Первая версия вызывала во мне некоторую ревность, поэтому я склонялся ко второй, но в таком случае вынужден был признать свой провал как психоаналитика. Как бы то ни было, в тот день я оказался в состоянии, бесконечно позорном для человека моей профессии.
«Вот видите», – взглядом намекала Акэми. Она ничего не говорила, но явно радовалась, что ее ожидания оправдались.
Должен признать, что весь день я провел в задумчивом унынии, почти забыв о самом важном для аналитика качестве – терпении.
Роль психоаналитика заключается в том, чтобы терпеливо ждать, когда семя раскроется в черной земле и постепенно прорастет, а пока не распустится цветок решения, ждать, поливая и удобряя почву, но я больше не мог выносить это ожидание. Я также не мог заставить себя позвонить Рэйко на квартиру, и когда Акэми формально и равнодушно произнесла:
– В чем дело? Может, она простудилась. Хочешь, я ей позвоню? – я резко оборвал ее и окончательно отказался от звонка:
– Нет, не стоит.
И с огорчением понял, что мой ответ продиктован не врачебной этикой, а упрямым нежеланием уступить Акэми.
Настал вечер. Когда все ушли, я позвонил Эгами. Он неожиданно вернулся с работы прямо домой и дружелюбно, словно обрадовался моему звонку, предложил встретиться в том же ресторанчике в Юракутё, куда мы ходили в прошлый раз, и спокойно поговорить.
Это было небольшое заведение в переулке среди заведений с суси. Эгами сказал, что по сей день ходит сюда с университетскими товарищами-гребцами, поскольку хозяйка, поклонница их команды, всячески их балует. Этим вечером Эгами позвал сюда меня, как старого друга, с которым приятно встретиться вновь. Усевшись перед простыми тарелками и мисками, я прямо спросил:
– Как у вас прошла эта неделя?
– Несколько дней после сеанса она чувствовала себя очень хорошо. Никаких признаков истерии, а по ночам, хотя еще нельзя сказать о полном излечении, она без стеснения принимала мои ласки. Я был очень вам благодарен, – мне казалось, при таком раскладе она обязательно пойдет на поправку… Но как гром среди ясного неба пришло известие, что ее жених, троюродный брат, при смерти. Она показала мне письмо отца. Ее жених, которому нет еще и тридцати, страдает от рака печени. Рэйко все не возвращалась, он бросил работу, сильно пил, может умереть в любой момент и хочет увидеть ее хотя бы на несколько минут. Отец написал, что она должна приехать незамедлительно… Из-за этого письма мы поссорились. Я сказал, что незачем мчаться домой только потому, что жених, которого она ненавидит, при смерти, и Рэйко с несвойственной ей яростью обвинила меня в жестокости. Набросилась с упреками: «Да, этот мужчина мне безумно отвратителен, но он все же мой троюродный брат, мы вместе играли в детстве, у меня много приятных воспоминаний о том времени, а ты плохо относишься к моей семье». Этот тон совсем не походил на ее обычную циничность, я решил, что ненароком задел родственные чувства, свойственные всем деревенским жителям, и мне стало стыдно… До того момента я думал, что, раз она поедет, возьму отпуск на работе и отправлюсь с ней в Кофу, но, встретив такой отпор, отказался от этой мысли. Позавчера я провожал ее на вокзал и спросил, что она собирается делать со следующим сеансом у вас. Она ответила, что напишет вам из Кофу. Вы получили от нее письмо?
– Нет, – рассеянно ответил я, не очень внимательно выслушав его рассказ.
Разочарование Рюити передалось и мне. Эти родственные чувства, типичные для девушки из провинциальной патриархальной семьи, как будто сводили на нет и психологические механизмы защиты, которые так тщательно выстраивала Рэйко, и мою психоаналитическую работу, посредством которой я, тщась проникнуть в глубины ее души, атаковал ее защитные барьеры.
Но я бы солгал, сказав, что из-за этого потерял к Рэйко интерес.
Со следующего дня я стал ждать письма. Через неделю Рюити позвонил мне и сообщил, что Рэйко слишком задержалась дома, поэтому он едет в Кофу узнать, в чем там дело.
Мне лишь оставалось, сгорая от нетерпения, ждать, что по возвращении расскажет Рюити.
Вернувшись в Токио, он сразу приехал ко мне. В приемной, где как раз не было клиентов, в тусклом свете зимнего неба, он упавшим голосом произнес:
– Я не понимаю. Она все-таки очень странная.
– Что случилось?
– Я отправился в городскую больницу, но там все было сложно – я же не мог просто войти в палату больного. Поэтому я сказал медсестре, что я член семьи…
– Похоже, в таких вопросах вы поднаторели, – поддразнил я его.
Тут в приемную, навострив уши, вошла Акэми в белом лабораторном халате. Строгим взглядом я заставил ее уйти.
– Еще как, – без малейшего смущения ответил юноша. – Я сказал, что живу в Токио, я родственник пациента, но не решаюсь показаться ему на глаза, поскольку у нас непростые отношения. Попросил ее рассказать, как он себя чувствует, а то я очень волнуюсь. Медсестра окинула меня взглядом и предложила встретиться в кафе около больницы.
Я подождал ее там. Вскоре она пришла, накинув поверх белого халата короткое красное пальто, и подробно все рассказала.
