Барселона
— Подумаешь, экая важность — поехать в Европу, — сказала она Изабелле, — по-моему, на это особых причин не требуется. Другое дело, остаться дома, это куда важнее.
163. Бегом к морю
С чувством некоторого облегчения я обнаружил, что в Барселоне практически нет художественных галерей.
Что, естественно, было не совсем так. Там был Музей Пикассо и Музей Миро, и, возможно, после всех этих старых мастеров мне следовало приобщиться к миру абстрактного, беспредметного искусства. Но здесь не было отдельно стоящего культурного заведения типа Лувра или Прадо, а следовательно, не существовало свободы выбора. Барселона предлагала замечательную возможность «пошляться». День или два. И мы пошлялись. Просто пошлялись. По маршруту, проложенному Алби, который уже успел продемонстрировать завидные организаторские способности, сумев вовремя доставить нас на мадридский вокзал Аточа прямо к поезду в девять тридцать. Вокзал Аточа, уже сам по себе являющийся достопримечательностью, скорее похож не на традиционный транспортный узел, а на оранжерею ботанического сада, с буйством тропических растений, заполнивших центральный атриум, и я, возможно, в полной мере насладился бы этакой красотой, если бы не мучился самым тяжелым похмельем, которое мне когда-либо доводилось испытывать.
В ту ночь в Чуэке мы, по словам Алби, «оттопырились». Мы провели в той самой taberna много часов и, сидя на высоких барных табуретах, смаковали сказочную, хотя и небезопасную для моего желудка еду: рыбные пасты, кальмаров, шашлык из осьминога и жареный острый зеленый перец, все очень соленое и вызывающее сильную жажду, так что нам приходилось запивать это дело вермутом — я к нему даже успел пристраститься, — который, в свою очередь, развязал языки, позволив беспечно болтать с чужими людьми об Испании, рецессии и евро, Ангеле Меркель и наследии Франко, — в общем, типичный для баров треп. Алби в приступе пьяного любвеобилия представлял меня как «мой папа, известный ученый», после чего его заносило явно не в ту степь, но все вокруг демонстрировали редкостное дружелюбие, и вообще, было крайне приятно пообщаться с представителями другой национальности не только при покупке билетов или заказе еды. Так или иначе, но вечер проходил замечательно, причем настолько, что мы вышли из бара прямо в предрассветную дымку, когда на Пласа де Чуэка пели птицы. Рассвет всегда ассоциировался у меня с тревогой и бессонницей, но гуляки и завсегдатаи клубов, которые встречались нам по пути, были явно в приподнятом настроении. Buenos Dias! Hola! Атмосфера располагающая и приветливая, и мы решили, что нам нравится Мадрид, в частности Чуэка, и даже очень. И только когда несколько месяцев спустя Алби сообщил нам с Конни, что он гей и у него вполне серьезные отношения с однокурсником, я понял, что именно в ту ночь он впервые попытался дать мне это достаточно ясно понять. Но я тогда проявил полную непроходимость, поскольку решил, что он просто страшно общительный.
И вот уже через четыре часа мы торопливо шли по вестибюлю вокзала, тошнота подступала к горлу, а во рту стоял кислый привкус вермута и паприки. Алби, оказавшийся более стойким, взял меня под руку и подсадил в вагон. Как только Мадрид оказался позади, поезд помчал нас по той же местности, над которой я пролетал два дня назад, но я только изредка смотрел в окно сквозь приспущенные веки и в результате всю дорогу проспал, а проснувшись, узнал, что Алби уже снял двухместный номер в большом современном отеле прямо на берегу.
— Я вбил данные твоей карты. Надеюсь, ты не против?
Я был не против.
164. Барселонета
Отель оказался одним из тех модерновых заведений, которые практически не изменились с 2003 года, — модульная мебель, обтянутая бежевой кожей, телевизоры с большим экраном и много бамбука.
— Что ж, весьма элегантно! — выбрав кровать по левую сторону, сказал я.
— Уверен, что не хочешь отдельный номер?
— Боишься, что будешь мне мешать? Думаю, все будет нормально.
Я вышел на балкон: вид на Средиземное море, а через шоссе в четыре полосы — пляж, забитый, словно какая-нибудь торговая улица.
— Папа, как насчет того, чтобы перекусить? Или сразу пойдем на пляж?
Он действительно вел себя чрезвычайно любезно, но я отнес это на счет его вчерашней беседы с Конни. Присмотри за своим стариком. Будь с ним поласковее денек-другой, а потом отправь его домой, ну что-то в этом духе. Похоже, он следует жестким инструкциям, но долго наверняка не продержится, но я решил получать удовольствие от его неожиданной дружелюбности, а там будь что будет. Ведь мы оба были сейчас на себя не похожи, так что, возможно, оно даже к лучшему. Я закатал штанины, взял в ванной полотенце, а в сувенирном магазинчике в холле отеля подобрал, при всем их скудном выборе, плавки «Спидо» персикового цвета, на два размера меньше, чем нужно, и мы отправились на пляж.
