— Рад, что относитесь к этому спокойно.
— А как ещё можно относиться? — изумился я.
— По-разному. Есть такие, что с ходу кичатся: как же! «Голубая кровь», «белая кость», «элита»! Как говорится в одном известном историческом анекдоте — на самом деле всё лучшее у них в земле.
— Тогда к чему вы вообще подняли тему моего происхождения? Только не говорите, что Елисеевы — родня каким-нибудь «рюриковичам», и пришло время посадить кого-то из нас на престол. Тем более, вы просили принимать всё всерьёз…
— Что вы?! — всплеснул руками Арсений Петрович. — Столь далеко идущих планов у нас нет. Да и к Рюриковичам и тем более Романовым, вы никакого отношения не имеете.
— Слава богу! — с деланной радостью воскликнул я.
— Предлагаю вернуться к нашим баранам… Простите покорно, это я не ваших предков имел в виду, — сконфузился он.
— Я догадался.
— Вы действительно происходите из старинного русского дворянского рода. Небогатого и незнатного.
— Другими словами, наследство от внезапно умершего дядюшки-креза мне не светит? Жаль, я бы не отказался.
— Кто же от такого откажется?! Но это и впрямь не ваш случай. Поместий, заводов, газет, пароходов за Елисеевыми отродясь не водилось. Только прошу не путать с другими Елисеевыми. Те были купцами, происходили из крепостных крестьян Ярославской губернии.
— Родни в Ярославле у меня точно нет, — заверил я.
Арсений Петрович поморщился.
— Мне это известно, — сказал он.
— Ого! Я оказывается под колпаком? Кхм… Чего же такого я успел натворить?
— Не судимы, не привлекались, в базе данных из грехов на вас только парочка штрафов за переход в неположенном месте или на красный свет.
— На работу спешил, — почему-то смутился я.
— Всё нормально! С моей точки зрения — и правоохранительные органы придерживаются такого же мнения — вы абсолютно чисты.
— Наверное, это их недоработка, — вспомнил я бородатый анекдот.
Визави деликатно улыбнулся.
— Да уж… Докопаться у нас в стране можно и до столба. Собственно, не только у нас. Однако мы опять ушли куда-то в сторону.
— Вот это меня и напрягает. Извините за неделикатный вопрос, но почему вы проявили интерес к моей персоне? Даже если предки были хоть трижды дворянами, в жилах у меня всё равно течёт самая обычная кровь. И она красного цвета, не голубого. Да и сам я ничего выдающегося собой не представляю. Высот не достиг. Точнее, наоборот: грохнулся чуть ли не на самое дно, — с горечью констатировал я.
Собеседник тихо зашуршал конфетной обёрткой. Я с трудом дождался, когда он снова заговорит.
— Скажите, а вы фантастику любите? «Машину времени» Герберта Уэллса читали?
— Отвечаю: нет и да. Фантастику не люблю, Уэллса читал. Только это было в детстве.
— Раз читали, значит, вам будет легче осознать мои слова. Дело в том, что у меня есть машина времени и, представьте себе, она работает.
Я нарочито медленно приподнялся.
— Издеваетесь?
— И в мыслях не было. Я совершенно серьёзен.
— Скажите, где спрятаны камеры? Я улыбнусь в объектив и помашу рукой. Приветы родным передать можно?
— Это не розыгрыш, Иван Егорович. Скрытые камеры у меня в квартире, разумеется, присутствуют, и более того — весь наш разговор сейчас фиксируется на аппаратуру, но это всего лишь меры необходимой предосторожности. Поймите, я совершенно серьёзен. У меня… вернее, в моей лаборатории, есть машина времени, и этот агрегат работает.
— Дурдом!
— Я вас прекрасно понимаю. Мои слова кажутся бредом, а я в ваших глазах выгляжу конченым психом, — грустно произнёс Арсений Петрович. — Но, как сказал один мудрый человек: «критерий истины — практика». И у вас будет возможность убедиться во всём лично.
— Честное слово, я сам себе удивляюсь: почему до сих пор сижу и слушаю, — покачал головой я.
— Хотя бы потому, что других дел у вас всё равно нет. Ни семьи, ни работы, ни денег… вы ведь без гроша: я правильно оцениваю ваше финансовое состояние?
— Абсолютно, — грустно подтвердил я.
— Зато я в силе разрешить некоторые затруднения. Личные вопросы останутся, уж простите, в вашей компетенции, а вот высокооплачиваемую и интересную работу могу предложить прямо сейчас. Как говорится, сходу.
— И что за работа такая?
— Желаете стать одним из первых хрононаблюдателей?
— Извините, кем?
— Хрононаблюдателем, как я и сказал. Только наблюдателем… Наша машина времени не позволяет осуществить физический перенос. Мы можем только на короткое время подключаться к реципиенту из прошлого и как бы наблюдать происходящее его глазами. При этом существует масса ограничений и первое из них: перемещения в будущее невозможны, ибо для нас его просто не существует. Второе серьёзное ограничение: нам доступно не всё прошлое, а исключительно отдельные кластеры, то есть строго определённые окна. И третье: хрононаблюдатель может подключаться к сознанию только одного из своих предков. К примеру, ни вам, ни мне никогда не оказаться в «шкуре» Александра Невского или, скажем, Петра Первого. Мне, увы, доступны краткосрочные экскурсы в тела моих родственников, обычных крепостных, редко покидавших околицы глухого села. Не думаю, что почёрпнутая мной информация много принесла исторической науке. Уж поверьте, быт тогдашних людей был весьма зауряден. Хотя кое-какую пользу всё же удалось извлечь, признаюсь. Но это так, пустяки… Особенно, на фоне тех перспектив, которые могу открыться перед вами.
