Как ни странно, когда люди были в основном свободны от работы, моя клиника пустовала, а когда все были заняты на службе, пациентов тоже становилось полно, и дело не только в том, что я принимал в самом центре района Хибия. Летом обычно наступало затишье, а к концу года клиенты валили валом. Новогодние праздники давали мне краткую передышку, а дальше начинался период экзаменов в университетах, отчетов в компаниях и государственных учреждениях и так называемое «время почек на деревьях», когда организм ослаблен еще и сменой сезона, – в этот период число пациентов резко возрастало. Летом приходят пациенты, которые злоупотребляют просмотром ночных телепередач, а потом жалуются на слуховые и зрительные галлюцинации или на звон в ушах из-за радиоволн, – с такими я отчаянно скучаю, потому что говорят они только о бейсболе.
Недавно у меня был необычный пациент – генеральный директор семейной фирмы из небольшого американского городка. Этот представительный седой джентльмен шестидесяти семи лет вручил мне рекомендательное письмо от психоаналитика, с которым я подружился в Америке. Мой американский друг и посоветовал ему съездить в Японию.
Заключение моего друга было следующим: как ревностный пуританин, пациент до нынешнего возраста не знал других женщин, кроме жены, и вдруг почувствовал острую неудовлетворенность, работа стала валиться из рук. Предписание было кратким: пациенту посоветовали под предлогом деловой поездки одному отправиться в Японию (пусть даже мой коллега над Японией тем самым насмехался) и как следует развлечься с женщинами.
Такие проблемы не имеют ничего общего с неврозом, что прекрасно понимал и сам пациент: у него на родине психоаналитик служил ему чем-то вроде телефона доверия, который свято сохранит его тайну. Поэтому и ко мне он пришел лишь раз, почти насильно всучил непомерно высокую плату за прием, а взамен попросил показать ему ночной Токио. Я в этом смысле абсолютный профан, так что отправил его в соответствующие места со знакомым врачом, который знал толк в развлечениях.
Бывали у меня и довольно занимательные клиенты. Немало хлопот доставила одна пациентка, киноактриса, у которой развилась депрессия из-за отсутствия ролей. Ее имя настолько известно, что назвать его не могу. Со мной она всегда общалась весьма надменно и в первый же день заявила:
– Вы же понимаете, что подумают в обществе, если я на виду у всех приду в подобное место. – («Подобное место» прозвучало очень невежливо.) – Но именно за этим я пришла. Мне не слишком нужно лечение, да и как лечить того, кто не болен?
Актриса рассуждала так: никаких расстройств у нее нет. Однако если она посещает психоаналитика, чей кабинет находится в центре города, слухи об этом распространятся быстрее лесного пожара, все решат, что у нее депрессия, и ее ценность как актрисы упадет. Киношники не давали ей главных ролей, а она хотела, чтобы они разглядели в ней бриллиант, который попал к ним в руки, а затем упал и разбился вдребезги. Хотела, чтоб они пожалели. В общем, эта актриса решила открыто посещать мой кабинет с единственной целью – наказать продюсеров, испортив собственную репутацию.
Однако в этих рассуждениях были противоречия: она якобы приходила открыто, но не снимала темные очки в приемной, а при входе озиралась.
Без двух-трех сеансов лечения ничего нельзя сказать наверняка, но если подтвердятся симптомы, которые я сразу заметил, – в частности, интрапсихический конфликт и структурная диссоциация личности, – велика вероятность того, что пациентка страдает шизофренией. Это очень печально, если вспомнить всех прекрасных героинь, которых она сыграла, но остановить болезнь, чтобы сохранить сложившийся у поклонников образ, невозможно, и падение популярности стало для актрисы почти благословением: только так она могла лечиться.
Ямаути Акэми проявила к этой истории какое-то нездоровое любопытство. Я не понимал, отчего медсестру так заинтересовало, что у красавицы-кинозвезды подозревают шизофрению, но факт остается фактом: Акэми сходила в букинистический магазин, вернулась со стопкой киножурналов за несколько лет и с нескрываемым удовольствием рассматривала фотографии из фильмов, в которых эта актриса сыграла главную роль.
– И никто не подозревает, что она шизофреничка! Интересно, что написали бы в прессе, если б узнали.
– Если продать в какой-нибудь журнал эти жареные факты, будет беда.
Акэми пристально вглядывалась в постер какой-то мелодрамы, где актрису обнимает и тянется поцеловать красавец-любовник.
– Интересно, что он почувствует, когда узнает, что эта женщина ненормальная?
Похоже, больше всего Акэми льстило, что в огромном Токио эти роковые обстоятельства известны ей одной.
Слушать это было неприятно, однако пока мысли Акэми занимала история актрисы, я был избавлен от замечаний насчет Рэйко. Не то чтобы Акэми отзывалась о Рэйко дурно изо дня в день. Просто всякий раз, когда она произносила имя Рэйко, я тоже вспоминал о ней, меня это раздражало, и поэтому складывалось впечатление, будто Акэми настроена к ней враждебно.