Для меня пляж всегда был враждебной средой. Грязный песок, слишком яркое солнце, чтобы читать, слишком жарко и неудобно, чтобы спать, пугающее отсутствие тени, ну и к тому же явная нехватка более-менее сносных общественных туалетов, если, конечно, не брать в расчет море, хотя большинство купающихся именно так и делают. Если на пляже негде яблоку упасть, то любой самый лазурный океан становится похожим на ванну, в которой до вас кто-то мылся, причем на этом пляже и впрямь яблоку негде было упасть, а бетон, выхлопные газы и подъемные краны над головой придавали ему сходство с неряшливой строительной площадкой. Молодая Барселона была красивой, мускулистой, наглой и загорелой, а еще здесь оказалось достаточно голых грудей, хотя мы оба, Алби и я, устроили целое дело, чтобы не устраивать из этого целого дела.
— Совсем не похоже на Уолберсвик, — заметил я, воплощенное хладнокровие, когда рядом расположилась компания полуголых девиц, и мы дружно согласились, что да, это совсем не похоже на Уолберсвик.
Мои спортивные штаны-мутанты были благополучно оставлены в Мадриде, но мне срочно нужно было придать себе пляжный вид, поэтому я расшнуровал ботинки, выполнил ряд телодвижений, необходимых для того, чтобы натянуть под полотенцем свои отвратительные плавки, — очень сложная процедура, вроде того, как завязывать надутый шарик, — а затем с некоторым смущением улегся на горячий песок. При всем своем энтузиазме по поводу моря Алби явно не горел желанием идти купаться, но полуденное солнце жарило почище любого гриля. Солнце все сильнее припекало голову, и, когда стало совсем невтерпеж, я сел, сбрызнул череп солнцезащитной жидкостью и сказал:
— Эгг, можно взять твои очки для плавания?
165. Pelagia noctiluca
Вода у самого берега была мутной от лосьона для загара и жирной, как кухонная раковина после воскресного барбекю, а людей набилось как сельдей в бочке; они неподвижно стояли, подбоченившись, с озабоченным видом, словно забыли, куда положили ключи. Между ног сновала мелкая рыбешка, с тусклой чешуей и явно токсичная, ведь одному Богу известно, чем она там питается. Но чуть подальше, на глубине, вода была прозрачной и голубой, и я наконец-то начал получать удовольствие от жизни. Надев очки Алби, я нырнул, и остатки вчерашнего вермута моментально выветрились. Я хороший, уверенный в себе пловец и очень скоро оказался в воде совершенно один, с удовольствием оглядываясь на город с его телевышками, подъемными кранами, фуникулером и горами в сизой дымке вдали. Нет, это ж надо — исколесить, облазить всю Европу и только сейчас добраться до моря! Отсюда Барселона казалась красивой, нарядной, очень современной, и я уже мысленно прикидывал, как буду осматривать ее вместе с сыном. По крайней мере, сейчас, затерявшийся среди тел на пляже, он был в полной безопасности. Путешествие приблизилось к своему логическому концу, через два-три дня я вернусь к Конни, и худо-бедно все прояснится. Ладно, сейчас лучше об этом не думать.
То, что случилось потом, окутано туманом, хотя я отчетливо помню боль в стопе, настолько острую, будто меня полоснули ножом. Мне следовало сразу понять, в чем дело, но поначалу я решил, что наступил на острый осколок, и только погрузив голову в воду и обнаружив, что песчаное дно далеко, очень далеко внизу, а вокруг розовые и голубые облака медуз — рой, лучшего слова и не подберешь, — я понял, в какую передрягу попал. Я попытался нормализовать дыхание и убедить себя, что если выбрать удачный момент, то проплыть через это минное поле и добраться до берега не составит особого труда. Но неужели их действительно так много? Сделав глубокий вдох, я еще раз ушел под воду, но тут же выплыл на поверхность, жадно ловя ртом воздух. Я словно был единственным очевидцем нашествия пришельцев, их высадки на берег, и находился в глубоком тылу, впечатление это еще больше усилила острая боль в пояснице, как от удара хлыста. Я завел руку за спину, нащупал что-то мягкое, похожее на размокшее бумажное полотенце, и моментально получил очередной удар хлыстом, на сей раз по запястью. Пулей выскочив наверх, я обследовал рану, которая уже начала густо розоветь, на коже явственно проступили следы от щупальцев. Я выругался и застыл на месте, но в результате снова ушел под воду солдатиком, точно поплавок от удочки, сделав вдох вместо выдоха, когда увидел одно из этих отвратительных существ буквально в дюйме от лица, точно оно намеренно меня запугивало. Как это ни абсурдно, я ткнул прямо в него кулаком, потому что ничто не причиняет медузе таких душевных страданий, ничто так не задевает ее чувства собственного достоинства, как хороший удар по морде. Избежав очередного ожога, я отпрянул и попытался удержаться на поверхности, делая лягушачьи движения руками и ногами. Затем огляделся по сторонам. Ближайший пловец был ярдах в пятидесяти от меня, но он тоже, насколько я заметил, взвизгнул от боли и начал энергично грести в сторону берега. Выходит, я остался совсем один.
