Вот ему попался список «посещающих беседку в сквере». Возле каждой фамилии был указан возраст, адрес и коротко — компрометирующие сведения. Об одних говорилось, что они играют в карты, другие постоянно пьянствуют, третьи хулиганят и дерутся. Дорохов стал внимательно изучать фамилии. Шестым в списке оказался Степан Крючков, двадцати шести лет, техник механического цеха, злоупотребляющий спиртными напитками и любитель картежных игр. Четырнадцатым по счету в списке был Сергей Славин, о котором говорилось, что он угощает подростков водкой, играет на деньги в карты и пользуется авторитетом. Одним из последних оказался Капустин. Дорохов отыскал протоколы допросы свидетелей по делу Лаврова, которые принес Киселев, заглянул в список и понял, что именно Капустин несколько раз замечался в кражах, был в колонии, освобожден досрочно, в беседке постоянный посетитель, зачинщик хулиганства и драк.
Полковник набрал номер телефона дежурного по городскому отделу и спросил:
— Где капитан Киселев? Ушел с дружинниками? А Козленков тоже? Тогда, будьте добры, доставьте ко мне осужденного за мелкое хулиганство Капустина.
Зина Мальцева и Петр Звягин закончили обход квартир в одном подъезде. Им не удалось узнать ничего нового, и они понуро направились в другой подъезд, тот самый, где жил Крючков. Когда они уходили из городского отдела, Дорохов попросил их узнать у дворника, управляющего домом или соседей, куда уехал Крючков, и сейчас Зина предложила:
— Зайдем к его соседям. Они, наверное, лучше других знают, где он.
Они поднялись на третий этаж и позвонили. Дверь долго не открывали, а потом женский голос спросил, кто они и что им нужно, и только после того, как к женщине подошел мужчина, их впустили в квартиру. Хозяйкой оказалась немолодая полная женщина в просторном халате и с полотенцем в руках, которым она все время вытирала потное лицо. Хозяин был худой, низкого роста, в полосатой пижаме, давно вышедшей из моды. Женщина привычным движением оттеснила мужчину в сторону и очень быстро заговорила, пересыпая русские и украинские слова.
— И что вы всё ходите, всё выспрашиваете, всё высматриваете? Мы с Егором ничего не знаем. Что видели, то и сказали. У него, — женщина кивнула в сторону мужа, — после убийства давление поднялось. А я как засну, каждую ночь покойников вижу. Хиба ж вы не знаете, что старым людинам волноваться нельзя? Мы ж пенсионеры, нам доктор велел каждый вечер в садочке сидеть, прогуливаться. А тут на глазах убивать стали. Раньше мы думали, что вы, дружинники, порядок наводите, а теперь знаем, что от вас одни неприятности. Тот высокий хлопец, ну, в очках который, подошел к нам и сказал, что его знакомому плохо, что он просит нас побыть возле него, пока он вызовет скорую помощь, мы согласились, и что из этого получилось? Одни неприятности. Подошли, смотрим — лежит Сергей-парикмахер. Раньше, когда Егор еще работал, через день к нему бриться ходил. Муж и говорит: «Смотри, Олекся, ему плохо», а я посмотрела, пощупала руку — пульса нет, и говорю: «Нет, Егор, ему уже хорошо. А вот нам с тобой будет плохо. Мы пошли гулять и мало того, что вымокли под дождем, так еще попали в свидетели». Тут стали подходить люди. Подошел симпатичный, такой видный, хорошо одетый мужчина. Он тоже пощупал пульс у парикмахера и сказал: «Ему теперь уже ничем не поможешь».
Хозяин выглянул из-за плеча своей мощной супруги, хотел что-то объяснить, но женщина снова оттеснила его, повысила голос и продолжала сыпать словами. Они больше ничего не знают и сожалеют, что остались ждать, когда приедет «скорая», а не ушли, как тот симпатичный мужчина.
Звягин перебил женщину:
— Скажите, а разве в милиции вас допрашивали не вместе с тем человеком?
— Нет. Нас допрашивали вместе с Егором, а тот человек повернулся и ушел. Он сказал, что торопится.
Зина тоже что-то хотела спросить, но ее жестом остановил Звягин.
— Мы в общем-то к вам по другому вопросу. Вы не знаете, куда уехал ваш сосед Крючков?
— Куда он уехал? Конечно, знаю! В село к своей тетке. Повез Олечку в деревню. Я говорила ему: слушайте, Степан, зачем вам везти дочку, оставьте ее нам. У нас с Егором нет детей, и мы ее выкохаем. Он сказал, что девочке будет лучше у тетки. Где живет эта тетка? В селе. В каком? Вот в каком, мы не знаем. Да вы спросите Степана сами. Когда он приедет? Наверное, дня через три-четыре.
Мальцева и Звягин вышли из квартиры с облегчением. Несколько раз свободно вздохнув, Зина спросила:
— Как ты думаешь, Петр, стоит нам рассказать полковнику про этого видного и прилично одетого человека?
— Стоит, Зиночка, стоит, только давай не будем торопиться. Может, узнаем, как его фамилия или как зовут. Мы еще вон сколько квартир должны обойти, — он протянул ей список.
