олковник долго бродил вокруг кустов, но ничего больше не нашел. Теперь его интересовало, были ли конфеты в карманах Славина? Он хорошо помнил все, что было записано в протоколе: ключ, зажигалка, пачка «Беломор-канала», в которой осталось четыре папиросы, любительские права на управление автомобилем, тридцать два рубля денег. Но те, кто составлял протокол осмотра, могли и не записать, что в кармане была конфета или скатанная шариком обертка...
Гостиница уже просыпалась. Возле дежурного администратора стояло несколько человек, оформлявших документы, и Дорохов проскользнул мимо Нины Николаевны незамеченным. У себя в номере полковник выключил репродуктор, который должен был вот-вот заговорить, и, улегшись в постель, мгновенно заснул.
Утро началось для Дорохова с сюрприза. Только он достал из сейфа дело и стал читать протокол осмотра места происшествия, где описывалось содержимое карманов Славина, как вошел капитан Киселев. Он вынул из папки несколько исписанных страниц и, не скрывая удовольствия, положил их перед Дороховым.
— Бросьте вы, Александр Дмитриевич, перечитывать эти материалы, там все ясно, все известно. Почитайте-ка вот эти протокольчики.
Дорохов молча взял документы. Это были показания свидетелей. Первым лежал протокол допроса слесаря Бориса Воронина, 19 лет, ранее не судимого, не женатого и т. д. Воронин рассказал:
«3 августа этого года я вместе со своим приятелем Левой Капустиным пошел в кино. По окончании сеанса вместе с остальными зрителями стали выходить на улицу. В толкучке случилось так, что какая-то девушка споткнулась о мою ногу и упала. Я стал ее поднимать, но в этот момент к нам подошли дружинники, несколько раз ударили меня и Капустина, скрутили нам руки и отвели в штаб. Особенно нахально вел себя дружинник в очках. Фамилию его я не знаю, но, если нужно, могу узнать. Называли его Олегом. Этот дружинник сбил Капустина с ног, а меня схватил за руку и вывернул ее так, что она болит до сих пор. Сначала нас привели в штаб, потом отправили в милицию, а утром народный суд мне и Капустину дал по 15 суток за мелкое хулиганство. Еще раньше Капустин мне рассказывал, что среди дружинников есть несколько человек, которых нужно опасаться: Кудрявцева из общежития, он гирями занимается, и одного очкарика (последнее слово было зачеркнуто, а в низу страницы исправление оговорено: зачеркнутое «очкарик» не читать)...»
«Ну и ну», — подумал Дорохов.
— Кто допрашивал? — спросил он у Киселева.
— Сам, товарищ полковник.
Дорохов стал читать дальше: «...дружинника, который носит очки, он неоднократно бил наших ребят. Есть и еще несколько таких, которые действуют кулаками». Дальше шла служебная фраза: протокол записан правильно — и подпись Воронина.
В следующем протоколе были зафиксированы показания Льва Капустина. В анкетной части сообщалось, что ему 17 лет 9 месяцев и он работает учеником на заводе. Судим за кражи два раза. Эти показания были несколько подробнее: «Дружинника в очках — Лаврова я знаю почти полгода. Он меня просто ненавидит. Где бы я ни появился, он ко мне все время придирается. Несколько раз прогонял со сквера, из Дворца культуры. Мало того, он сказал и другим дружинникам, чтобы и те меня задерживали и приводили в штаб. Лавров при всяком удобном случае бил ребят. 3 августа он пристал ко мне и моему приятелю Воронину за то, что мы нечаянно толкнули девушку. Бориса Лавров ударил, а меня, когда я хотел заступиться, отбросил в сторону. Я отлетел на несколько метров, упал и сильно расшибся. Потом мы же оказались виноватыми, нас привели в суд и дали по пятнадцать суток...»
— Значит, все это произошло за три дня до убийства Славина?
— Точно!
— Как разыскали этих свидетелей?
— Они сами попросились ко мне на прием и дали показания. Они сидят тут, у нас. Отбывают наказание за мелкое хулиганство.
— Понятно.
— Вот видите, Александр Дмитриевич, Лавров-то рукоприкладством давно занимается. Поискать — наверное, были и другие такие же случаи. На их фоне убийство Славина будет выглядеть совсем иначе.
Но Дорохов снова вернулся к протоколу осмотра и спросил:
— Скажите, Захар Яковлевич, вы не знаете, всё ли записали в протокол из того, что обнаружили в карманах Славина?
Киселев удивленно пожал плечами.
— Конечно, всё. Я сам был на месте.
— А где одежда Славина?
— Вернули матери. Всё вернули. Да вы посмотрите, в деле должна быть расписка.
Дорохов перелистал несколько страниц, нашел расписку, прочел ее и предложил:
— Давайте съездим с вами домой к Славину.
— Тут нечего ехать. Это совсем рядом. В квартире я у них не был, но дом знаю. А что вы там хотите найти?
— Ничего особенного. Хочу посмотреть... Поговорить...
Киселев собрался забрать показания Капустина и Воронина, но Дорохов попросил:
— Оставьте. Еще разок прочту.
В кабинет вошел Козленков.
— Пришли? Вот и отлично. У меня к вам просьба: пока мы с Захаром Яковлевичем ходим к матери Славина, познакомьтесь с этими показаниями и соберите все данные о ребятах.
Козленков взглянул на протоколы.
— Я их обоих знаю, товарищ полковник!
— Еще лучше, но все-таки поинтересуйтесь. Мне хотелось бы иметь о них самые свежие данные.