— Простите, не понял.
— У вас с возможностями намного лучше. Скажите спасибо дворянскому происхождению. Восемнадцатое столетие подарило нам несколько шикарных, а главное доступных кластеров. Период этот хоть и изучен, однако изобилует белыми пятнами. С вашей помощью мы прольём свет на некоторые из них.
— Говорите так, будто я уже согласился.
— А разве нет? Неужели вы откажетесь от восхитительной экскурсии в тело вашего пра-пра-пра… даже не знаю, сколько раз «пра»! но всё же прадедушки?! Кстати, вашего двойного тёзки, Ивана Егоровича Елисеева.
Глава 2
От полкового комиссара разило табачищем и водкой столь густо, что у Ивана аж засвербело в носу. Юноша с трудом удерживался от нестерпимого желания чихнуть. Стоило ему это немало внутренних сил, хотя ажитация (как сказал бы человек склонный к наукам) проистекала преимущественно по другому поводу, и мучительные треволнения в носовой пазухе были лишь малой частью уготованных испытаний. Но сколько ни философствуй, мочи терпеть уже не было.
Если поразмыслить логически — что с того? Подумаешь, чихнул недоросль в начальственном присутствии! Конфуз, внимания недостойный.
Однако момент был ответственный, да и папенька просил вести себя, как подобает будущему гвардиянусу. Достоинства не ронять, молодцеватость выказывать. Не тушеваться, стоять по струнке, глаз от начальства не отводить.
Терпи, Иван.
Хотя ощущения были таковы, будто кто-то, дразнясь, щекочет нос гусиным пёрышком.
Покуда комиссар разглядывал его с тылу (а что там глядеть-то?), Иван перевёл взор на отца. Невольно позавидовал ему и тут же устыдился мыслям, посетившим голову.
Зависть — большой грех. О том в Писании Священном сказано и сельским батюшкой на проповеди многократно толковано.
Но как удержаться… нет, не от зависти, восхищения!
Отец высокий, статный, на полголовы выше полкового комиссара, хотя тот, будучи из гренадер, сам мужчина представительный и крупный.
Вот Ивану с комплекцией не повезло. Как был сызмальства щуплый и мелкий («чисто чижик», — говаривала порой матушка), таким и остался в осьмнадцать неполных лет. Единого вершка не прибавил за последний год. Братья и сестра давно его обскакали. Вымахали каланчей, головами потолок задевают. Никто не верит, что Иван посерёд братьев и сестры — старший.
Обидно.
Да что поделаешь, коли на роду так написано и ничегошеньки от тебя не зависит? Как только Иван ни пытался вытянуть себя, что только ни делал — всё бестолку. Одна напрасная трата времени.
Сколько способов было перепробовано, вспомнить страшно. Груз к ногам привязывал, за сук древесный цеплялся и висел, пока руки судорогой не сводило. К бабке-знахарке втихомолку от отца с матерью бегал, чтобы наговор дала аль пошептала.
Не помогло.
Так и остался «чижиком».
Иван даже на цыпочки привстал. Вдруг не заметят уловку?
Комиссар обошёл его по кругу. Осмотрел со всех сторон. Велел открыть рот и зачем-то заглянул внутрь, буду в душу, удерживая подбородок толстыми, жёлтыми от табака пальцами.
«Как цыган коня выбирает», — подумалось Ивану. Было неприятно.
Отец подмигнул. Держись, сынок. Господь терпел, и нам велел.
А по самому видно, что волнуется. Вон, как губами жуёт и глазом дёргает.
Привычки и особенности отца Иван изучил досконально, и настроение его читывал, будто открытую книгу.
Есть с чего переживать папеньке: важное событие — первенца на службу государеву определяет! По такому случаю повёз на полковой двор матушки императрицы лейб-гвардейского Семёновского полка для апробации и дальнейшего устройства. Очень уж хотел, чтобы сын путь его повторил. С Иванова рождения об этом грезил.
Свою карьеру начинал когда-то Егорий Савелич Елисеев простым мушкетёром ещё потешного Семёновского полка. Когда началось настоящее дело, сумел проявить себя и выбиться в люди. Отличился в баталиях со шведами, был произведён сначала в прапорщики, а потом в подпоручики гвардии. После того как война закончилась, перевёлся с повышением в Белозерский пехотный полк, где служил исправно и с отличием. Однако здоровье пошатнулось, дали о себе знать старые раны, появились и новые болячки. В груди что-то схватывало, голова начинала кружиться, спина не гнулась. Да и старость наступала неумолимым шагом, ещё не перешедшим в кавалерийский аллюр.
Геройский вояка был с честью отправлен в отставку в капитанском чине. Переехал в пожалованную за беспорочную службу вологодскую деревеньку Кадуй, где мирно жил вместе с супругой и четырьмя детьми-погодками.