Я радовался, что выявил суть проблемы Рэйко, и надеялся, что на следующем сеансе у нее уже не будет ни намека на тик. Кроме того, я рассчитывал добавить к своим исследованиям новые наблюдения, сделанные во время сеансов, и каждый вечер посвящал чтению.
Акэми с холодной усмешкой наблюдала за тем, как я с головой ушел в эту работу. Я собирался на основе случая Рэйко написать статью, поэтому делал подробные заметки и велел своему ассистенту Кодаме тщательно хранить все документы. Акэми считала, что я уделяю Рэйко слишком много внимания, поэтому как-то раз она заявила:
– Зря стараетесь. Прилагаете такие усилия, и все напрасно.
Я человек мирный, ссоры не люблю, поэтому только отшучивался:
– Похоже, это тебе нужен психоаналитик.
– Вот и займитесь мной. Будет интересно. Всплывут все ваши неблаговидные истории. А если о них узнают в научном сообществе? – едко парировала она, словно жена, хотя вместе мы не жили.
Все, что я прочитал с целью улучшить свои методы, вызвало у меня интерес к дазайн-анализу[4] – естественно-научному подходу к изучению нервных заболеваний, разработанному на основе работ швейцарского ученого Бинсвангера[5]. На этот подход серьезно повлияла экзистенциальная философия Хайдеггера[6], а уход от фрейдизма, который через общие представления о психоанализе слепо отвергал обычного, живого человека, позволял точнее объяснить сущность человеческого бытия. На основе клинических исследований, проведенных, в частности, психиатром из Цюриха Медардом Боссом[7], эта школа разработала доброжелательный и беспристрастный подход к наблюдению за человеком, основанный на глубоком философском видении.
Согласно идеям этой школы, чтобы выявить причины различных сексуальных извращений, недостаточно обнаружить полученную в детстве психологическую травму. Возможно, извращение как таковое – это поражение, утрата или заблуждение, но в основе своей оно, как и нормальный сексуальный акт нормального человека, есть попытка любой ценой достичь «любви во всей ее полноте», а через особый опыт эротического слияния познать «возможность бытия в любви».
В Японии этот научный подход пока распространен мало, но в нем достаточно ответов на вопросы, которые в последнее время приходили мне в голову. Кое-что роднит его с американским неофрейдизмом.
Фригидность не имеет ничего общего с сексуальными извращениями, но, поскольку Рэйко, судя по всему, сознательно или бессознательно использовала ее в качестве оружия самозащиты, было бы слишком просто воспринимать фригидность только с негативной точки зрения, как некий «отказ». Разве не должны мы видеть и положительную сторону – те усилия, которые Рэйко бессознательно прилагала, чтобы с помощью этого оружия или брони «достичь любви во всей ее полноте»? Но неужели единственный способ достичь этой «полноты» – найти бесследно исчезнувшего старшего брата Рэйко? Вот уж вряд ли.
Человек – очень сложное существо: он намеренно воздвигает препятствия на пути к вожделенной цели. Если считать фригидность Рэйко препятствием, которое она сама себе воздвигла, получается, что ее цель – цветущий сад плотских удовольствий, тот самый рай несравненных наслаждений, куда редко получают доступ девяносто девять процентов женщин.
И тогда ее фригидность, скорее всего, лишь доказательство отчаянного идеализма.
Я думал об этом каждый вечер, снова и снова перечитывал свои записи, искал, не упустил ли чего-нибудь. Постепенно я понял, что мы еще не проанализировали ее жениха, ее троюродного брата, – «ненавистного» человека, который совсем юной лишил ее невинности и был главной причиной ее затянувшегося пребывания в Токио. Я всячески пытался вообразить его, но ничего определенного в голову не приходило. Поэтому я решил, что на следующем сеансе попробую немного углубиться в этот вопрос, чтобы понять связь между ненавистью Рэйко к жениху и образом ее пропавшего брата.
Как показали дальнейшие события, интуиция меня не обманула: с прискорбной точностью я попал в яблочко.
15
В день приема я, изнывая от нетерпения, ждал Рэйко, но она так и не появилась. Она даже не удосужилась позвонить и предупредить, что не придет.
Я сердился и строил самые разные предположения.
Лишь одно внушало мне оптимизм: Рэйко повела себя, как любой неблагодарный пациент. Благодаря моему успешному лечению она впервые услышала с Рюити «музыку», на радостях они обо всем забыли, отправились путешествовать, и она выбросила из памяти гнетущую атмосферу кабинета психоаналитика.
Другое предположение было малоприятным: сопротивление Рэйко усилилось, из страха перед проницательным анализом она меня возненавидела, и теперь одна мысль обо мне вызывает у нее отвращение.