Нашу беседу я изложу дальше. По ходу разговора между нами возникла симпатия – нас, мужчин, объединила запутанная загадка, которую представляла собой Рэйко. Но если для Рюити эта загадка таила в себе очарование, то для меня, психоаналитика, она была унизительна.
Постепенно меня охватывал страх, и я уже засомневался в своих способностях и таланте психоаналитика, а такое со мной случилось впервые – я всегда был очень уверен в себе.
Карл Роджерс[3] в своей работе «Клиент-центрированная терапия» подробно рассматривает позицию консультанта и выбор им метода лечения. Роджерс объясняет, что пациент в психологическом и поведенческом смысле ищет в консультанте «значимую замену себе». Благодаря эмоционально теплым отношениям с психотерапевтом возникает полное доверие, вскоре пациент спокойно признается в любых проступках и при этом уверен, что его слова воспримут с пониманием и уважением. Психотерапевт должен стать как бы бумажной фигуркой, в которой при обряде очищения сосредоточены грехи пациента.
Осознавал ли я в полной мере, что влекла за собой эта роль? Не таились ли во мне холодная объективность, прагматичное научное любопытство и другие нечистые помыслы? Может, Рэйко была послана мне с небес, чтобы я задумался над собственным несовершенством?
Такой взгляд подталкивал меня сойти с тропы науки на религиозную почву, и я прекрасно понимал, что мне это не пристало. Но с обычными пациентами трудности в лечении только подстегивали мой боевой дух, а Рэйко обладала странной силой, от которой мой боевой дух сходил на нет.
Как психоаналитик, я имею дело с невидимым глазу объектом – человеческим разумом и не могу не признать, что уже поэтому в моей профессии кроется противоречие. Из всех медицинских специальностей самая наглядная – хирургия: от хирурга требуется извлечь пораженный болезнью орган, используя профессиональное мастерство и соответствующие инструменты, и на этом его вмешательство заканчивается. В психиатрии же единственный инструмент для лечения разума – другой разум, и потому противопоставление здорового человека больному, человека нормального – человеку особенному всегда относительно.
Но я несколько отклонился от темы, так что вернемся к Рюити: чем больше он пил, тем сильнее терял контроль над собой и все многословнее жаловался на Рэйко. Он, несомненно, любил ее и считал, что она тоже его любит (как психоаналитик, я в этом сомневался), но телом Рэйко не давала ему никаких доказательств своей любви: что бы он ни делал, все было бесполезно. Однако эта холодность не утомляла его, – наоборот, его еще сильнее тянуло к Рэйко, она совершенно его пленила.
– Раньше я не представлял, что могу увлечься такой женщиной. Меня словно затягивает в бездонный омут, – сказал он, и этот образ показался мне до странности реалистичным.
Как я уже говорил, я не обязан выслушивать подобные излияния – я не веду колонку читательских писем в газете, – но когда человек, с которым ты не был знаком до сегодняшнего утра, открывает тебе душу, можно и проявить сочувствие. Я слушал, и постепенно у меня возникла гипотеза: а вдруг фригидность и злые выдумки Рэйко проистекают из того, что Рюити под предлогом, что она не девственница, никогда не просил ее выйти за него замуж? Может ли проблема исчезнуть, если Рюити и Рэйко завтра же поженятся? Я и в этом не был уверен. Конечно, не стоило примешивать личное, однако я испытывал двоякие чувства. С одной стороны, как врач, я должен быть осмотрителен – если устрою их свадьбу, а потом болезнь Рэйко усугубится, это будет катастрофа. С другой же – в глубине души я вообще не хотел, чтоб они поженились. В конечном счете мне оставалось одно – убедить Рюити, что Рэйко стоит полечиться еще какое-то время.
12
На следующий день, хотя я готов был поспорить, что Рэйко не появится, она спокойно пришла в назначенное время. Я хорошо выспался, полностью вернул себе душевное равновесие и провел ее в кабинет, ни словом не обмолвившись о вчерашнем происшествии.
Я заметил, что ее прекрасные глаза покраснели, – похоже, она не спала всю ночь. На мгновение меня взволновало необычное предположение. Как правило, мало кому хочется приходить к психоаналитику в таком состоянии, но все зависит от пациента: как ни странно, этим утром у Рэйко, едва она вошла в кабинет, пропал нервный тик, и я решил, что после всех пережитых потрясений психоанализ начал помогать.
Рэйко устроилась в кресле, сняла шарф, и в вырезе костюма обнажился треугольник белой кожи, который она принялась поглаживать своими красивыми пальцами снизу вверх.
– Ах, как легко мне здесь дышится! – воскликнула она. – Знаете, я никогда так не радовалась, как сегодня, когда думала, что приду сюда. Во всем мире я по-настоящему отдыхаю душой и телом только на этой кушетке.
– Я думал, она для вас сродни электрическому стулу.
– Ах, доктор! – серьезно отозвалась она на мою грубую шутку. – В этом все и дело. Может быть, самый закоренелый преступник испытает облегчение, когда сядет на электрический стул.
Было понятно, что она осознает свою вину, но я твердо решил не заговаривать первым о вчерашнем инциденте.