Я открыл было рот, чтобы закричать. Возможно, мне следовало позвать на помощь, но слово «помощь» застряло у меня в горле. И внезапно показалось мне каким-то дурацким. «Помогите!» Но кто, в самом деле, кричит «Помогите!»? Какое затертое выражение! И в любом случае как сказать «помогите» — по-испански или надо говорить по-каталански? И будет ли хоть какой-нибудь толк от «aidez-moi!»? Интересно, а когда тонут французы, они не чувствуют себя по-идиотски, крича «aidez-moi!»? И даже если кто-нибудь паче чаяния и услышит, как он сможет мне помочь, если я нахожусь в столь плотном кольце? Им наверняка придется извлекать меня с помощью вертолета, а с моих бледных ног будут свисать желейной массой эти монстры. «Простите! — вот что надо кричать. — Простите. Простите, что оказался таким проклятым кретином!»
Я посмотрел в сторону берега, пытаясь отыскать глазами Алби, но я слишком далеко заплыл. Я беспомощно болтался в воде, страдая от упорной боли в ноге, спине и руке, а затем снова ушел под воду, на этот раз мои глаза были крепко зажмурены, поскольку я даже не хотел знать, что там вокруг меня творится, и вот очередной удар хлыста, теперь уже по плечу, и я подумал: боже мой, я умру прямо здесь, я сейчас утону, скончаюсь от анафилактического шока от бесчисленных ожогов и тихо уйду на дно. Я был уверен, что умру, уверен как никогда, и даже рассмеялся про себя, ужасно нелепая смерть, возможно, это даже попадет в британские газеты, а затем вспомнил о своих купальных трусах телесного цвета, с объемом талии 30 дюймов, тогда как в принципе он должен быть 34 дюйма, может быть даже 36, и я взмолился: Господи, пожалуйста, не дай им найти мое мертвое тело в трусах с талией 30 дюймов, не хочу, чтобы Конни при опознании увидела меня в этих детских плавках. Да, это мой муж, но плавки, плавки определенно принадлежат кому-то другому. «Господи Исусе! — воскликнул я и снова расхохотался булькающим смехом. — Господи Исусе, Конни, прости меня». Я вызвал в воображении ее лицо, то, о котором я всегда думал, — лицо на фотографии; это звучит сентиментально, понимаю, но, по-моему, в подобные минуты можно позволить себе быть сентиментальным. Вот такие дела. Я подумал о Конни, и об Алби тоже, о нашей маленькой семье, а затем сделал еще один вдох и из последних сил поплыл к берегу, стараясь скользить по поверхности воды.
166. Medusa, medusa
Из воды я выходил еще менее элегантно, чем входил, спотыкаясь на неверных ногах, словно жертва кораблекрушения, а затем продвигаясь на четвереньках промеж играющих в волейбол. В панике я неправильно определил направление и выбрался на сушу примерно в ста метрах от Алби, и некому было помочь мне подняться или хотя бы спросить, что случилось. Итак, пока я, стоя на коленях, пытался отдышаться, над моей головой туда-сюда летал мяч.
Когда я наконец вернул себе способность нормально идти, то отправился на поиски Алби. Солнце немилосердно палило и, словно сквозь увеличительное стекло, насквозь прожигало голову. Вода, по крайней мере, хоть как-то освежала, а тут я почувствовал, будто меня поджаривают на медленном огне. Даже легкое движение воздуха многократно усиливало боль в обожженных местах, но я, оказывается, был не единственным пострадавшим. «Medusa, medusa», неслось мне вслед, пока я в очередной раз пытался отыскать Алби.
Наконец я нашел его, спавшего без задних ног.
— Алби, Алби! Просыпайся!
— Па-па! — недовольно заворчал Алби, прикрывая рукой глаза от яркого света. — Ты чего?
— На меня напали. Медузы.
Он тут же сел:
— В воде?
— Нет, на суше. Забрали ключи и бумажник.
— Ты весь дрожишь.
— Потому что мне больно, Алби, действительно больно.