«Пациент, к сожалению, вряд ли протянет еще хоть пару недель, у него терминальная стадия рака. В брюшной полости скапливается жидкость, сколько ее ни откачивают, живот раздулся, как у лягушки, диафрагма давит на легкие, руки исхудали – тонкие как спички».
Обеспокоенно справившись о других симптомах, я постепенно подошел к главному вопросу: невзначай осведомился, как ухаживают за больным, нет ли среди тех, кто его навещает, такой-то молодой женщины. Слова медсестры меня ошеломили. Сцепив пальцы, она мечтательно произнесла:
«Несмотря ни на что, этому пациенту очень повезло. Смотрю на него и завидую».
«Завидуете? Чему?»
«Его красавица-невеста, Рэйко, примчалась из Токио – жаль, что их, бедняжек, разлучили обстоятельства. Она уже десять дней ухаживает за ним, не отходит от его постели. Я повидала разных больных, но даже не все жены так преданно ухаживают за мужьями. По ночам она просто дремлет в кресле у его койки, а в остальное время, не жалея себя, прекрасно о нем заботится. Прямо слезы на глаза наворачиваются. Мы, медсестры, постепенно с ней сдружились, иногда говорим ей: „Будете так тратить силы – подорвете здоровье“. Рэйко благодарит с грустной улыбкой, и в эти мгновения она так прекрасна. Я раньше никогда не видела таких красавиц. Она прямо как Дева Мария… За эти десять дней совсем исхудала, смотреть грустно. Больной безнадежный, ухаживать за ним – дело неблагодарное, а ведь это человек, которого она любит больше всего на свете… Уж так жалко ее! Мы все ее полюбили, всячески подбадриваем. Но тут что ни скажи, больной не поправится – разве что случится чудо… Иногда Рэйко выходит в коридор, глубоко задумавшись, стоит у окна – плакать охота от одного взгляда. Я как-то раз подошла к ней сзади и в шутку напугала: „Бу!“ Она обернулась ко мне и улыбнулась, но в ее глазах стояли слезы. „Послушайте, – сказала я, – ужасно так говорить, но живые важнее умирающих. Вы должны поберечь себя“. – „Да, спасибо“, – ответила она, и с тех пор мы подружились… Она так преданно заботится об умирающем женихе, а когда другие приходят, торопит их, чтоб ушли поскорее, даже если это родственники. Родители пациента какие-то холодные, нас с коллегами возмущает, что они пользуются Рэйко, всё взвалили на нее».
Господин Сиоми, вообразите мое изумление, когда я все это услышал. Я ничего не понимал. Я решил убедиться лично и упросил медсестру на секунду пустить меня в палату. Дверь с табличкой «Посетителям вход воспрещен» была чуть приоткрыта, и я заглянул внутрь.
В полутемной комнате с задернутыми шторами я увидел запрокинутое на подушке желтое лицо; широко открытые глаза больного неподвижно смотрели в потолок. Худое лицо, высохшее, странно сосредоточенное – ничего от любителя развлечений, каким я представлял себе троюродного брата Рэйко по ее рассказам. Рэйко, судя по всему, очень устала. Она сидела на стульчике у постели и дремала, уткнувшись в пуховое одеяло. Ее лица я не видел, но волосы, линия плеч не оставляли сомнений – это Рэйко.
Я боролся с искушением броситься в палату, встряхнуть ее, разбудить. Ей определенно снился кошмар. Жертвенная преданность Рэйко умирающему была подобна лунатизму. Если только… Быть может, грезил тут я? Сцена была до того невероятная, что я и впрямь заподозрил, что мне все это снится.
Серый свет, проникавший сквозь бязевые занавески, землистое, с неподвижным взглядом лицо больного, волнистые волосы женщины, уткнувшейся в белое одеяло… Нарушить эту неподвижную, словно высеченную в камне картину – все равно что осквернить икону. Мне оставалось только робко отступить от двери.
– А что потом?
– Потом медсестра назначила мне еще одну встречу, и мы весь вечер ходили по сомнительным танцевальным залам и выпивали. Дальше этого не зашло. Господин Сиоми, что мне делать?
16
Письмо от Рэйко пришло через десять дней после нашего разговора, утром накануне Рождества.
Когда я взял в руки толстый конверт, вскрывать его было уже почти неинтересно. За множеством других дел моя увлеченность случаем Рэйко постепенно сошла на нет. Когда пришло это послание, интерес мой уже едва теплился.
Однако стоило мне прочесть первые строки, неожиданное содержание письма вновь пробудило мое любопытство.
Вот это письмо.
Уважаемый господин Сиоми!
Полагаю, Эгами в подробностях рассказал Вам, что здесь происходит. Я с ним не встречалась, но уже после его отъезда узнала от медсестры о его странных расспросах и попытках шпионить за мной.
Мой жених вчера скончался.
Умереть от рака, не дожив до тридцати лет, – какая трагическая судьба!
Я так его ненавидела, и все же, как Вы, надо полагать, знаете, когда услышала, что он при смерти и хочет увидеть меня в последний раз хотя бы на мгновение, без колебаний примчалась сюда. Возможно, вы догадались: мне надоела идеальная физическая форма Рюити. Его широкие плечи, крепкая грудь, мускулистые руки давили на меня, – казалось, он упрекает меня, намекает на терзающее мою душу зло. Меня привлекают болезни и больные, и известие о близкой смерти жениха пришло как нельзя вовремя. Мне и Ваш кабинет нравился потому, что, посещая его, я чувствовала запах болезни. И сейчас меня лучше всего успокаивает запах антисептиков.