что Вы слегка лукавите и на самом деле увидели так потрясшую Вас сцену задолго до того, как Вам исполнилось десять лет.
Вы можете счесть, что мои рассуждения, поскольку во многом продиктованы интуицией, не отдают должного Вашему опыту, но психоанализ не был бы психоанализом, если бы полностью исключал интуицию. Я считаю, что сугубо научные, объективные методы анализа объединяет именно сила интуиции.
С нетерпением жду нашей третьей встречи.
9
Я отвел взгляд от настенного календаря, подумав, что завтра у Рэйко назначен сеанс, как вдруг в клинику явился нежданный посетитель.
У меня выдался редкий для послеобеденного времени перерыв. Я курил в приемной, рассеянно созерцая в окно толпу и афишу кинопремьеры, смотрел, как поднимаются в ясное осеннее небо многочисленные воздушные шары с рекламой. Эти примитивные рекламные средства я помню с детских лет, – по идее, они давно должны были выйти из моды, но раз их до сих пор используют, значит они все еще приносят некие плоды. Были шары в красно-белую полоску, серебристые, зеленые, тускло-серые. Глядя, как они одиноко покачиваются в грязном городском небе, я почему-то вспоминал своих пациентов.
И тут в приемную без стука ворвался высокий молодой человек. Я насторожился, решив, что это буйный пациент.
– Доктор Сиоми? – властно и громко спросил этот смуглый, очень красивый мужчина.
– Да, это я, но…
Он выхватил из кармана визитную карточку и протянул ее мне:
– Эгами Рюити.
Я вынужден был отвлечься на карточку, но не терял бдительности.
– Вам знакомо мое имя? Я друг Рэйко.
Я указал ему на диван:
– Вы пришли по поводу Рэйко?
– Да. Господин Сиоми, я прошу вас оставить ее в покое!
– Оставить в покое? Что это значит?
– Она ведь часто приходит сюда?
– Раз в неделю. Была всего два раза.
Глаза Рюити слегка покраснели; точно охотничья собака, что ищет хозяина по запаху, он кружил по приемной, и было ясно, что этот совершенно здоровый молодой человек охвачен болезненным возбуждением.
– Впредь больше не встречайтесь с ней, оставьте ее в покое!
– Я вас не понимаю. Рэйко приходит сюда на сеансы лечения.
– Да? Ну хорошо. Я не хочу выставлять себя на посмешище, но…
Он застыл в нерешительности. Потом расстегнул молнию на портфеле, достал женский дневник в красной кожаной обложке и нервно перелистал страницы.
– Вот! – И он бесцеремонно сунул страницу мне под нос.
Это было неприятно, но мне ничего не оставалось, кроме как прочитать. Знакомым мне почерком Рэйко там было написано:
Месяц Х, число Х
На первом сеансе у господина Сиоми меня словно щекотали персиковым пухом. Доктор попросил меня лечь на кушетку, сначала вежливо взял меня за руку, а затем, задавая скучные формальные вопросы, медленно провел ладонью вверх по моим рукам. Было щекотно, я тихонько засмеялась, он шикнул на меня, встал, погасил верхний свет, оставив только лампу на столе в углу.
Я явственно ощутила запах его тела.
– Закрой глаза! Закрой глаза! – сказал доктор.
Когда я закрыла глаза, моих век мягко коснулось что-то теплое и твердое – несомненно, губы доктора. Губы медленно опустились по носу и вскоре накрыли мой приоткрытый от удивления рот.
10
Читая весь этот вздор, я, признаюсь, – какой позор для психоаналитика – отчасти утратил самообладание.
Я должен был сострадать измученному неврозом пациенту с подобными фантазиями, однако во мне проснулась сильная, темная злость. Почему Рэйко обошлась со мной так вероломно? Не иначе, она написала это специально, надеясь, что любовник украдет ее дневник.
Следующий фрагмент был еще ужаснее: в нем я представал воплощением извращенного, нелепого врача-эротомана из дешевых комедий.
Я читал и чувствовал, как Эгами Рюити смотрит на меня с ненавистью и гневом. Приходилось постоянно быть начеку и следить за каждым движением его сильных рук. В подобных обстоятельствах здравомыслящие люди бывают опаснее безумцев.
Не отрывая глаз от дневника, я размышлял, как выйти из сложившейся ситуации. Чтобы снять нервное возбуждение молодого человека, стоило как можно дольше притворяться, будто я читаю. Я несколько раз перелистал уже просмотренные страницы, ища логические неувязки, которые убедили бы его в моей невиновности, но, к сожалению, не обнаружил ни одной – отвратительное сочинение Рэйко было связным и последовательным. Однако я продолжал успешно изображать невозмутимость.
– Присаживайтесь, – сказал я Рюити, который по-прежнему стоял и явно кипел. – Давайте я вам спокойно все объясню.
– Не желаю слушать никаких уверток, – произнес Рюити, но все-таки сел напротив, и я успокоился. – Я пришел не выслушивать ваши объяснения и не ссориться с вами. Хочу сразу сказать, чтобы вы не заблуждались, принимая меня за шантажиста или вымогателя: просто оставьте Рэйко в покое.
– Понятно, – отозвался я, стараясь говорить мягко, но при мысли, что излишняя мягкость может сделать меня похожим на эротомана из дневника Рэйко, мне стало противно. – По правде говоря, я сейчас в ситуации, когда очень сложно отстаивать свою невиновность, но, к сожалению, вы судите со слов одной стороны. Мои медицинские документы представляют врачебную тайну, но я разрешу вам ознакомиться с ними, чтобы вы убедились сами. Вам решать, кому верить, но, думаю, вы хотя бы признаете, что дневник Рэйко и моя медицинская карта – объективно равноценные материалы. А дальше все зависит от вас. Кодама, принеси из третьей папки карту номер восемьдесят пять, – велел я, включив внутреннюю связь.
За те несколько минут, пока мы ждали карту, я почувствовал, что худшее позади. Рюити перевел взгляд на окно – смотреть мне в лицо он не мог.
Кодама принес карту, и я молча протянул ее Рюити. Мой ассистент никогда не видел, чтобы я так поступал, и вышел в недоумении.
Рюити жадно читал. Естественно, в письмо Рэйко он вчитывался сосредоточеннее, чем в мои заметки. Судя по всему, из письма он наконец сделал вывод, что его поведение безрассудно. Так явно не могла изъясняться женщина, которая с первого посещения стала жертвой психоаналитика-эротомана, – дневнику ее письмо полностью противоречило. Рюити совершенно растерялся.
11
Позже Рюити, чтобы загладить вину, пригласил меня выпить. Как я ни отказывался, он настоял на своем и после работы с семи вечера угощал меня в ресторанчике неподалеку; напившись, он рассказал, почему так разозлился, и его мужественная откровенность глубоко тронула меня. Несмотря на простоватый вид, Рюити обладал удивительной способностью к самоанализу. Причиной его гнева стала не только ревность, – как он объяснил, ему невыносима была мысль, что «эта холодная женщина так страстно откликалась на ласки доктора».
Несмотря на вполне здоровый вид Рюити, его самооценка была буквально растерзана в клочья. Как и многие мужчины его возраста, на свою сексуальность он поставил все, что было у него за душой.