Увидев мои ожоги, Алби моментально начал действовать, схватил телефон и загуглил «ожоги от медузы», я же тем временем прятался под полотенцем, морщась всякий раз, когда махра касалась обожженных участков кожи.
— Надеюсь, мне не придется на тебя писать, да? Это было бы слишком по Фрейду и вообще странно. Потом пришлось бы лет пятьдесят лечиться у психиатра.
— По-моему, уринотерапия — миф.
Он снова обратился к телефону:
— Так и есть! Это миф! На самом деле там говорится, надо вынуть из тела щупальца и жала, а затем принять кучу обезболивающих. Ты куда?
Морщась от боли, я натянул рубашку, меня начало подташнивать.
— Пожалуй, вернусь в номер и прилягу. В сумке есть парацетамол.
— Ладно, тогда я с тобой.
— Нет, оставайся тут.
— Но я хочу…
— Я серьезно, Алби, ты хорошо проводишь время. А я немного посплю, и все пройдет. Только не вздумай плавать. Кстати, а какой SP-фактор у твоего солнцезащитного лосьона?
— Восемь.
— Ты с ума сошел! Только посмотри, где сейчас солнце! Тебе нужен по крайней мере SP-фактор тридцать.
— Папа, по-моему, я достаточно взрослый, чтобы самому решать…
— На, возьми… — Я сунул ему в руки лосьон. — И не забудь про кончики ушей. Жду тебя в отеле.
И вот, со штанами и ботинками в широко расставленных руках, я пробрался сквозь толпу и поплелся обратно в отель.
Я был одет не самым подобающим образом для респектабельного холла, но мне было плевать. К тому времени, когда я наконец добрался до своего номера, тошнота еще больше усилилась, хотя боль немного отступила, а потом и вообще притупилась на фоне непрерывно повторяющихся сердечных приступов — по грудине словно били кувалдой, — и уже первый удар повалил меня на пол, вышибив из меня дух.
167. Под гардеробом
В ужастиках есть интересный поворот, которым, будучи ребенком, я тайно наслаждался, а именно когда неожиданно открывается, что центральный персонаж был давным-давно мертв. Я видел этот поворот и в кино тоже; если не брать в расчет намеки о душе и загробной жизни, мне всегда казалось, что это дешевый розыгрыш. Поэтому должен сказать прямо: я не умер и по длинному коридору навстречу белому свету меня никто не вел.
Дело в том, что жизнь мне спас мой сын. То ли чувство вины, то ли смутное беспокойство не позволили ему продолжать кайфовать на пляже, поэтому уже через пару минут он последовал за мной, вошел в номер и увидел мои ноги, торчащие между двумя односпальными кроватями. Боль пронзила грудь, распространилась на руки, шею и нижнюю челюсть, и, кроме того, у меня возникли некоторые затруднения с дыханием, отчасти из-за паники, потому что, покуда не появился Эгг, я не видел абсолютно никаких путей к спасению и был вынужден просто лежать на голом деревянном полу, придавленным к нему чем-то вроде огромного допотопного гардероба, созерцая под кроватью шарики скатавшейся пыли, носки Алби, его кроссовки, а также брошенные кое-как полотенца и, наконец, слава тебе господи, грязные ноги собственного сына на пороге.
— Папа? Во что ты такое играешь?
— Алби, подойди, пожалуйста, ко мне.
Он перелез через кровать, посмотрел на мое распростертое тело, вдавленное в прикроватный столик, и я в двух словах объяснил ему, что, по-моему, произошло. Он не стал гуглить «сердечный приступ». Он снял трубку и позвонил на ресепшн, выбрав при этом весьма понятный и разумный тон, которого я у него никогда не слышал, поразительно спокойный, лично я так и веду дела. Убедившись, что помощь уже на подходе, он широко расставил ноги, засунул руки мне под мышки и попытался помочь мне принять сидячее положение. Однако я намертво застрял, и тогда он опустился рядом со мной на пол, взял за руку, и мы стали ждать.
— Вот видишь, — помолчав, сказал он. — Я же говорил, что плавки слишком тесные.
Я скривился от боли:
— Алби, меня сейчас нельзя смешить.
— Тебе очень больно?
— Да. Очень.
— Прости.
— Аспирин мог бы помочь.
— А он у нас есть?
— Только парацетамол.
— Папа, а от него будет толк?
— Не уверен.
— Ладно, тогда просто полежи.
Прошло какое-то время, минуты три-четыре должно быть, и, хотя я пытался сохранять спокойствие, я не мог не думать о том, что, возможно, мой собственный отец оказался в свое время в аналогичном положении, один-одинешенек в своей квартире, и рядом не было никого, кто мог бы прилечь возле него и отпускать дурацкие шуточки. Не было никого рядом? Рядом не было меня. «Его сердце практически разорвалось», — со странным удовлетворением сказал мне тогда доктор.
