Уок вышел из машины, кивнул охраннику Кадди — высокому, худощавому, улыбчивому. Вот тоже — персонаж… По обстоятельствам службы должен был ожесточиться — но остается приветливым и добрым.
— Что, Винсента Кинга забирать? Присматривай за ним в Кейп-Хейвене; и за остальными тоже. — Кадди заулыбался шире, добавил: — Как там у вас вообще? По-прежнему райское местечко?
— Да.
— Эх, сюда бы сотню таких, как Винсент… Тихий — не видно его и не слышно, хоть любого из наших спроси.
Кадди двинулся к воротам, Уок подладился под его шаг.
За первыми воротами были вторые. Лишь после них открылось здание тюрьмы, выкрашенное в зеленый цвет. Кадди утверждал, что краска обновляется каждую весну.
— Нет цвета полезнее для глаз, чем зеленый. Успокаивает, о прощении говорит и о личностной трансформации.
Двое мужчин, сжав от старания рты, возили кистями по бордюру.
Кадди приобнял Уока за плечи.
— Винсент Кинг положенное отсидел, но сам еще этого факта не осознаёт. Ему время потребуется. Если что — сразу звони мне, договорились?
Уок остался ждать в приемной. Окно выходило во двор, заключенные наматывали круги. Головы у всех высоко подняты, будто Кадди объяснил им про грех стыда. Если б не шрам колючей проволоки, от пейзажа дух захватывало бы. Поистине, из окна открывалась земля обетованная. Люди в оранжевых робах были собой прежними — то есть группкой потерявшихся детей.
Пять лет назад Винсент полностью отказался от свиданий. Если б не глаза, Уок мог бы его и не узнать — к нему вышел высокий, очень худой, почти истощенный мужчина со впалыми щеками, и ничего общего не было у него с самоуверенным юнцом, которого некогда поглотили эти стены. Ничего, кроме синевы глаз, — да и та поблекла.
А потом Винсент улыбнулся. О, эта улыбка, причина подростковых передряг и способ выпутаться! Не счесть, сколько раз Уок влипал из-за Винсента и вместе с Винсентом, и сколько раз улыбка улаживала дело. И врали, всё врали Уоку: дескать, тюрьма — она людей меняет. Вот его друг — такой, как прежде.
Уок шагнул к Винсенту, распростер объятия, но смутился и ограничился тем, что несмело протянул руку.
Винсент будто не понял. Будто забыл, что руку можно протягивать для простого пожатия. Опомнился, взял, легонько тряхнул.
— Я ж говорил — не стоит за мной ехать. — Произнесено было вообще без интонации, очень тихо. — Но все равно спасибо.
Его жесты были скованны, как на церковной службе.
— Рад тебя видеть, Вин.
Винсент принялся заполнять бумаги. Охранник молча наблюдал. Ничего особенного: очередной преступник отсидел тридцатник и вот выходит. Какие тут комментарии? Калифорнийская рутина.
Через полчаса они были у внешних ворот. Не спешили уехать — к ним направлялся Кадди.
— На воле непросто придется, Винсент.
Кадди обнял его — коротко и крепко; обрушил субординацию длиной в тридцать лет.
— Более половины, — заговорил он, удерживая Винсента в объятиях, — именно столько ребят сюда возвращается. Смотри, не стань одним из них.
Сколько раз за годы службы ронял Кадди эту вескую фразу — вот о чем думал Уок, когда они с Винсентом, плечом к плечу, шли к машине.
Винсент хлопнул по капоту, поднял взгляд на Уока.
— Никогда не видел тебя в полицейской форме. Правда фотографию одну мне показывали… Только это не то. Не так воспринимается. Теперь ясно: ты настоящий коп.
Уок улыбнулся.
— Ну да.
— Не уверен, что мне можно и нужно водиться с копом.
Уок рассмеялся. Не ожидал, что облегчение от шутки будет столь ошеломительным.
Поначалу он вел на низкой скорости. Заметил жадный Винсентов взгляд — опустил стекла. Пусть Винсент вбирает каждую деталь, пусть дышит свежим ветром. Уоку хотелось поговорить, но он не нарушил словами полусна первых нескольких миль.
— Я тут вспоминал, как мы пробрались на «Святую Розу», — начал он максимально обыденным тоном. Не надо Винсенту знать, что всю дорогу к тюрьме Уок сочинял и оттачивал фразы, подходящие, чтобы запустить разговор.
Винсент поднял глаза, чуть улыбнулся. Он тоже помнил.
Был первый летний день, им — по десять лет. Рано утром они примчались на великах к условленному месту. Скатились по склону к воде, велики спрятали, а сами залезли в траулер, под брезент. Чуть не задохнулись, когда солнце поднялось выше и начало припекать. Тарахтел, пульсировал мотор, шкипер Дуглас и его парни правили в океанскую бесконечность — в Уоке до сих пор живы те, давние ощущения. Дуглас даже не рассердился, даже не выбранил их с Винсентом, когда они выползли из своего укрытия. Связался по рации с берегом, заявил, что найдет чем занять пацанов. И правда — Уок никогда так не вкалывал. Он и палубу драил, и ящики чистил. Запах рыбьей крови казался ерундой — главное, они плыли, главное, в непосредственной близости, за бортом, кипела жизнь.
— Кстати, шкипер Дуглас до сих пор работает. Фрахтованием ведает один парень, Эндрю Уилер. Дугласу, наверное, уже восемьдесят стукнуло.