Славины жили в пятиэтажном доме, в микрорайоне, который ничем бы не отличался от других, если бы не обилие зелени. Нет, здесь росли не тополя и липы. Дома окружал настоящий фруктовый сад. Плоды оттягивали ветки и, конечно, были соблазном для детворы. Киселев объяснил:
— Тем жильцам, которые получили квартиры на первых этажах, выделили под окнами крохотные участки земли вместо балконов. Ну, а заместитель председателя исполкома у нас мастер на всякие благоустройства. Собрал всех первоэтажников, помог достать саженцы, консультации разные организовал. И вот результат. Сначала с мальчишками беда была, а потом и они увлеклись, всяких кормушек птицам понастроили. У нас в городе таких вот районов несколько и, знаете, здесь меньше хулиганства, меньше пьянок. Думается, что садоводство — очень доброе дело.
Дорохов не ответил. Не потому, что не разделял мыслей Киселева, просто он обдумывал предстоящую беседу.
Им открыла худая женщина в черном кружевном платке. На ее землистом лице выделялись лишь темные провалы глаз. Стоя в дверях, она невидящим взглядом скользнула по лицу Дорохова, но, заметив Киселева, преобразилась, вся как-то подобралась, а глаза стали злыми.
— Что надо? Загубил со своими подручными сына, а теперь мне покоя не даешь. Что, Лаврова выгородить хочешь? — ее хриплый голос перешел почти в крик. — Не дам, не позволю! До Москвы дойду, а правды добьюсь! — И, обратившись к Дорохову, тихо и горестно запричитала: — Одна я осталась, совсем одна. Убили Сереженьку-то.
Она закрыла лицо концом платка и устало прислонилась к косяку.
Киселев повысил голос:
— Успокойся, Степановна. Мы к тебе по делу. Вот полковник из самой Москвы приехал, поговорить с тобой хочет.
— О чем говорить-то? Теперь Сереже никакие разговоры не помогут. Ну, раз пришли, проходите, — и она, посторонившись, пропустила их в коридор.
Квартира была двухкомнатной. Первое, что бросилось в глаза Дорохову, это чистота и полосатые домотканые половики. Они закрывали пол в коридоре, устилали довольно большую, видимо, парадную комнату.
Хозяйка повела их на кухню. Здесь тоже лежали половики, и чуть ли не половину кухоньки занимал большой сундук с постелью.
Хозяйка вытащила из-под стола табуретки и жестом пригласила присесть.
— Да, Матрена Степановна, я понимаю ваше горе, тяжело вам, очень тяжело, но и нас вы должны понять, — начал Дорохов, с участием глядя на женщину, присевшую на край сундука. Ее большие, жилистые руки безвольно свисали вдоль туловища. — Трудно небось сына-то было растить?
— А то легко. Вот Афанасьев знает. На его глазах рос.
— Не балова́л?
— Как не балова́ть, балова́л, конечно. Так ведь одна я его поднимала, мой-то на фронт ушел, а Сергей родился уж без него. Работала я. День и ночь на заводе. Присматривала за ним бабка, а ей тогда было чуть не восемьдесят лет. Как же ему было не балова́ть! И из дому бегал. Побежишь, когда есть-то нечего... После армии самостоятельным стал. Работу хорошую, чистую нашел. И зарабатывал неплохо. Бережливый был, деньги-то домой приносил, не пьянствовал. Давно бы уж женился, да хотел сначала автомашину купить. Говорил, будет жена — ей на тряпки подавай, дети пойдут — тоже деньги нужны. И права получил еще в прошлом году, да вот на́ тебе, — старуха вытерла глаза.
— А друзья-то, друзья у него были? Хорошие ребята? — спросил Дорохов.
— Самостоятельный был, не таскался с парнями. А знакомые были, много, говорил: клиенты. Прошлый год я ему предлагала именины справить, когда ему 28 стукнуло, а он отвечает: «Чего деньги зря тратить, будет кругло, тридцать, тогда и справим», — женщина отвернулась: — Полтора года до тридцати не дожил...
— Я ведь у вас потому про друзей сына спрашиваю, чтобы узнать у них, может, между Сергеем и Лавровым вражда была или тот угрожал когда-нибудь вашему сыну. Ведь сами понимаете, что вот так, не из-за чего, нельзя убить человека.
— Нельзя или можно, не знаю. Знаю, что нет у меня теперь сына, убили. И кто убил, знаю. А угрожать моему сыну не за что. Ни он никому не угрожал, ни ему никто не угрожал. Мне не верите, поговорите с Жорой-парикмахером, вместе они работали, одно время ходили вместе.
— А нельзя ли взглянуть на комнату Сергея?
Женщина насторожилась и с неприязнью посмотрела на Дорохова.
— Зачем? Не дам в его вещах копаться. Пусть так и останется, как при нем было.
Дорохов успокоил ее, сказал, что посмотрит только с порога. Проходя мимо серванта, дольше, чем было удобно, смотрел на горку карамели в стеклянной вазочке. Потом вошел в комнату Славина, у дверей которой как страж застыла мать.
Комната оказалась маленькой, метров десять. Лишних вещей не было: небольшой шкаф для одежды, тахта, однотумбовый письменный стол, на котором лежал магнитофон «Романтик». В углу стояла радиола «Ригонда». На стене над тахтой были приколоты кнопками фотографии нескольких красавиц с журнальных обложек. На некоторых из них линии причесок были исправлены. «Модели», — решил Дорохов.