Я почувствовал очередной спазм в груди и поморщился.
— Ты в порядке?
— Отлично.
— Папа, ты дыши, дыши.
— Ну, я пытаюсь.
Время шло, но очень медленно.
— А что происходит, когда теряешь сознание?
— Эгг, давай поговорим о чем-нибудь другом.
— Прости.
— Если я потеряю сознание, значит у меня произошла остановка сердца. Тебе придется делать СЛР[65].
— Типа дыхание рот в рот?
— Полагаю, да.
— Боже мой! Постарайся не терять сознания, хорошо?
— Я стараюсь.
— Хорошо.
— Эгг, а ты умеешь делать СЛР?
— Нет, но в случае чего посмотрю в «Гугле». Может, даже прямо сейчас.
Я снова рассмеялся. Если что меня и может убить, так это вид Алби, отчаянно пытающегося нарыть информацию об СЛР.
— Не надо. Просто полежи рядом со мной. У меня все будет отлично. И вообще, все будет отлично.
Алби медленно выдохнул, сжал мою руку и принялся растирать мне тыльную сторону ладони большим пальцем. Господи, какой стыд, подумал я, восстановить близость с сыном такой ценой.
— Алби…
— Папа, ты ведь знаешь, что тебе нельзя много говорить.
— Знаю.
— Все будет в порядке.
— Знаю. Да вот сам-то я что-то не в порядке. Если я не…
Некоторые люди, полагаю, наверняка воспользовались бы данной ситуацией, чтобы сделать последнее решительное заявление, и у меня в голове даже возникло несколько неплохих формулировок. Однако все они показались мне слишком мрачными и мелодраматическими, а потому мы замолчали и неподвижно лежали между кроватями, держась за руки, в ожидании скорой помощи.
168. Ataque al corazón
Ну что вам сказать об испанской системе здравоохранения? Парамедики оказались деловыми ребятами, настоящими мачо в прямом смысле этого слова; меня сгребли волосатыми руками и отвезли в расположенную неподалеку местную больницу, где после анализов, рентгена и процедур по разжижению крови доктор Иоланда Хименес объяснила на хорошем, понятном английском, что мне необходимо сделать операцию. Я тут же представил себе визг хирургических пил и свою грудную клетку, раскрытую, точно раковина омара, но доктор уточнила, что процедура будет носить локальный характер. Словом, мне введут под местной анестезией трубку в бедро, которая затем каким-то невероятным образом поднимется вверх и проникнет в сердце — таким образом, артерия расширится и будет произведено стентирование. Я сразу представил себе ершик для прочистки труб, зубную нить, раскрученную проволочную вешалку для одежды. Операция была назначена на следующее утро.
— Что ж, звучит совсем неплохо, — бодро заявил я после ухода доктора.
Хотя, положа руку на сердце, меня не слишком прельщала перспектива введения в бедро катетера, который затем должен был каким-то образом пробивать себе путь через все внутренние органы, но я не хотел волновать Алби.
— Если они зайдут слишком далеко, то не исключена вероятность, что он выйдет у меня через ухо, — сказал я, а Алби натянуто улыбнулся.
Алби отправился в отель за моей сменной одеждой. С меня сняли эти позорные плавки и поместили на ночь в палату. Жаль, что не могу поведать о неповторимой атмосфере Барселоны, сохраняющейся даже в больнице, когда буквально все фланируют по коридорам и до зари лакомятся осьминогами, нанизанными на коктейльные шпажки. Нет, больница как больница, гнетущая и тревожная, вот только чертыхались, стонали и всхлипывали тут на всех языках. На Алби, который последний раз был в больнице, когда появился на свет, она произвела неизгладимое впечатление.
— Папа, если это такой хитроумный прием заставить меня бросить курить, то он сработал.
— Ну, полагаю, это уже что-то. Алби, если хочешь, можешь спокойно оставить меня одного.
— И что прикажешь делать? Идти веселиться?
— По крайней мере, возвращайся в отель. Ты же не можешь спать в кресле.
— Уйду, но попозже. А сейчас надо позвонить маме.
— Ты сам позвонишь или это сделаю я?
— Я с ней поговорю, а потом передам тебе трубку.
Итак, я позвонил ей, и буквально на следующий день, когда процедура была завершена и я очнулся от наркоза, моя жена уже сидела у моей постели.
169. Ее лицо
Конни неловко лежала, свесившись, на больничной койке, прекрасное лицо моей жены было совсем рядом с моим.
— Ну ты как?
— Я замечательно! Немного побитый, немного израненный.
— А мне казалось, что операция буквально проведена через замочную скважину.
— Тогда это был скорее замок Чабба, нежели йельский.
— Тебе больно? Может, мне уйти?