– Что ж, устраивайтесь поудобнее и рассказывайте мне все, что приходит в голову.
Зачастую третья встреча с пациентом, то есть второй сеанс, хоть и не имеет решающего значения для успеха или неудачи метода свободных ассоциаций, знаменует собой ключевой поворот в лечении. Ослабевает нервная реакция, и, что еще важнее, пациент начинает осознавать: он не понимает, в чем заключаются его проблемы. Это «непонимание» очень важно, ведь до второго сеанса пациент был убежден, что знает точно, почему и зачем пришел на консультацию. На самом же деле он обманывался, считая, будто обратиться к психоаналитику его побудила героическая «воля». И третий сеанс открывает ему глаза на неопределенную природу этой воли, а также на другие установки, противоположные тому, что обычно подразумевают под термином «воля».
Именно этого я и ждал; стараясь, чтобы Рэйко не думала о моем присутствии, я уткнул остро заточенный карандаш в блокнот и принял выжидательную позу. Я люблю, чтобы карандаш был заточен очень тщательно, поэтому вынужден прятать его, когда имею дело с пациентами, страдающими айхмофобией, или боязнью острых предметов.
В рассеянном тусклом свете мягкие губы Рэйко готовились сложить слова. Каждый раз, глядя на них, я поневоле задумывался о тайнах человеческой природы. В лишенном ярких красок кабинете губы Рэйко выделялись, как маленький яркий цветок, но в словах, которые вот-вот произнесут эти губы, таилась вся память необъятной вселенной. Чтобы такой цветок распустился, вся история человечества, все проблемы духа должны были по крупицам собраться воедино и черпать силы друг у друга. Через эти прекрасные цветы мы, психоаналитики, связаны с памятью земных просторов и глубин океана.
– Мне стало скучно без работы, – с закрытыми глазами быстро заговорила Рэйко. – Захотелось дойти до офиса, снаружи посмотреть, что там делается. Сажусь, как обычно, в электричку. Что это? Ни одного пассажира. Смотрю в окно, вся реклама – пустые листы бумаги, ни одного знака, ни одной картинки. Выхожу из электрички, но по пути к офису, несмотря на хорошую утреннюю погоду, не встречаю ни души. Наконец понимаю, что сплю, но это не важно. Решаю дойти куда смогу и двигаюсь дальше. На той стороне улицы, где стоит здание нашей компании, нет ни одной машины… Возле здания никого, и в окнах офиса на восьмом этаже никаких признаков работы. Вдруг в одном из окон восьмого этажа вспыхнул яркий свет. Прежде тусклое, словно мертвое, окно вдруг засияло, – наверное, солнечные лучи отразились в распахнутой раме. Я с радостью и надеждой вскрикнула: «Там кто-то есть!» – и сразу же в окне показалась черная тень. Интуиция подсказала, что это Рюити. Он поставил ногу на подоконник и высунулся из окна. Я отчаянно закричала: «Стой, стой!» – но он наклонился вперед еще сильнее и упал вниз головой… Залитая солнцем пустая дорога была забрызгана кровью, словно туда выплеснули целое ведро, а в луже, наполовину в крови, лежал, содрогаясь в конвульсиях, молодой человек. Я бросилась к нему, обняла. Лицо его было ужасно разбито, но я знала, что это Рюити. Я закричала и проснулась. Была полночь, у изголовья резко, отчетливо, зловеще тикали часы. До утра я так и не смогла заснуть. Вот и пришла к вам невыспавшейся.
Я прилежно протоколировал ее сон и размышлял, действительно ли это приснилось ей нынешней ночью; в остальном выдумкой рассказ не выглядел. Если учесть ситуацию, не было бы ничего странного в том, что Рэйко желает самоубийства Рюити. Однако она навязывала мне свою интерпретацию сна как единственно верную, и я поневоле заскучал.
Договорив, Рэйко какое-то время молчала. Ее обтянутая костюмом грудь бурно вздымалась. Потом она резко села на кушетке, закрыла лицо руками и в слезах воскликнула:
– Доктор, простите меня! Это неправда. Все неправда. Я постоянно лгу!
– Все нормально, успокойтесь, – благожелательным тоном ободрил я ее. – Здесь вам нечего бояться, так что не важно, правда это или нет. Я уже говорил: вы можете рассказывать все, что приходит в голову.
– Да, конечно, но… – Рэйко никак не могла унять слезы. Затем достала платок, высморкалась и посмотрела мне в глаза. – А можно немного поднять кресло?
– Разумеется.
Я протянул руку, нажал кнопку и поднял спинку почти вертикально. Рэйко развернула сиденье и оказалась лицом ко мне. Глядя на ее мокрое от слез, ужасно бледное лицо, на спутанные у висков волосы, которые свисали, точно водоросли, я на миг увидел в этой современной девушке призрак Водяной Девы из легенд.
– На самом деле я сегодня пришла, чтобы извиниться перед вами. Но до сих пор никак не могла произнести эти слова. Простите, пожалуйста, за вчерашнее. Рюити поступил нехорошо, но я очень виновата. Я написала этот дневник и подстроила, чтобы Рюити его нашел. Я так не уверена в себе, что у меня не было иного способа удержать его сердце, кроме как заставить ужасно ревновать.