Капустин оглядел Дорохова, кабинет, уселся на стуле и стал ждать вопросов. Дорохов, в свою очередь не скрывая любопытства, смотрел на парня. Прежде чем начать разговор, он хотел составить себе о нем представление. «Парень как парень, — размышлял полковник, — рост 170, хорошо сложен, неплохо одет, глаза живые, с хитринкой, видно, привык быстро схватывать обстановку. Но откуда у мальчишки такая самоуверенность? Ага! Вошел в роль «трудного», привык, что все с ним нянчатся, все опекают, даже целая дружина, а вот интересно, как с ним установил контакт его бригадир Кудрявцев? Все ли у них обошлось гладко? Боюсь, что однажды он не вытерпел и намял бока своему подшефному. Ну да это мы еще проверим, вначале я ему немножко подыграю», — решил Дорохов, достал протокол допроса, повертел его в руках и протянул Капустину.
— Это ваши показания?
Капустин взглянул на свою подпись и, облокотившись на стол, небрежно ответил:
— Мои. Я давно собирался о безобразиях дружинников куда следует написать. Обнаглели они, гражданин полковник.
«Ага, все-таки гражданин, — мысленно отметил Дорохов, — и чин мой знает. Кто же тебя просветил? Значит, знаешь, что привели на допрос к полковнику, который в три раза старше тебя, и все-таки решил нахальничать? Ладно. Я с тобой буду предельно вежлив».
— Скажите, пожалуйста, Капустин, а кто из дружинников особенно безобразничает? О Лаврове вы рассказали, а как другие?
Капустин, прежде чем ответить, поудобнее уселся, достал из кармана сигареты, спросил разрешения закурить. Дорохов разрешил, но, чтобы скрыть усмешку, отвернулся к телефону, потом снова повернулся к. Капустину. Тот продолжал играть роль поборника справедливости.
— Все они одинаковые. Я уже рассказывал про Лаврова, надо бы еще вам разобраться с другими, они тоже не лучше. Как что не по их, сейчас с кулаками. Они всем нашим ребятам прохода не дают. Вот поговорите с Ворониным, он вам тоже расскажет, — Капустин продолжал говорить, а Дорохов думал, что он не может, просто не имеет права не преподать ему урока. Вот здесь, сейчас, не откладывая на дальнейшее, чтобы мальчишка понял, что наглость не может быть безнаказанной, чтобы этот урок он запомнил на всю жизнь и знал в конце концов, что потребительское отношение к окружающим — отнюдь не самая правильная линия поведения даже для «трудных». А может быть «трудными» становятся только из-за нашего попустительства?
Полковник озабоченно взглянул на часы. Было около восьми часов вечера. Он извиняющимся тоном обратился к Капустину:
— К сожалению, нашу интересную беседу я должен на некоторое время прервать, и, если вы не возражаете, мы ее продолжим через минут 20-25, а пока я прикажу вас отвести к дежурному.
— Уж лучше в камеру, гражданин полковник, там как раз сейчас ужин.
— Хорошо, — согласился Дорохов и приказал дежурному его увести.
Через двадцать минут Капустин, довольный, улыбающийся, на правах старого знакомого вошел в кабинет. Едва он осмотрелся, как лицо его от удивления вытянулось. Он рассчитывал застать одного чудаковатого полковника, которому он, как он успел сообщить своему дружку Воронину, «залил мозги», а в кабинете оказались и Рогов, и Карпов, и его опекун Кудрявцев. Между ними стоял свободный стул, и полковник предложил его Капустину. Тот сел осторожно, на краешек, опасливо поглядывая на своих соседей.
— Ну что ж, Капустин, — предложил Дорохов, — расскажи о безобразиях дружинников. Хотя обо всех-то не надо, поведай нам сначала о том, что творит Кудрявцев. Ты ведь в его бригаде работаешь?
Но Левку словно подменили. Не было уже уверенного в себе человека, небрежно ведущего беседу. На стуле молча сидел провинившийся мальчишка.
— Так вот, товарищи, если Капустин стесняется, я постараюсь точно передать вам, что он мне только что говорил. О безобразиях Лаврова он уже дал показания, потом я их вам прочту, но Капустин сожалеет, что не написал жалобу на других дружинников, занимающихся рукоприкладством. Кстати, он недоволен и вами, Кудрявцев. Вы что, били Капустина?
Семен, красный как рак, поднялся со своего стула.
— Бил, два раза. Только, товарищ полковник, я его еще выпорю. Пусть отсидит свои пятнадцать суток и вернется к нам в общежитие. Его отдали в мою бригаду, а меня назначили шефом. Я с ним носился, уговаривал, а он не хочет работать, и все тут. Отвернусь — он где-нибудь в закутке спрячется и спит. Я его спрашиваю: «Будешь работать?» А он мне отвечает, что он вор-законник, а им работать не полагается. Ну, я и согрешил, снял с него брючонки, голову между ног — и ремешком. Я этот способ на себе проверил, он подходящий. Батя у меня строгий был. А я подумал, что раз я шеф, так это что-то вроде нареченного отца, а раз отец, значит, имею право, — Семен повернулся к Капустину. — Что, Левка, рассказать, за что я тебя второй раз выпорол?
— Не надо, Сеня.
Парень совсем сник, не осталось ни тени бесшабашности и наглости.
Дорохов наблюдал за Капустиным и решил начатый разговор довести до конца. Он попросил заместителя начальника штаба рассказать, как составлялся акт о последнем хулиганстве Воронина и Капустина.
— Что тут рассказывать, — начал Евгений, — ты же, Лева, и сам знаешь. Вспомни, сколько мы с Семеном вечеров с тобой над математикой просидели. А Лена Павлова? Она тебе про грамматику и синтаксис, а ты ей пакостные анекдоты. Знаете, товарищ полковник, Жора Старков с ним литературой занимался, так он говорил, что ему русские классики стали по ночам сниться.