— Нет, нет. Мне приятно, что ты рядом. Не двигайся. Извини, если от меня воняет. — После купания в Средиземном море я так толком и не помылся и остро чувствовал свое несвежее дыхание и запах немытого тела.
— Господи, да мне все равно! По крайней мере, понятно, что ты живой. И как прошла?..
— Мне было слегка не по себе. Грудь сжимало так, будто кто-то засунул туда палец…
— Черт побери, Дуглас!
— Я в полном порядке. Извини, что заставил тебя проделать весь этот путь.
— Ну, сперва я решила, ай ладно, пусть он как-нибудь без меня обойдется с этой операцией, но по телику ничего интересного не было — и вот я здесь. — Теперь ее рука покоилась у меня на щеке. — Нет, вы только посмотрите на эту дурацкую бороду! Ты похож на жертву кораблекрушения или типа того.
— Я скучал по тебе.
— Господи боже мой, я тоже по тебе скучала. — Она совсем разнюнилась, и я, возможно, тоже. — Давай осуществим запланированные каникулы следующим летом, хорошо?
— Непременно. И ничего не будем менять. Я хочу повторять это каждый год.
— Каникулы всей нашей жизни.
— Да, каникулы всей нашей жизни.
170. Подушка
После ангиографии и удачного проведения ангиопластики был вынесен вердикт, что мой сердечный приступ оказался не смертельным. По-моему, так очень даже смертельным, по крайней мере с точки зрения человека, распростертого на полу между двумя кроватями, но я решил не придираться к словам, поскольку хорошей новостью уже было то, что я через день могу покинуть клинику, а при условии соблюдения медицинских предписаний — дней через десять улететь в Англию.
Конни с Алби взяли все под контроль и, проявив завидную оперативность, нашли квартирку. Там наверняка будет гораздо удобнее и не так тесно, как в отеле, поэтому мы заполнили кучу медицинских бланков и составили расписание сдачи анализов, а затем взяли такси до Эшампле, буржуазного района с кварталами шикарных апартаментов. Квартирка наша, заставленная книгами, уютная и спокойная, находилась на втором этаже — значит, невысоко подниматься — и принадлежала какому-то уехавшему академику; из плюсов — балкон во двор и расположенные неподалеку места для прогулок. Тут были дома Гауди и множество ресторанов, в семи кварталах — Саграда Фамилия; словом, все очень культурно и к тому же безумно дорого, однако, быть может, впервые в жизни я оценил преимущества полной туристической страховки. Мы могли позволить себе не волноваться из-за расходов. Тем более что мне нельзя было волноваться.
И вообще, находиться на положении выздоравливающего — роскошная штука: со мной обращались как с драгоценной вазой династии Мин. Алби, в частности, был невероятно внимателен и заботлив, словно только сейчас понял, что я мог запросто умереть. Несколько месяцев спустя я обнаружил, что мое поступление в больницу стало темой серии натуралистических фотографий, черно-белых контрастных снимков меня, Дугласа Петерсена, спящего с глупейшим выражением лица; крупные планы прикрепленных к моей груди кардиомониторов и протыкающих кожу катетеров. Для подростка несчастья — своего рода переходный обряд, и я, в конце концов, был счастлив, что стал источником его вдохновения.
Но как только выяснилось, что в ближайшее время я не умру, Алби сразу остыл. Мы с Конни убеждали его, что и сами прекрасно справимся, и он вздохнул с неприкрытым облегчением. Его друзья встречались на Ибице, чтобы оттянуться, прежде чем разъехаться кто куда, и он, с приличным запасом трагических историй, полетел к ним. Возможно, он приукрасит случившееся, возможно, расскажет, что делал СЛР. Возможно, в глубине души начнет гадать, а что было бы, если бы я отбросил коньки, кто знает? Несмотря на перенесенные страдания, я был счастлив, что Алби получил свою долю внимания и похвал. И очень им гордился.
Что произошло с Алби на Ибице тем летом, я не узнаю никогда; впрочем, так и должно быть. Он каждый день сообщал нам, что жив, здоров и вполне счастлив, а нас интересовало только это, и на какое-то время мы с моей дорогой женой снова остались вдвоем.
171. Памяти Каталонии
Это может показаться странным, но тот реабилитационный период в Барселоне стал для меня счастливейшими днями нашего брака.
Я спал допоздна, не думая о будильнике, Конни же, с чаем и апельсинами, сидела на балконе и читала книжку. А потом мы отправлялись на прогулку, чаще всего до рынка Бокерия, который нам обоим страшно нравился; я пил там фруктовый сок, никакого кофе, ни капли спиртного. Было много разговоров насчет того, что мне следует начать придерживаться средиземноморской диеты, будь я сейчас в Беркшире, то воспринял бы подобную идею с ужасом, но здесь это не составляло большого труда. Мы покупали хлеб, оливки и фрукты в одном и том же месте и шли дальше.