— Ох и попало мне в тот вечер от матери… — Винсент кашлянул. — Спасибо, что похороны организовал.
Уок потянулся к щитку от солнца, опустил его.
— Может, расскажешь о ней? — Винсент дернулся, поменял положение — сел с ногами. Лодыжки оголились на дюйм.
Уок затормозил перед железнодорожном переездом, перед товарняком: стальные коробки вагонов, ржаво-красная краска, зубодробительный лязг.
Проехали, свернули к городку, который жил, покуда велись работы в шахтах. Только тут Уок выдавил:
— Она в порядке.
— У нее дети.
— Дачесс и Робин. А помнишь, как мы впервые увидели Стар?
— Помню.
— Взглянешь на Дачесс — в тот самый день и вернешься.
Впрочем, Винсент, судя по выражению лица, уже и так вернулся в тот день, когда отец Стар прикатил в Кейп-Хейвен на своей «Ривьере». Уок с Винсентом гоняли на великах. Заметили сквозь заднее стекло, что незнакомый «Бьиюк» набит под завязку свертками, коробками, чемоданами. Чужая, новая жизнь. Уок и Винсент стояли плечом к плечу, вцепившись в рули своих «Стелберов»; солнце жарило им загривки. Мужчина — крупный, широкоплечий — первым выбрался из автомобиля. Смерил их оценивающим взглядом, будто насквозь видел, что они собой представляют. Два пацана, у которых предел мечтаний — найти бейсбольную карточку Уилли Мэйса[8], да и помышлять о таком они дерзнули только потому (Уок это крепко помнил), что Винсентов магический шар-восьмерка[9] предрек им удачу в скором будущем. Мужчина нырнул в автомобиль и снова появился с маленькой девочкой на руках. Девочка — Сисси Рэдли — видимо, спала всю дорогу. Не проснулась она и сейчас. Отец держал ее, прижимая к себе, ощупывая взглядом улицу, на которой ему с семьей предстояло поселиться. Ребята хотели уже ехать к Уоку (в разгаре было сооружение древесного дома), но тут задняя дверь «Ривьеры» открылась, чтобы явить пару ног, длиннее которых Уок и не видывал. Винсент тихо выругался и, разинув рот, уставился на девчонку — их ровесницу, ошеломительную, как Джули Ньюмар[10]. «Охренеть!» — повторил Винсент. Но тут подоспел отец девчонки, погнал ее к дому, который еще недавно принадлежал Клейману. Девчонка, однако, прежде чем скрыться, остановилась на подъездной дорожке и обернулась к ребятам: голова склонена набок, ни тени улыбки, взгляд пристальный, жгучий. Под этим-то взглядом Винсент и спёкся.
— Я скучал по тебе. Я бы приезжал, если б не твой запрет. Каждую неделю приезжал бы на свидания — сам знаешь.
Винсент продолжал глядеть по сторонам с жадностью человека, для которого единственным окном в мир целую жизнь являлся телевизор.
Они остановились не доезжая Хэнфорда, у закусочной на Сентрал-Велли-хайвей. Заказали бургеры. Винсент едва осилил половину. Он и там, сидя за столом, не отрывался от окна. Вот прошла женщина с ребенком, вот проковылял старик — сгорбленный, словно тащил на плечах все свои годы до единого. Что он видит, Винсент? Автомобили неизвестных марок? Сетевики, которые по телику мелькают? Для Винсента жизнь закончилась в семьдесят пятом, а ведь уже с миллениума целых пять лет миновало. Они, пацаны, как две тыщи пятый воображали? Всюду летательные аппараты и роботы вместо обслуги. А имеют — то, что имеют.
— Мой дом…
— Я за ним слежу. Крыша прохудилась, крыльцо подгнило. Нужен ремонт.
— Само собой.
— Дикки Дарк — ну, этот, из строительной компании — очень заинтересован. Всю весну, каждый месяц появлялся. Если, говорит, ты захочешь дом продать…
— Не захочу.
— Ясно.
Уок замолчал. Он передал, что просили. Если Винсенту нужны деньги, покупатель на его дом — последний в ряду на Сансет-роуд — имеется.
— Готов ехать домой, Вин?
— Я только что из дому.
— Нет, Вин. Нет.
В Кейп-Хейвене, понятно, их с оркестром не встречали. Ни пикника по случаю возвращения, ни дружелюбных лиц, ни даже обычных зевак. Уок заметил: перед подъемом на утес Винсент вдохнул поглубже. Несколько мгновений — и под ними простерся Тихий океан. До самой воды теснились среди сосен новенькие виллы.
— Понастроили, — буркнул Винсент.
— Понастроили, — отозвался Уок.
Сначала, конечно, горожане сопротивлялись. Но несильно, потому что каждому было выплачено обещанное — цент в цент. Мелкие предприниматели, такие как Милтон, говорили за всех, упирали на усталость от борьбы. Эд Тэллоу твердил, что его строительная компания едва сводит концы с концами.
Кейп-Хейвен, разбросанный по утесам; безмятежный и словно законсервированный во времени бывший пригород Анахайма. Каждый новый кирпич ложился на детство Уока, крушил воспоминания, которые одни только и служили ему пресловутой соломинкой.
Уок покосился на руки Винсента. Костяшки пальцев испещрены шрамами. Ну правильно. Винсент и пацаном никому спуску не давал.
Наконец дорога стала забирать вниз, и открылась Сансет-роуд, где кинговский дом торчал в одиночестве — наводил тень на белый день.