Рамбла была слишком туристическим местом для нас, постоянно проживающих здесь, поэтому мы обычно забирались левее или правее, в боковые улочки Раваля или Готического квартала, делая короткие привалы в кафе. На Пасео де Грасия, в книжном магазинчике с литературой на английском, Конни нашла экземпляр «Прощания с Каталонией» Оруэлла и историю гражданской войны в Испании; мы садились в тенечке, читали и пили апельсиновый сок. После полудня мы ложились вздремнуть, затем, как обычные туристы, ранним вечером перекусывали, с некоторой долей сожаления отказываясь от чоризо, жареных кальмаров, холодного пива, а затем медленно, очень медленно возвращались домой — отдыхать и спать.
Как-то утром мы взяли такси и поехали за город, в Фонд-музей Хоана Миро, что вызвало у Конни внезапный приступ душевного волнения, а меня оставило в твердой уверенности, что мне до абстракционизма еще расти и расти. Затем из парка Монжуик мы сели на фуникулер, и он пронес нас над гаванью, над всеми подъемными кранами и бассейнами, складами и автострадами, над палубами океанских лайнеров и грузовых судов прямо к морю. Посмотри сюда! Вот это Саграда Фамилия, а это отель, где я держал за руку сына, думая, что умираю. Фуникулер аккуратно спустил нас с горы к морю; именно такое ощущение не оставляло меня в Барселоне — словно меня поднимали и несли бережно и с любовью. Совсем как в раннем детстве, а потому это не могло длиться вечно. В какой-то момент я стукнусь головой о дверной косяк и сразу окажусь в реальном мире, испытав на себе все, так сказать, прелести своего положения: бесконечные анализы и процедуры, опасения и страхи по поводу образа жизни и карьеры.
Но пока мы с Конни радовались настоящему дню, мы были довольны и интересны друг другу, а наши отношения, как никогда прежде, гармоничны — словом, совсем как влюбленные, за неимением более точного выражения. Определенно сердечный приступ, без летального исхода, повторяющийся примерно раз в три месяца, и так следующие сорок лет, должен стать залогом долгого и счастливого брака. Если я смогу и дальше выкидывать такие номера, то у нас, быть может, все и образуется.
И вот как-то ночью, лежа в просторной, прохладной постели, я спросил:
— Как думаешь, а нам когда-нибудь можно будет снова заняться сексом? Ну, я хочу сказать, чтобы я в результате не схватился за грудь и не рухнул замертво прямо на тебя?
— На самом деле я все узнала.
— Действительно?
— Да, действительно. Они рекомендуют подождать четыре недели, но, полагаю, ничего не случится, если основную часть работы я возьму на себя, а ты не будешь слишком возбуждаться.
— Ну, тогда все как всегда.
Она расхохоталась, чем несказанно меня порадовала.
— По-моему, попытка не пытка. У нас получится. А по-твоему?
— Абсолютно с тобой согласна, — ответила Конни, и мы попытались. У нас получилось.
172. Дом
Через неделю-другую мы стали настоящими барселонцами, если можно так выразиться; никаких карт, никаких путеводителей, никакой прокладки маршрута. Мы даже поднабрались каталонских слов. Bona tarda! Si us plau![67] Раз в несколько дней мы ездили в больницу и, удобно расположившись, ждали в приемной, пока мне наконец не дали добро и не вверили меня заботам Национальной службы здравоохранения. Здоровье позволяло мне путешествовать. Мы могли ехать домой.
— Ну, это хорошие новости, — сказал я.
— Конечно, — согласилась Конни.
Тем не менее мы паковали чемоданы с некоторой неохотой, и я беспомощно наблюдал, как Конни тащит их к такси. В такси мы взялись за руки, и каждый посмотрел в окно со своей стороны. В самолете мы тоже держались за руки, указательный палец Конни лежал у меня на запястье, словно она украдкой щупала мой пульс. Попытки сделать так, чтобы поездка прошла гладко, без стрессов, оказались чреваты своими волнениями, и мы особо не разговаривали. Я занял кресло у иллюминатора и уперся лбом в стекло.
В тот день над Европой светило солнце, и я смотрел вниз на Испанию, Средиземное море, а затем — на огромную зеленую сердцевину Франции. И вот уже показалась Англия; белые скалы, автострады, аккуратные поля ржи, пшеницы, масленичного рапса, унылые английские города с их кольцевыми дорогами и супермаркетами, с их главными улицами и круговыми развязками. В Хитроу нас встретила Фрэн, проявлявшая нехарактерное для нее беспокойство и непрерывно шутившая. Фрэн доставила нас прямо до дверей нашего дома. «Сможешь сам выйти из машины?» — «Сможешь подняться по лестнице?» — «Тебе можно пить кофе?» Ее чрезмерная предупредительность потихоньку сводила меня с ума; дружеская рука на моем локте, склоненная голова и озабоченные нотки в голосе; я словно заглянул в ужасное будущее и увидел свою старость, которая, по всем прикидкам, ждала меня не раньше чем через тридцать лет, ну или около того, а потому твердо решил сделать все возможное и невозможное, чтобы привести себя в норму. Нет, более того, стать еще крепче и здоровее, чем до болезни, чего я и добивался весь следующий год. Теперь доктора мной очень довольны. Я раскатываю на велосипеде по проселочным дорогам. Играю во что-то типа бадминтона с друзьями, всегда двое на двое, хотя и без молодого задора. Бегаю трусцой, правда нерегулярно и дико смущаясь, поскольку не знаю, куда девать руки. Прогнозы врачей хорошие.
Но я, похоже, несколько опережаю события. Я шумно поздоровался с Мистером Джонсом и даже позволил ему облизать мне лицо. И беспомощно смотрел, как Конни тащит чемоданы вверх по лестнице. Я помог ей распаковаться, разложил все по своим местам: зубную щетку в специальный держатель, паспорт в отведенный ему ящик. Фрэн наконец-то уехала, и мы в очередной раз остались в доме одни, испытывая смешанные чувства: и грусть, и радость одновременно, наши вечные спутницы при возвращении после долгого отсутствия; гора невскрытой почты, тост с чаем, звуки радио, пылинки в воздухе. Лежащие кипой на столике в холле непрочитанные газеты описывали события, которые мы благополучно пропустили.
— Ты забыла предупредить, чтобы не приносили почту, — одним махом запихивая все это добро в мусорную корзину, сказал я.
— У меня тогда были другие заботы! — с некоторым раздражением ответила Конни. — Я думала, ты умираешь. Или ты забыл?
Мы отправились выгулять Мистера Джонса; наш обычный маршрут — вверх по холму и обратно. Было гораздо прохладнее, чем положено в августе. В воздухе уже веяло осенью; слабый намек на смену времен года, но мне показалось, будто кто-то похлопал меня по плечу.
— Зря я не надел куртку, — произнес я, когда мы медленно, рука об руку, шли по тропинке.
— Давай я за ней сбегаю?
— Конни, я вовсе не хочу, чтобы ты…
— Я быстро. Одна нога здесь, другая там…
— Не уверен, что тебе следует меня оставлять.
И я стал вспоминать, через что нам пришлось пройти. Я много думал о том, почему у нас все пошло наперекосяк и как все исправить в будущем. Возможно, нам стоит перебраться обратно в Лондон или, по крайней мере, найти небольшую квартирку, чтобы проводить там уик-энды. Переехать в домик поменьше, в более подходящей нам местности. Чаще бывать на людях. Продолжать путешествовать по другим странам. Мы говорили о новой жизни и о нашем общем прошлом, двадцати пяти прожитых вместе годах, о нашей дочери и о нашем сыне, о том, сколько нам пришлось вместе пережить и как нас сблизили испытания. Сделали единым целым, сказал я, потому что жизнь без нее была для меня немыслима — немыслима в прямом смысле этого слова; я не мог представить себе своего будущего без нее — той, что всегда рядом, и я страстно верил, что мы будем, обязательно будем счастливее вместе, чем раздельно. Я хотел стареть вместе с ней. Стареть в одиночестве, умирать в одиночестве было для меня — ну, опять это слово — просто немыслимо, даже более чем немыслимо — отвратительно, чудовищно. Ведь я краем глаза видел все это и испытал настоящий ужас.
— Поэтому мне кажется, ты не должна уходить. Все образуется. Теперь впереди нас ждет только хорошее, и я снова постараюсь сделать тебя счастливой, клянусь.
Несмотря на вечернюю прохладу, мы легли в высокую траву на склоне холма. Конни поцеловала меня и положила голову мне на плечо, и мы долго лежали в таком положении, слушая, как шумит вдалеке шоссе М40.
— Поживем — увидим, — через некоторое время сказала Конни. — Нет никакой спешки. Давай просто подождем и посмотрим, как оно все обернется.
Когда мы отправлялись в путешествие, я дал себе торжественное обещание, что снова завоюю ее. Но, похоже, я не смог выполнить то самое обещание и, несмотря на все мои усилия, а может, именно из-за них, не смог сделать ее снова счастливой — по крайней мере, такой счастливой, как ей хотелось. И уже в следующем январе, не дотянув буквально двух недель до серебряной свадьбы, мы обнялись, сказали друг другу «до свидания» и начали жить отдельно.
Часть девятая